Владимир Кунин - Ребро Адама
А Бабушка все вслушивается и вслушивается в веселое курлыканье из ванной. В ночной тишине оно так похоже на плач и стенания. В какую-то секунду она уже протягивает руку к веревке от рынды, как вдруг явственно раздается счастливый смех ее дочери. Бабушка сразу теряет интерес к происходящему. Рука ее бессильно падает на постель, глаза тоскливо упираются в потолок, на котором покачивается свет уличного фонаря.
Теперь на табуретке перед зеркалом стоит Нина Елизаровна. Она умудрилась сохранить в своем возрасте хорошую фигуру, и этот заморский купальник оказывается и ей впору.
- Мамуля, ты неотразима! Возвращаюсь - сразу беру две халтуры и достаем тебе точно такой же!
- Не очень откровенно, а? - тревожно спрашивает Нина Елизаровна.
- Блеск, мамуль! Фантастик, се манифик, формидабль, елки-палки!
Открывается дверь, и появляется Настя в коротенькой, еле доходящей до бедер ночной рубашонке с глубоким вырезом на груди: - Вы что, ребята, офонарели? Первый час ночи.
- А ну, иди отсюда, - строго говорит ей Нина Елизаровна с табуретки. - Марш в постель. Завтра не добудишься.
Но Настя даже ухом не ведет. Она критически осматривает мать в ярком купальнике, с видом знатока щупает материал на трусиках и презрительно говорит:
- Гонконг. Дешевка. Красная цена - полтинник в базарный день.
- Сколько?! - в ужасе переспрашивает Нина Елизаровна.
- Пятьдесят рэ, - поясняет Настя.
- Это правда? - Нина Елизаровна растерянно смотрит на Лиду.
Лида виновато кивает головой.
- Чего ты пугаешься? - ухмыляется Настя. - Хороший фирмовый купальник тянет на двести пятьдесят.
- Чем же он должен быть еще лучше?! - плачуще восклицает Нина Елизаровна и неловко слезает с табуретки.
- Гораздо более открытый, - объясняет Настя.
- Кошмар! Ты-то откуда все это знаешь?
- Я что, на облаке живу, что ли? - невозмутимо говорит Настя.
Бом-м-м!!! - раздается первый утренний удар корабельной рынды.
- Настюша, я мою посуду! Вынеси скорее судно из-под бабушки! - кричит из кухни Нина Елизаровна.
- Я ничего не знаю - я убираю раскладушку!
- Ну что за паршивая девка, - чуть не плачет Лида.
Уже готовая к выходу из дому, она бросается в комнату Бабушки, осторожно выпрастывает из-под нее судно и мчится с ним в ванную.
Нина Елизаровна всего этого не видит и поэтому снова кричит:
- Кому я говорю, Настя! Не тебе - мне потом белье застирывать!
- Лидка уже выносит! Чего вы на меня с утра, как два Полкана?
Дверь в ванную открыта. Видно, как Лидка второпях споласкивает судно, спускает воду.
- Мамочка, ты не брала мой проездной?
- Нет.
- Зачем тебе проездной? - спрашивает Настя. - Тебя на машине возят.
- Дура! Пока меня возят только в одну сторону. Мамуля! Ну посмотри, где мой проездной! - Лида пробегает с судном через комнату.
- Лидочка, ищи там, куда ты его положила. - Нина Елизаровна появляется в полном макияже, с тщательно сработанной прической.
Настя даже присвистнула:
- Ты кого-нибудь ждешь? - В ожидании ответа она бросает в рот несколько таблеток и запивает их водой.
- Что за таблетки ты жрешь? - Нина Елизаровна испуганно хватает Настю за руку. - Покажи сейчас же!
- Да смотри, смотри. Аскорбинка с витамином «С».
- Боже мой, где мой проездной билет? - мечется Лида. - Ты не брала, Настя?
- Да подавись ты своим проездным! - Настя вытаскивает из заднего кармана джинсов проездной билет и бросает его на стол. - Когда у меня будет мужик с тачкой, он меня будет возить и туда, и обратно.
Лида в отчаянии подхватывает сумку, проездной билет и мчится к дверям:
- Мамулечка, умоляю, дай ей по шее! Целую!
И Лида выскакивает из дому, хлопнув дверью.
Настя тут же садится на подоконник и наблюдает утренний ритуал.
Вот из парадной выскакивает Лида, вот она подбегает к машине, вот Андрей Павлович, недовольно глядя на часы, целует ее в щеку, и они укатывают.
- Знаешь, ма… - задумчиво говорит Настя.- Мне кажется, что этот Андрей Павлович со своим односторонним движением все-таки жлоб.
- Чего это ты вдруг взялась лопать аскорбинку? - подозрительно оглядывает Настю Нина Елизаровна.
- Весной и осенью нужны витамины. Кого ты ждешь, ма?
- Не твое собачье дело. Вот тебе рубль и выметайся из дому.
- Мне этот рубль - до фени.
