Олдос Хаксли - Остров
Вновь раздался визг. Птица, сидя на высохшем дереве, будто на насесте, вертелась и так и сяк и потом ринулась вниз. Девочка, не сводя глаз с Уилла, протянула к ней руку. Птица забила крыльями, уселась, затрепыхалась, удерживая равновесие, и наконец, сложив крылья, принялась икать. Уилл смотрел не удивляясь. Теперь все возможно. Даже говорящие птицы, сидящие на пальце у ребенка. Уилл попытался улыбнуться, но губы все еще дрожали, и вместо дружеской улыбки получилась страшная гримаса. Мальчик спрятался за сестру.
Птица прекратила икать и повторила слово, непонятное Уиллу: «Руна» — так, кажется? Нет, «Каруна». Да, точно: «Каруна».
Подняв дрожащую руку, Уилл указал на круглую корзину с фруктами. Там были манго, бананы... Его пересохший рот увлажнился слюной.
— Я голоден, — сказал он. Подумав, что в этих странных обстоятельствах его поймут лучше, если он будет изъясняться, как китайцы в мюзиклах, Уилл выдавил из себя:
— Я осень голодзен.
— Ты хочешь есть? — спросила девочка на безупречном английском.
— Да, есть, — повторил он. — Есть.
— Лети прочь, минах! — девочка тряхнула рукой. Птица, недовольно заверещав, вернулась на прежний насест.
Подняв руки плавным, будто в танце, жестом, девочка сняла с головы корзину и поставила ее на землю. Выбрав банан, она с сочувствием, хотя и не без страха, предложила незнакомцу. Мальчик остерегающе вскрикнул и схватил сестру за юбку. Девочка, успокоив малыша, встала и, с безопасного расстояния, показала Уиллу банан.
— Хочешь? — спросила она.
Продолжая трястись, Уилл протянул руку. Девочка осторожно шагнула вперед — но вдруг замерла и, прищурившись, испытующе глянула на Уилла.
— Скорее, — мучимый нетерпением, сказал он. Но девочка не торопилась. С опаской глядя на его ладонь, она наклонилась вперед и осторожно протянула руку.
— Ради бога! — заклинал Уилл.
— Ради бога? — с неожиданным интересом переспросила девочка. — Которого из них? Ведь богов так много.
— Ради любого, кто тебе по нраву.
— Мне ни один из них не нравится, — ответила девочка. — Я люблю только Сочувствующего.
— Так прояви же сочувствие, — взмолился Уилл. — Дай мне этот банан.
Настроение девочки переменилось.
— Прости, — сказала она. Выпрямившись во весь рост, она стремительно шагнула вперед и вложила банан в его дрожащую руку.
— Вот, — сказала она и отпрыгнула, словно крохотный зверек, избежавший ловушки.
Мальчик громко засмеялся и захлопал в ладоши. Девочка обернулась к брату и сказала несколько слов на непонятном языке. Мальчик кивнул круглой головкой: «О'кей, босс», — и затрусил прочь, сквозь занавесь из голубых и зеленовато-желтых бабочек в лесную тень на противоположной стороне поляны.
— Я велела Тому Кришне пойти и привести кого-нибудь, — пояснила девочка.
Уилл доел банан и попросил еще один, а потом третий. Голод был утолен, проснулось любопытство.
— Кто научил тебя так хорошо говорить по-английски? — спросил он.
— Все говорят по-английски, — ответила девочка.
— Все?
— Да, если не по-паланезийски.
Судя по всему, беседа не слишком ее занимала. Девочка отвернулась, взмахнула тонкой коричневой рукой и свистнула,
— Здесь и теперь, друзья, — повторила птица, вспорхнула с ветки высохшего дерева и села ей на плечо.
Девочка очистила банан, две трети дала Уиллу. А остальное — минаху.
— Это твоя птица? — поинтересовался Уилл. Девочка покачала головой.
— Минахи, как электричество, не принадлежат никому в отдельности.
— Почему они говорят все это?
— Потому что их научили, — терпеливо ответила она. «Вот так тупица!» — подразумевал ее тон.
— Но почему именно это — «Внимание», «Здесь и теперь»?
— Ну... — Девочка подыскивала ответ, чтобы объяснить очевидное этому взрослому недоумку. — Ведь мы постоянно забываем о таких вещах. Забываем внимательно относиться к тому, что вокруг. А это и значит пребывать здесь и теперь.
— А минахи летают повсюду, напоминая нам эту истину, верно?
Девочка кивнула. Да, разумеется. Они помолчали.
— Как тебя зовут? — спросила девочка.
Уилл представился.
— А меня зовут Мэри Сароджини Макфэйл.
— Макфэйл? — Это было просто невероятно.
— Макфэйл, — подтвердила она.
— А братца твоего зовут Том Кришна?
Девочка кивнула.
— Ну и ну, черт побери!
— Ты добрался до Палы на самолете?
— Нет, морем.
— У тебя есть лодка?
— Была.
Уилл в воображении увидел волны, разбивающиеся о врезавшийся в отмель корпус, и услышал треск от удара.
