Канта Ибрагимов - Детский Мир
— А вы что не ложитесь? — заявил мальчик, кутаясь в единственное шерстяное одеяло.
Да, наступил самый неловкий момент — где и как спать?
— Дядя ляжет на диван, а вы ко мне на кровать, быстрее, пока тихо, сказку надо начать, — распорядился мальчик. Так и поступили. Укрывшись своим пальто, свернувшись калачиком, я уткнулся носом в пролежность древнего кожаного дивана, вобравшего в себя запахи и вонь не одной судьбы. А женщины еще недолго повозились по хозяйству, потушили керосинку, наложили в печь дров, и по ветхому скрипу кровати я понял, что они тоже легли.
— Ой, как тепло и тихо, — мальчик первым нарушил молчание.
— Может, сегодня стрелять не будут, — голос бабушки.
— Небось, тоже ужинают, водку жрут, — встряла Роза, — а потом как обычно.
— Пора б угомониться, — это бабушка. — Сколько ж можно стрелять? И откуда у них столько патронов?!
— Пока тихо — сказку начнем, — вновь басок мальчика. — Я засну, и, может, мама с папой ко мне сегодня прилетят. Кто первый начнет?
— Роза, начинай, — попросила бабушка.
— Нет, лучше вы.
— А может дядя расскажет? — оживился голос мальчика.
— Нет-нет, — спасла меня бабушка, — он не знает нашей сказки, и уже, наверное, спит.
— Спать без сказки нельзя, — постановил мальчик, и чуть погодя: — давайте я начну.
Глубоко вздыхая, он стал рассказывать, и даже голос у него изменился, приобрел какую-то еле уловимую заманчивую интонацию.
— Ты перескочил, — вдруг прервала его бабушка.
— Да, — поддержала Роза.
— Так мы сегодня с Багой и Головой уже многое пережили.
— Что ж вы так поступили? — озадачилась бабушка.
— А у этих военных всегда все неладно, — недовольно сказала Роза.
— Да, плохие у них сказки, — продолжил мальчик. — Но жизнь у них тоже не сладкая, хоть и сгущенку едят.
— Говорю же, не общайся с этими. И что они к тебе повадились?!
— Больше одного не оставим. В крайнем случае с собой будем брать.
— Как «с собой»? — удивился мальчик. — А вдруг мои мама с папой придут? А они велели мне здесь их ждать.
Наступила могильная тишина, и чуть позже тоскливый голос бабушки:
— Роза, продолжи сказку.
Еще прошло некоторое время, прежде чем она начала говорить. И начала она вяло, тягуче, так что мальчик не выдержал, перебивая ее, сам продолжил. А потом они заговорили все, будто бы соревнуясь и заглушая друг друга в споре, предлагая разные варианты и все более и более возбуждаясь, с шепота со страстью переходя на крик.
Я все это слышал, и ничего не мог понять, ничего не мог запомнить, и мне даже показалось: может, от ужаса войны они все разом умом тронулись. И эта мысль все больше и больше овладевала мной, навевая жуть, пока после продолжительных разногласий не стала превалировать сюжетная линия бабушки. И тогда я ощутил некоторую канву, даже понял роль и имена некоторых персонажей, и незаметно сам так поддался интриге сказки, так вслушался, затаив дыхание, что когда бабушка замолчала, я чуть не выдал: «а дальше что?» Но меня опередил шепот Розы:
— Заснул.
Я услышал как заскрипела кровать.
— Вот так ему будет свободнее, — возились они.
Потом застыли, но по их учащенному дыханию я чувствовал, что обе женщины не спали, и будто отгадывая мою мысль, Роза сказала:
— А правильно ли мы повели сюжет? Поймет ли он нас?
— С одной стороны, дети нас не часто понимают, да и как нашу жестокость понять. А с другой, наш мальчик уже столько повидал.
— Да-а, — с тяжелым вздохом. — И не простой он ребенок.
— Не простой. Поболее нас понимает, да понять не может.
После этого они долго молчали, и вновь заговорила Роза:
— Анастасия Тихоновна, как вы думаете, завтра зарплату дадут?
— Не дадут, снова в долг возьмем. Ему обувку, да все купить надо. И елку достать, как обещали, на Новый год.
Больше ни слова не сказали, и не знаю, заснули они или нет. А я хоть и был чертовски разбит, но заснуть никак не мог, ведь это здесь давно ночь и вроде тишина, а для меня, москвича, девять-десять часов вечера — самый разгар жизни.
Наверное, еще час я лежал, боясь шевельнуться, и уже, наконец-то успокоившись, стал забываться во сне, как прямо под нами, видимо, из подворотни раздался сухой щелчок. И не то чтобы выстрел, а вроде пугача или образнее — старого пистолета. На этот «пустобрех» никто не ответил, никто не поддержал. Тогда, минут через пять-десять раздались три щелчка и задорный воинственный религиозный клич.
На эту провокацию ответили, и не просто так, а всей силой стрелкового оружия, что имелось в арсенале блок-поста.
— Опять стлеляют, — недовольный голос мальчика, — опять никто не прилетит.
— Спи, спи, все будет хорошо. Это не в нас, — старчески-блеклым шепотом.
