Дэймон Гэлгут - Добрый доктор

Мне показалось, что Лоуренс начинает осознавать, куда именно его занесло. От маниакальной энергии, снедавшей его утром в комнате, не осталось и следа. Отодвинув тарелку, он снова закурил, но почти не затягивался — просто сидел, глядя в пространство. Вокруг его пальцев обвивались струйки дыма.

Затем мы вместе отправились в главный корпус. Там никого не было, хотя дежурство Клаудии Сантандер еще официально не закончилось, да и Техого теоретически полагалось находиться на посту. Дожидаясь доктора Нгемы, мы молча сидели и пили кофе. Здесь, в ординаторской, медленно, капля по капле, утекли годы моей жизни, пропитанные кофейной горечью. На стене висели часы — умолкшие, сломанные. Стрелки навеки приросли к циферблату, показывая без десяти минут три. За время, прошедшее с моего приезда сюда, в комнате изменилось лишь одно: прибавилась доска для дартса. Как-то в воскресенье я перенес ее сюда из уголка отдыха и повесил на дальней стене, надеясь, что игра поможет мне скоротать время. Но дротик можно метнуть считанное количество раз: один, два, три… десять… а затем понятие «цель» полностью теряет смысл.

Доктор Нгема явилась пунктуально, ровно в девять, чтобы совершить обход. И так каждый день, даже когда — на практике почти всегда — в больнице не было ни одного пациента. Всякий раз находилось что обсудить, хотя бы один пустяк, хотя бы одна формальность, бюрократическая или техническая тонкость. Но сегодня — по воле случая — нам предстояло осмотреть двух пациентов.

Доктор Нгема остановилась на пороге, косясь на ослепительно белое пятно — халат Лоуренса. Он встал, заулыбался, протягивая ей руку:

— Лоуренс Уотерс.

Доктор Нгема озадаченно пожала руку:

— Да-да-да… Ну конечно. Когда вы приехали?

— Вчера. Вчера вечером. Я хотел сразу к вам явиться, но Фрэнк сказал…

— Я подумал, что уже поздно, — пояснил я. — Посоветовал подождать до завтра.

— Вот-вот, — сказала доктор Нгема. — Вот-вот.

И энергично закивала.

Повисла пауза. Лоуренс, широко улыбаясь, выжидающе застыл перед нами. Его лицо сияло. Очевидно, он полагал, что дело наконец-то сдвинулось с мертвой точки. Прочее — приезд, ночевка, разговоры со мной, — было лишь подготовительным этапом. Теперь же он предстал перед начальством. Сейчас он получит ответственное задание, которое придаст его жизни смысл…

Но доктор Нгема на него не смотрела, а, сдвинув брови, оглядывалась по сторонам.

— Где Техого? — спросила она.

— Не знаю. Еще не появлялся.

— A-а… Что ж… Хорошо. Приступим?

Я шел рядом с ней, а Лоуренс — позади. В пустом здании наши шаги отдавались гулким, солидным эхом. Оба пациента лежали в первой палате — единственной, которая действительно функционировала. Она находилась совсем рядом с ординаторской и напротив операционной, где мы осматривали пациентов и производили все хирургические вмешательства. Дверь операционной была заперта. Дверь первой палаты не запиралась никогда. Все как в нормальной больнице: два ряда коек, занавески, тусклые лампы дневного света.

Мы сгрудились вокруг койки первого пациента — парня лет двадцати двух, нелегального иммигранта. Из-за близости границы к нам попадало много таких больных. Эти люди преодолевали огромные расстояния пешком, без еды и денег, а затем рисковали жизнью на нейтральной полосе. Парню повезло — он лишь обгорел на солнце, стер ноги и получил сильное обезвоживание. От обезвоживания мы лечили его внутривенными вливаниями. Дела явно шли на лад. С нами пациент не разговаривал — только испуганно таращил глаза.

— Давление сто тридцать на восемьдесят. В котором часу Техого заполнил его карту?

— Понятия не имею.

— Пусть указывает точное время. Минута в минуту. Передайте ему, хорошо? Фрэнк, температура у него что-то высоковата. Но жидкий стул появился. Что скажете?

— На следующее утро попробуем дать ему твердую пищу.

— Я того же мнения. Скажете и об этом Техого, хорошо?

— Конечно.

— Когда, по-вашему, его можно будет выписать?

— Прогресс налицо, — сказал я. — Послезавтра.

Доктор Нгема кивнула. Мы не были друзьями — у нее вообще не было друзей, — но на людях она никогда не забывала поинтересоваться моими мнением. Мы с ней, так сказать, сработались.

Все перешли к койке другого пациента, точнее, пациентки. Эту женщину с острой болью в животе пару дней назад привез ее муж. Аппендикс уже разрывался. Доктор Нгема не мешкая удалила его. Изо всех неотложных состояний мы предпочитали аппендицит: легко распознается и легко лечится средствами, не выходящими за пределы наших технических возможностей.

Большую часть хирургических операций в нашей больнице делала доктор Нгема, хотя рука у нее была далеко не твердая, да и глаз, на мой взгляд, не слишком острый. По некоторым личным причинам я стремился зарекомендовать себя как хирург, но мне доверяли лишь простейшие операции. Я досадовал, но виду не подавал — протест мог бы обойтись мне слишком дорого. За годы, проведенные здесь, я проглотил много обид.

Взять хоть сегодняшнее утро. Я с первого взгляда заметил, что состояние пациентки оставляет желать лучшего: вздутый живот, общая слабость. Но упоминать об этом на обходе не стал — это было бы не к месту и не ко времени. Дело было даже не в том, что доктор Нгема болезненно относилась к критике. Нас обязывали отправлять пациентов с осложнениями в ближайший город, до которого был час езды, — в крупную больницу с хорошим оснащением и квалифицированным персоналом. Но это делалось лишь в крайних случаях — ведь, расписываясь в своем бессилии, мы фактически признавали, что не окупаем даже свой скудный бюджет.

— Давайте последим за ней повнимательнее, — сказал я.

Доктор Нгема, помедлив, кивнула:

— Хорошо.

— Негерметичность культи, — произнес Лоуренс.

Мы оба уставились на него.

— Шов не герметичен, — сказал он. — Глядите. Живот вздут. Боль при пальпации. Запускать нельзя.

Воцарилась тишина, которую нарушало только хриплое дыхание женщины на койке.

— Лоуренс, — сказал я.

Это прозвучало как окрик. Я и впрямь хотел поставить его на место, но по существу вопроса мне было нечего возразить. И я, и доктор Нгема сознавали: правда на его стороне. Замечание Лоуренса было настолько очевидным, что нам стало совестно.

— Да, — сказала доктор Нгема. — Да. Полагаю, нам всем это ясно.

— Какие будут рекомендации? — поспешно обратился я к ней.

— Отвезите ее сегодня же утром, Фрэнк. Я подменю вас на дежурстве. Лучше уж… да. Да-да. Давайте поступим так.

Она говорила спокойным тоном, четко выговаривая слова, но чувствовалось: ей это нелегко дается. Когда она внезапно повернулась на каблуках и зашагала к своему кабинету, я не пошел, как обычно, вровень с ней, а отстал на шаг. Лоуренс, однако, нагнал ее.

— Доктор Нгема, можно вас на минутку? — сказал он. — Я хочу знать, что я должен делать.

— Не понимаю…

— Каковы мои обязанности? — бодро спросил он. — Не терпится приступить, знаете ли.

Она ответила не сразу. Дошла до двери кабинета и только тогда обернулась:

— Поезжайте с Фрэнком, — распорядилась она. — Вам будет полезно.

— Хорошо.

— Да, — сказала она, — Фрэнк очень опытный врач. Вы можете многое перенять… у опытных людей.

На моей памяти доктор Нгема ни с кем еще не говорила таким резким тоном, но он словно бы ничего не заметил. Увязался за мной, как щенок, в кабинет, где за столом сидел Техого и мрачно разглядывал сучки на деревянной столешнице.

— Я отвезу женщину с аппендицитом в ту больницу, — сказал я. — Техого, пожалуйста, указывайте в картах время. Другой пациент, тот, молодой, с завтрашнего дня может есть твердую пищу.

— Хорошо, — откликнулся Техого, не поднимая глаз.

Он произнес это так, словно дал мне свое милостивое соизволение. Вечная кислая мина на его лице никогда не вытеснялась проявлениями других эмоций, в том числе удивления, но даже Техого на миг опешил, когда мой новый сосед ринулся к нему, приветливо протягивая руку:

— Здравствуйте, очень рад познакомиться. Я Лоуренс Уотерс.

Я ушел с головой в рутинные хлопоты. Выехали мы незадолго до полудня. «Скорая» у нас была одна-единственная — ржавый драндулет. Штатный водитель давно уволился. На вызовах за руль садился кто-нибудь из врачей. Мы поставили носилки с женщиной в задний отсек. Я сел за руль, ожидая, что Лоуренс займет переднее сиденье рядом со мной. Но он забрался в кузов вместе с пациенткой и с неусыпным вниманием наклонился к ней, точно хищник над добычей.

— Не заслоняйте ей свет, — сказал я. — Пусть полежит спокойно.

— Простите. Простите.

Он пристыженно перебрался на сиденье. Я вгляделся в его широкое лицо, отраженное в зеркале. Складка между бровей, казалось, никогда не разглаживалась, словно он постоянно ломал голову над каким-то проклятым вопросом.