Девочка принялась расспрашивать, и Уилл рассказал ей все, что случилось, о том, как вдруг начался шторм и как удалось пристать к отлогому берегу, и об ужасах подъема на скалы — о змеях, о падении с обрыва... Вновь его стала бить дрожь — еще сильнее, чем прежде.
Мэри Сароджини слушала внимательно, не вставляя замечаний. Когда его сбивчивый рассказ наконец завершился, девочка приблизилась, с птицей на плече, и опустилась подле него на колени.
— Послушай, Уилл, — сказала она. — Давай-ка избавимся от этого.
Говорила она со знанием дела, спокойно и властно.
— Хотелось бы, но я не знаю как, — ответил Уилл, стуча зубами.
— Как? — переспросила девочка, — Так, как это всегда делается. Расскажи мне еще раз о змеях и о том, как ты упал с обрыва.
Уилл покачал головой.
— Не хочу.
— Конечно, не хочешь, — заметила она. — Но тебе обязательно надо это сделать. Послушай, что говорит минах.
— Здесь и теперь, друзья, — продолжала увещевать птица. — Здесь и теперь, друзья.
— А ты не сможешь быть здесь и теперь, пока не избавишься от змей. Говори.
— Нет, не хочу, не хочу. — Он готов был разрыдаться.
— Так ты никогда не освободишься от них. Они будут ползать у тебя в голове. И поделом тебе, — строго добавила Мэри Сароджини.
Уилл попытался унять дрожь, но тело отказывалось повиноваться, Властвовал кто-то другой — злобный и жестокий, — подвергая Уилла унизительным мучениям.
— Вспомни, как бывало, когда ты приходил к маме с ушибом или царапиной, — убеждала девочка. — Что говорила тебе мать?
Мать брала его на руки, приговаривая:
— Бедный малыш; бедный, бедный мой малыш.
— И она так поступала? — Девочка была потрясена. — Но ведь это ужасно! Переживание загоняется вовнутрь! «Бедный малыш», — насмешливо повторила девочка. — Эти слова останутся с тобой. Вместе с несчастьем, о котором они будут напоминать.
Уиллу Фарнеби нечего было ответить. Он лежал молча, сотрясаемый неукротимой дрожью.
— Что ж, если не хочешь сам, я сделаю это за тебя. Слушай, Уилл: там была змея, большая, огромная змея, и ты едва не наступил на нее. Едва не наступил, и так испугался, что потерял равновесие и упал. Скажи теперь это сам — говори!
— Я едва не наступил на нее, — послушно прошептал Уилл, — и потом я... — Он не мог продолжать. — Упал, — выдавил он наконец почти беззвучно.
Все пережитое вернулось: тошнотворный страх, судорожное движение, падение с обрыва и жуткая мысль о том, что это конец.
— Скажи снова.
— Я едва не наступил на нее. И потом... — Уилл услышал собственный всхлип.
— Хорошо, Уилл. Плачь — плачь!
Всхлипы перешли в рыдания. Устыдившись, Уилл стиснул зубы, и рыдания прекратились.
— Не сдерживайся! — воскликнула девочка. — Пусть это из тебя выйдет, если уж так получается. Вспомни змею, Уилл. Вспомни, как ты упал.
Вновь раздались рыдания, и Уилл затрясся еще сильней, чем прежде.
— А теперь опять повтори, что случилось.
— Я видел ее глаза, видел, как она высовывает и снова втягивает язык.
— Да, ты видел ее язык. А что случилось потом?
— Потом я потерял равновесие и упал.
— Повтори это снова, Уилл.
Но он только всхлипывал.
— Повтори, — настаивала девочка.
— Я упал.
— Снова.
Слова эти раздирали ему душу, но он повторил:
— Я упал.
— Снова, Уилл. — Она была неумолима. — Снова.
— Я упал, упал, упал.
Всхлипы постепенно затихали. Говорить стало значительно легче, и воспоминания были уже не столь мучительны.
— Я упал, — повторил он в сотый раз.
— Но не расшибся.
— Да, не расшибся, — согласился он.
— Тогда к чему весь этот переполох?
В голосе ее не было ни злорадства, ни насмешки, ни тени презрения. Она просто, без обиняков, спросила его, надеясь услышать такой же простой незамысловатый ответ.
Верно, к чему этот переполох? Змея его не ужалила, он не сломал себе шею. К тому же, все это случилось вчера. А сегодня вокруг огромные бабочки, птица, призывающая к вниманию, и это странное дитя, которое рассуждает, как голландский дядюшка, хотя похоже на духа-вестника из неведомой мифологии, и, живя в пяти милях от экватора, носит фамилию Макфэйл. Уилл Фарнеби громко рассмеялся.
Девочка захлопала в ладоши и тоже засмеялась. К ним присоединилась птица, которая разразилась демоническим хохотом, наполнившим поляну и эхом отражавшимся от деревьев; казалось, сама вселенная покатывалась со смеху, потешаясь над нелепой шуткой бытия.