- Эт-т-то еще что за выражения?! - возмущается Нина Елизаровна.
- «Собачье дело» можно, а «до фени» слух режет, - усмехается Настя и неторопливо натягивает куртку. - Дай двадцать копеек.
- Почему только двадцать?
- На автобус и на метро. В обе стороны.
- А что ты есть будешь?
- Пока я на практике в продовольственном магазине…
- Слушай, - от огорчения Нина Елизаровна даже опускается на стул. - Но это же гнусность. Это элементарно безнравственно и неинтеллигентно. И ты не имеешь права…
- Я тебя умоляю, ма! - досадливо прерывает ее Настя. - Не берись переделывать систему.
- Да плевать мне на систему! - вскакивает Нина Елизаровна. - Я не хочу, чтобы ты в ней участвовала!..
- Хорошо, хорошо, хорошо, - кротко говорит Настя, берет рубль и целует мать в щеку: - Декабристочка ты моя! - Она взмахивает сумкой в сторону бабушкиной комнаты: - Привет, бабуля!
На автобусной остановке масса народу. Рядом два киоска - газетный и табачный.
Настя покупает пачку сигарет «Пегас», тщательно пересчитывает сдачу и видит подкатывающий переполненный автобус.
Она тут же деревянно выпрямляет правую ногу в колене и нахально, будто бы на протезе, ковыляет к передней двери автобуса, минуя громадную очередь, которая штурмует заднюю дверь.
Мало того, она требовательно протягивает руку, и кто-то из сердобольных пассажиров помогает «девочке-инвалиду» подняться в автобус.
В салоне ей тут же уступают место между совсем древним старичком и беременной теткой с годовалым ребенком на руках…
Дома Нина Елизаровна, уже возбужденная, порхает по всей квартире в нарядном платьице, которое расстегивается целиком, как халатик. Тоненький красный лакированный поясок выгодно подчеркивает талию. Единственное, что не гармонирует с ее внешним видом - старые, стоптанные домашние тапочки.
Одновременно она умудряется накрывать на стол, чертыхаясь, вспарывать консервную банку «Завтрак туриста», тоненько, элегантно кроить сыр, нарезать хлеб, молоть кофе… И привычно болтать с матерью.
Где бы ни оказывалась Нина Елизаровна - в кухне ли, в большой ли комнате, в коридоре, около постели матери, - она не умолкает ни на секунду:
- …какой-то прелестный в своей незащищенности! Две недели, клянусь тебе, каждый день мотался в наш кретинский музейчик! Очень, очень милый! Уверена, что он тебе понравится. Знаешь, ничего нашего, московского! Ни нахрапа, ни хамской деловитости: машину - «взял», икорку, осетринку - «сделал», на министра -«вышел», кислород кому-то - «перекрыл»… Просто поразительно! Нормальный застенчивый человек. Чуточку, ну самую малость, провинциальный. Но и в этом свое очарование! Наверное, только там, да, мама, остались такие? На юге России. Помнишь, под Одессу ездили, когда Лидка маленькой была. Там же до старости -«Ванечка», «Колечка», «Манечка»… И странно, и мило - старику за семьдесят, а он у них все «Петичка»! Я думаю, это в них чисто климатическое. Больше тепла, больше солнца… Суетни меньше. «О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх», - поет Нина Елизаровна и ставит на стол масленку.
Тут она влетает в комнату матери, подтыкает ей под щеку салфетку и сует в рот поильник:
- Да, мамуля, миленькая! Я что хотела тебя попросить… Мамочка, мне дико неудобно, но… Понимаешь, ма, сразу после твоего дня рождения Лидочка улетает в отпуск. С этим… Ну, с Андреем Павловичем со своим. На юг. Кажется, в Адлер. И там у них, может быть, все и… Ну, в общем… А я только что купила Насте эту куртку дурацкую. Они же теперь, эти задрыги, пальто не носят. Им нужна только куртка, и со всеми, как они говорят, «примочками»! Я не могла бы взять из твоей пенсии для Лидочки рублей пятьдесят? Вроде бы как это от тебя ей подарок к отпуску… И не волнуйся - мне тут один рефератик заказали -минимум сто рублей, и я тебе сразу же эти пятьдесят верну, а? Но только между нами. Хорошо? А то с ее отпускными дальше Малаховки не уехать. Слушай, я вчера примеряла ее купальник. Мамуля! Не то, что раньше, но я еще очень и очень ни-че-го!.. Мамочка, я возьму у тебя деньги, да?
Парализованная старуха пытается вытолкнуть языком изо рта носик поильника, чай течет на подушку, глаза ее в бессилии прикрываются, и Нина Елизаровна принимает это за согласие. Она бросает взгляд на часы, быстро вытирает матери лицо и лезет в нижний ящик бабушкиного комода. Достает оттуда деньги, отсчитывает пятьдесят рублей и, пряча их, уже в большой комнате, в одну из шкатулок, говорит:
