Дэймон Гэлгут - Добрый доктор
— Какая… — начал было Лоуренс. Осекся.
— Какая что?
— Какая нищета!
Машина отъехала, и продавщица вернулась, растирая руки.
— Добрый день, как поживаете? — произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Нормально, — сказал я. — А вы?
— Хотите купить что-то?
— Мы просто смотрим.
Лоуренс, мучительно морщась, озирался.
— Это ваш магазин? — спросил он.
— Нет, я здесь только работаю.
— Кому он принадлежит?
Она махнула рукой в сторону двери. Кому-то там далеко.
— Тут очень мило.
Она улыбнулась, кивнула:
— Да, да. Добро пожаловать.
— Я хочу вам кое-что подарить, Фрэнк, — сказал он, показав мне неуклюжую деревянную рыбку.
— Двадцать пять рэндов, — сказала она ему.
— В знак благодарности. Спасибо, что взяли меня сегодня с собой. Я очень хорошо провел время.
— Да что вы, не нужно! Я ничего особенного не сделал.
— Я хочу вас отблагодарить.
— Двадцать, — сказала она.
— Я дам вам двадцать пять. — Он отсчитал деньги и вложил ей в руку. — Спасибо, у вас чудесный магазин. Как вас зовут?
— Мария.
— У вас чудесный магазин, Мария.
— Я тоже так думаю, — сказал я.
Лишь в этот момент, впервые после того, как я вошел в лавку, она обернулась прямо ко мне и сказала:
— Вы были слишком заняты.
Это не было вопросом, но я ответил:
— Э-э… ja, ja, я был занят.
Мы выехали из эвкалиптовой рощи. Я держал рыбку на коленях, ощущая кожей все бугорки и заусенцы на ее грубо обработанной поверхности. В лучах заката эскарп казался черной волной, которая вот-вот разобьется о скалу.
— Вы тут не впервые, — сказал он.
— Да, я заезжал сюда, когда впервые здесь оказался. По дороге в больницу.
— Это же было несколько лет назад.
— Да.
Он опустил стекло, и нас овеял теплый ветер. Набирая скорость, мы ехали по вечерней равнине, и казалось, что все места, где мы побывали сегодня, тянутся за нами шлейфом. Они нанесены на карту, которую сможем расшифровать только мы. Это был хороший день, легкий, как перышко, и вдруг меня нокаутировал вопрос Лоуренса, внезапный, произнесенный светским тоном:
— Вы спали с этой женщиной?
— Что?
— Эта женщина из магазина… Вы с ней…
— Не повторяйте, я расслышал. Нет. Нет. Почему вы так подумали?
— Точно не скажу. Интонации…
— Что ж, я с ней не спал.
— Я вас обидел?
— Нет, я просто… удивился.
— Извините. У меня что на уме, то и на языке. Совсем не умею сдерживаться.
Остаток пути мы проехали молча. Когда мы вернулись, уже сгущались сумерки — целый день прошел, срок моего дежурства истек. В ординаторскую я не пошел, но и в комнату не тянуло. Заняться было нечем. На месте не сиделось.
Ужинать Лоуренс отказался — сказал, что не голоден. Я отправился в столовую один. Но у меня тоже не было аппетита, и я, сам не зная почему, уселся в уголке отдыха перед телевизором — смотрел, отключив звук, на бессмысленное мелькание картинок, перебрасывал с ладони на ладонь шарик для пинг-понга. Во мне кипела злость. Вновь стали донимать вопросы, которые я давно уже отучился задавать. Прежняя тоска. Прежняя жажда. Мне трудно было усидеть на месте. Промучавшись час-полтора, я уронил шарик на пол и пошел на автостоянку. Свет в моей комнате горел, но внезапно, прямо на моих глазах, потух.
Вначале я ехал медленно, но затем нажал на газ. Я спешил, точно меня ожидало срочное и важное дело, а на самом деле катил черт-те куда с весьма сомнительной целью. Оставив машину на обычном месте, вернулся пешком к магазину. Она меня уже ждала — услышала мотор. Взяла за руку, ввела в хибарку, ненадолго отвернулась, чтобы запереть дверь — накинуть на гвоздь веревочную петлю. Тоже мне замок! Даже малого ребенка не остановит.
III
В разговоре с Лоуренсом я скорее слукавил, чем солгал, ведь, впервые проезжая через эти места по пути в больницу, я действительно заглянул в лавчонку. Я осматривал окрестности. Почему бы заодно не осмотреть и магазин? За прилавком стояла Мария. В красном платье — возможно, том же самом, что было на ней сегодня. Босая. Я обвел изумленным взглядом полки с фигурками животных. Она поздоровалась.
— Вам нужно купить слон, — сказала она.
— Нет, нет, я просто смотрю.
— Смотреть можно бесплатно.
— Да, да, — буркнул я.
А может быть, ни одна из этих фраз так и не прозвучала. А может быть, платье на ней было черное. Ничего не помню. Не могу восстановить в памяти даже ее лицо в тот первый день. Знаю только, что заезжал в магазинчик и наверняка ее видел, ведь, оказавшись там в следующий раз, почувствовал, что она мне смутно знакома. Она же узнала меня моментально, улыбнулась, спросила, как я поживаю.
Между этими двумя встречами миновало почти два года. Я отвез пациента в другую больницу, в хорошую, а на обратном пути обратил внимание на вывеску, прикрученную к придорожному дереву. Что-то разбередило мне душу — беззащитно-корявый почерк, чудовищные ошибки? — и я затормозил.
И тут — ее лицо, широкая улыбка:
— Как вы сегодня? Вам не грустно?
— Не грустно?
— В прошлый раз вам очень грустно.
Темно-синее ситцевое платье, настолько вытертое, что кое-где просвечивает голое тело. Запястья и щиколотки унизаны тяжелыми бусами.
— Как вас зовут?
— Я Мария.
— Нет, как ваше настоящее имя? Ваше африканское имя?
На ее лицо словно бы опустилось забрало. Она отвела глаза.
— Мария, — повторила она. — Мария.
Я прекратил расспросы. Имя ей не шло, не умещалось у нее на языке, но мне понравилось, с какой суровой решительностью она воздвигла между нами эту преграду. Внезапно мне показалось, что в этой женщине есть загадка.
Около двух часов я просидел в углу, на ящике, разговаривая с ней. На беседу это походило мало: вопросы задавал я, она же отвечала. «Кто вы?», «Откуда вы родом?», «Сколько вам лет?»… Я хотел узнать о ней все.
Здесь она работает три года. Эта тесная хибарка для нее — и кухня, и спальня, и ванная. Когда я спросил, где же ее пожитки, она указала на потрепанный чемодан, задвинутый под стеллаж. Показала мне свою постель: драное одеяло, аккуратно свернутое вчетверо. Ржавое ведро в углу — вот ее ванная. Она пояснила, что воду носит из деревни. Оттуда же ей доставляют еду.
Это ее деревня? Нет. Ее деревня далеко. Почему она здесь живет? Из-за лавки. Но почему лавка находится здесь? Так решил муж. Он выстроил эту лавку. Привез Марию и поставил за прилавок. Сам он ездит по деревням, забирает у мастеров резные фигурки и прочие сувениры и привозит сюда, а она торгует. Он живет с ней в лавке? Нет, в другом месте. Вон в той деревне? Нет, в другом месте, она точно не знает, где. Приезжает иногда, иногда. Давно ли она виделась с ним? Она показала шесть пальцев. Шесть часов, дней, недель?
Она изъяснялась, коверкая слова, призывая на помощь мимику, все время улыбаясь. Раз или два рассмеялась своим мыслям. Я не мог оторвать от нее глаз. Меня зачаровал этот язык знаков и сигналов, замысловатая каллиграфия жестов — язык, словно бы изобретенный нами, только для нас двоих. Я никогда еще не бывал в таких чудесных местах, как этот квадратик утоптанного песка, огороженный полками с деревянным зверьем. Задолго до того, как в лавке совсем стемнело, меня обуяло желание перегнуться через прилавок и погладить ее по затылку. И я это действительно проделал. Хотя и не сразу. Ощутив прикосновение, она застыла точно каменная.
— Поедем со мной, — сказал я. — Куда-нибудь.
— Куда?
— Ко мне, — заявил я, наплевав на благоразумие.
Она покачала головой, попятилась, уворачиваясь от моей руки.
— Почему нет?
— Нельзя, — сказала она. — Нельзя.
Я слишком много себе позволил; теперь она держалась со мной настороженно, холодно. Неужели я с самого начала неправильно истолковал ситуацию… Но когда, смирившись, я поднялся, чтобы уйти, она внезапно сказала:
— Позже.
— Позже?
— Вы приходите после. После, когда лавка… — Она показала жестами «закроется».
— Во сколько?
— Восемь. Когда темно.
— Хорошо, — сказал я. — Я вернусь позже.
Я поехал в больницу, принял душ, побрился, переоделся. Во мне бродил высоковольтный заряд похоти, смешанной с отвращением к самому себе. Казалось, о свидании договорилось какое-то мое тайное «я», о существовании которого я дотоле не подозревал. Зачем мне это свидание? Какая муха меня укусила? Я не мог отделаться от мысли, что добровольно сую голову в капкан. Неизвестные мне люди уже сидят в засаде. Предчувствие шантажа, похищения, убийства не оставляло меня. Я вполне отдавал себе отчет в том, что в лавку ехать нельзя.
Но, дрожа от страха, поехал. Мария поджидала меня у дороги. Велела поставить машину подальше от хибарки, вон там, за кустами. Я вернулся к лавке пешком во тьме. Сердце гудело, как колокол. У нее тоже был испуганный вид, она озиралась, старалась затаить дыхание. Лампа не горела. Она взяла меня за руку и ввела в мир, где время отмерло, где память не находит вех, за которые можно было бы зацепиться.
