Пол Боулз - Под покровом небес
– Hé! M’sieu! Qu’est-ce ti vo?[6]
Порт решил ответить. С французским у него было все в порядке.
– Кто, я? Ничего.
Араб спустился с обрыва, встал перед ним. И с характерной для них нетерпеливой, почти гневной жестикуляцией продолжил допрос. Что вы там делаете, совсем один? Откуда вы взялись? Что вам тут надо? Вы что-нибудь ищете? На все это Порт устало отвечал: ничего. Вон оттуда. Ничего. Нет.
Какое-то время араб молчал – видимо, решая, какое направление придать разговору. Несколько раз он яростно затянулся сигаретой, отчего она засияла очень ярко, потом щелчком выкинул ее и выдохнул дым.
– А не хотите ли прогуляться? – спросил он.
– Что? Прогуляться? Куда?
– А вон туда. – Его рука сделала взмах в сторону гор.
– А там что?
– Ничего.
Между ними вновь повисло молчание.
– Я вас угощу выпивкой, – сказал араб. И сразу же вслед за этим: – Как вас зовут?
– Жан, – сказал Порт.
Араб дважды повторил это имя, словно оценивая его достоинства.
– А меня, – (тут он постучал себя по груди), – Смаил. Ну что, пойдем выпьем?
– Нет.
– Почему нет?
– Мне что-то не хочется.
– Вам что-то не хочется. А чего вам хочется?
– Ничего.
Тут разговор начался сначала по второму кругу. С той лишь разницей, что на сей раз в голосе араба звучало неподдельное возмущение: «Que’est-ce ti fi là? Qu’est-ce ti cherches?»[7] Порт встал и принялся карабкаться по склону, однако не тут-то было. Всякий раз он съезжал обратно вниз. Вот и араб уже тут как тут, тянет за локоть.
– Эй, ты куда, Жан?
Не отвечая, Порт отчаянным рывком выбрался наверх.
– Au revoir,[8] – бросил он через плечо и быстро зашагал по середине улицы.
Сзади донеслись звуки отчаянного карабканья, через секунду мужчина с ним уже поравнялся.
– Вот! Даже и меня не подождал! – проговорил он обиженным тоном.
– Нет. Я сказал: прощайте.
– Вот еще. Я пойду с тобой.
Порт не ответил. Довольно долго они шли молча. Когда подошли к первому фонарному столбу, араб сунул руку в карман и вытащил оттуда замызганный бумажник. Бросив на него беглый взгляд, Порт продолжал шагать.
– Смотри! – выкрикнул араб, махая бумажником перед его лицом. Порт не смотрел.
– Что там у вас? – равнодушно спросил он.
– Я служил в Пятом стрелковом батальоне. Смотри документ! Смотри! Сам увидишь!
Порт ускорил шаг. Вскоре на улице начали попадаться люди. Никто из прохожих к ним особенно не приглядывался. Такое было впечатление, что рядом с арабом он сделался невидимым. Но теперь он уже не был уверен, что они идут куда следует. И надо было ни в коем случае этого не показывать. Он продолжал шагать прямо вперед, как будто никаких сомнений не испытывал. «Перевалим через гору, и дорога пойдет вниз, – сказал он себе. – А там уж я разберусь».
Вокруг все выглядело незнакомым – дома, улицы, кафе… Даже планировка города по отношению к горе! Вместо перевала, после которого, по идее, должен начаться спуск, чем дальше вперед, тем более явно улицы лезли вверх, и хоть прямо иди, хоть сворачивай куда угодно. А чтобы вниз, так это надо идти обратно. Араб с надутым видом тащился поблизости – то рядом, то приотстав, когда для двоих проход становился чересчур тесным. Завязать разговор больше не пытался; Порт радостно отметил, что дыхание араба немного сбилось. «Если надо, я могу выдерживать эту гонку всю ночь, – думал Порт, – но как же я, черт подери, в гостиницу-то попаду?»
Внезапно они оказались на улице, которая была просто каким-то коридором. Стены над их головами чуть не смыкались, местами промежуток между ними сужался до нескольких дюймов. На миг Порт засомневался: идти по этой улице ему не хотелось, тем более что к отелю она явно не ведет. Тут оживился араб:
– Не знаешь этой улицы? Называется рю де ла Мер Руж.[9] Знаешь ее? Пошли. Тут по дороге есть арабские кафе. Совсем рядом. Пошли.
Порт заколебался. Любой ценой ему хотелось поддерживать впечатление, будто он знает город.
– Je ne sais pas si je veux y aller ce soir,[10] – как бы подумал он вслух.
Араб возбужденно схватил Порта за рукав, стал тянуть.
– Si, si! – восклицал он. – Viens![11] За выпивку плачу я!
– Я не пью. Кроме того, уже очень поздно.
Неподалеку два кота принялись орать друг на друга. Араб шикнул на них и затопал ногами; коты бросились в разные стороны.
– Ну, давай тогда выпьем чаю.