Вскоре стрельба прекратилась, да, оказалось, ненадолго.
Вновь под окном возглас, вновь этот ржавый выстрел и оглушительный ответ. И эта стрельба продолжалась до тех пор, пока ее не стал заглушать мощнейший рокот артиллерии, будто сошлись под Грозным две великие армады.
— Как обычно, ровно в одиннадцать, — услышал я голос бабушки.
— Все, — поддержала ее Роза, — до полуночи не угомонятся.
— Лишь бы по центру не стреляли.
— Сюда не будут, блок-пост рядом.
— Хоть одна от них польза. Спи, спи, золотой, спи. Все будет хорошо. Спи, — и еле слышимое чмоканье.
Мне казалось, что от этого то возрастающего, то угасающего гула, от содроганий всех стен и хлопков клеенки на окне я никогда не то что не засну, а просто сойду с ума, и хотел вскочить, бежать, бежать хоть куда, желательно в подвал, в укрытие, чтобы никого и ничего не слышать, и главное, чтобы меня никто не мог достать ни пулей, ни авиабомбой.
Но я был гость, и слыл мужчиной, и скрежеща зубами, скрючившись в клубок, я больше чем канонаду слышал обеспокоенный ритм своего испуганного сердца. Однако жизнь неумолима, и какой бы суровой ни была реальность, а организм берет свое, и я не помню, как это случилось, но я, видимо, заснул, и что я вижу?! Шарик! Да, такой большой ярко-красный, красивый шарик. И парит он, взлетая ввысь, в лучезарные голубые просторы бескрайнего неба, пытаясь от ужаса людей бежать. А в него с земли все стреляют, и не только из пушки и автоматов, но и из луков и просто камни летят.
— Неужели?! Неужели попадут?! — сжимается мое сердце, мне очень плохо, невыносимо. И вдруг попали!… И такой ужасающий взрыв, что меня просто скинуло с дивана, а в руках у меня мальчик, он, полусонный, весь дрожит, и сам я дрожу, сердце колотится, ничего не могу понять в смятении.
Тут загорелась керосинка, я осознал, где я. Женщины забрали у меня мальчика, уложили на кровать. А я все так и сидел на холодном, дощатом полу.
— Вам плохо? — склонилась надо мной бабуля. — Вы так бледны, и лоб в испарине.
— Не-не, все нормально, — попытался я сесть на диван, и в это время бешеный взрыв, по-моему, в наше здание, так что я вновь слетел, и пол дрожит, а сверху пыль, штукатурка все падает.
Не знаю, сколько времени я лежал на полу, ожидая нового удара. Потом осторожно приподнялся: керосинка, видно, от волны погасла, только тлеют угли в печи, и в этом страшном полумраке скорбная тень. Плотно прижав к себе мальчика, на кровати сидит бабушка, и, укрывая их со стороны окна, склонившись над ними, стоит Роза.
— Может, нам лучше вниз, в подвал, в укрытие, — прорезался у меня голос.
— В подвале эти, наши бородатые, — разбитый голос Розы.
— Да и мальчик отсюда никуда не пойдет, — сипло поддержала бабушка.
Ожидая нового взрыва, мы вновь затихли, но ненадолго. Мальчик в руках бабушки задергался и — своим решительным баском:
— Что ж они сегодня, совсем оболзели?
— Тс-с! Не шуми! Посиди еще! — шепотом сдерживала его бабушка, — будто бы по шуму нас могли определить. — И вообще, что это за слово? Так говорить нельзя.
— А бомбить можно? — обиженным тоном, и чуть погодя — совсем жалостно, тихо: — Бабуля, я описался, и еще.
— Хм, чувствую, — очень ласково, — ничего, ничего. Сейчас. Роза, зажги лампу. Давай теплую воду.
Очевидно, эта процедура была не впервой. Мальчика быстро облили, переодели, и думая, что более взрывов не будет, мы легли, как и прежде спать, как вновь бабахнуло; правда, на сей раз поодаль, послабее. Но все равно сердце мое вновь забилось испуганно, и тут непонятный шум, и мальчик оказался возле меня; лег, прижался, а глаза его в мои в полумраке впиваются, аж блестят, и тут, совсем неожиданное:
— Дядя, ты шалик сейчас видел? Видел? Как он там?
У меня аж судорога по ногам прошлась, я онемел, не зная, что ответить. Меня спасли женщины; они быстренько увели мальчика. Вновь укладывая, они ему наперебой о чем-то говорили; наверное, свою сказку. Однако я уже не слушал, не мог, не хотел, я устал, глаза слипались, а я боялся, боялся заснуть, боялся увидеть шарик. Да, я заснул, я куда-то провалился иль улетел, а вокруг какие-то странные картины и видения; мне и страшно и интересно, а в целом, я зачарован происходящим, я в сказке — и потом шарики, многомного красных, ярких шариков на фоне безграничного чистого голубого неба, и я парю средь них, и так легко, и так приятно, и звучит какая-то странная, обрывистая, как горный ручей, музыка, но удивительное дело, именно эта, вроде бы нескладная мелодия, как раз гармонирует с моим средьнебесным состоянием.