– Bien,[12] – вздохнув, согласился Порт.
Кафе имело сложный вход. Пройдя в низкую арочную дверь, они оказались в темном коридоре, который вывел в садик. Там стоял густой и не слишком приятный запах лилий, к тому же смешанный с благоуханием отхожего места. Во тьме они прошли через сад и поднялись по длинной лестнице с каменными ступенями. Сверху доносилось стаккато бендира, инструмента, похожего на бубен; в чьих-то руках он вяло подрагивал, задавая ритм колыханию моря голосов.
– Сядем внутри или снаружи? – спросил араб.
– Снаружи, – отозвался Порт.
В ноздри ему проник бодрящий дымок гашиша; ступив на верхнюю площадку лестницы, он непроизвольно пригладил волосы. Даже этот еле заметный жест не укрылся от араба.
– Дам тут не бывает, так что…
– О, это я знаю.
Проходя в дверь, он заметил, что помещение представляет собой длинную анфиладу крохотных, ярко освещенных комнаток, полных мужчин, во множестве сидящих на тростниковых циновках, там и сям покрывающих полы. У всех на головах либо белые тюрбаны, либо красные шешии. Это придавало группе собравшихся такую однородность, что Порт, войдя, не удержался и хмыкнул: «Надо же!» Когда они были уже на террасе под звездами и где-то неподалеку из темноты зазвучали ленивые переборы струн уда, этого предшественника европейской лютни, Порт сказал своему спутнику:
– А я и не знал, что в этом городе еще осталось нечто подобное.
Араб не понял.
– В каком смысле? – переспросил он. – Подобное чему?
– Ну, чтобы одни арабы. Как здесь, например. Я думал, все здешние кафе похожи на те открытые, уличные, где все вместе: евреи, французы, испанцы, арабы и так далее. Думал, война все изменила.
Араб усмехнулся:
– Война – это плохо. Много народу погибло. Нечего было есть. Вот и все. Как это может изменить наши кафе? Нет-нет, друг мой. Они остались такими же, как всегда.
И после секундной паузы заговорил опять:
– А, значит, ты не был здесь со времен войны! Но до войны бывал?
– Да, – сказал Порт.
Это действительно было так: однажды он провел в этом городе полдня, когда его судно сделало сюда краткий заход.
Принесли чай; они прихлебывали его и болтали. Мало-помалу у Порта в голове вновь начал вырисовываться образ Кит, сидящей у окна. Сначала, едва осознав это, он почувствовал укол вины. Затем подключилась фантазия, и он увидел ее лицо со сжатыми в ярости губами; а вот она раздевается, разбрасывая тончайшее белье по всей мебели. К этому времени она, конечно, перестала его ждать и улеглась в постель. Он пожал плечами и впал в задумчивость, побалтывая стаканом с остатками чая на дне, крутя им и следя глазами за этими круговыми движениями.
– Что-то ты загрустил, – сказал Смаил.
– Нет-нет. – Он поднял взгляд и мечтательно улыбнулся, потом снова уставился на стакан.
– Жизнь такая короткая! Il faut rigoler.[13]
Порт почувствовал раздражение: его настроение не располагало к трактирному философствованию.
– Да, это я знаю, – отрывисто бросил он и вздохнул.
Смаил сжал его локоть. Глаза араба сияли.
– Как выйдем отсюда, пойдем, я познакомлю тебя с хорошим человеком.
– Да не хочу я ни с кем знакомиться, – сказал Порт, но добавил: – Хотя за приглашение все равно спасибо.
– Н-да-а, что-то ты раскис, – усмехнулся Смаил. – Этот человек – девушка! Прекрасная, как луна.
У Порта замерло сердце.
– Девушка? – машинально повторил он, не отрывая взгляд от стакана. Собственное внутреннее волнение смутило его. Он поднял взгляд на Смаила. – Девушка? – снова повторил он. – В смысле, проститутка?
Смаил немного даже возмутился.
– Что? Проститутка? Ты, я смотрю, дружище, плохо меня знаешь! Я бы не стал предлагать тебе подобное знакомство. C’est… de la saloperie, ça![14] Она хороший человек, она мой друг, элегантная, воспитанная девушка. Когда с ней познакомишься, сам увидишь.
Невидимый музыкант прервал игру на уде. Во внутреннем помещении кафе начали выкликать номера, выпавшие в лото: «Ouahad aou tletine! Arbaine!»[15]
– И сколько же ей лет? – спросил Порт.
Смаил замялся.
– Около шестнадцати. Шестнадцать или семнадцать.
– Или двадцать, или двадцать пять, – предположил Порт с кривой усмешкой.
Смаил опять возмутился.
– Что ты несешь, какие двадцать пять? Говорю тебе, шестнадцать или семнадцать. Ты что, не веришь мне? Слушай. Я вас познакомлю. Если она тебе не понравится, ты просто заплатишь за чай и мы уйдем. Разве это не справедливо?
