Джозеф Хеллер - Голд, или Не хуже золота
— Большая ее часть будет посвящена общим вопросам, — неохотно добавил Голд.
— Это что значит? — потребовал немедленного ответа отец Голда.
— Эта книга о том, что значит быть евреем, — сказала Белл.
Отец Голда хмыкнул.
— Он-то что об этом знает? — загрохотал он. — Он даже и родился не в Европе.
— Книга будет о том, что значит быть евреем в Америке, — сказала Белл.
Отец Голда был выбит из седла только на одну секунду.
— Он и об этом знает не так уж чтобы очень. Я таки был евреем в Америке подольше него.
— Ему за это деньги платят, — не сдавалась Белл. Голду хотелось, чтобы она остановилась.
— Сколько тебе заплатят? — не отступал отец Голда.
— Много, — сказала Белл.
— Сколько? Что для него много, кой для кого и не очень. Верно, Сид?
— Тебе виднее, па.
— Сколько тебе заплатят?
— Двадцать тысяч долларов, — сказала Белл.
Эта цифра, как заметил Голд, произвела ошеломляющее впечатление, в особенности на его отца, который был искренне разочарован. Сам Голд не стал бы называть цифру. Она, вероятно, казалась целым состоянием и Максу, и Розе, и Эстер, и даже, наверно, Виктору и Ирву. Они видели только конечный результат и забывали о работе.
— Вот это чудно, — сказала Роза.
— И не так уж и много, — с отвращением проворчал отец Голда. — Я в свое время делал и побольше.
И терял тоже побольше, подумал Голд.
— Некоторые пишут книги для кино и получают куда больше, — заметила расстроенным тоном Гарриет, а Сид тихонько хохотнул.
Голд открыл было рот, чтобы возразить, но в этот момент Белл сказала:
— Ну, это же только для начала. А пять тысяч из этой суммы на проведение исследования. Причем без всяких обязательств с его стороны.
— Чудно, — быстро сказала Эстер, горя желанием прийти на помощь Голду. — Ей-богу, чудно!
— Что это значит? — серьезно спросил Сид.
— Это трудно объяснить, — сказала Белл.
— Нет, не трудно.
— Ты же сам мне так сказал.
— Ты не пожелала слушать, когда я попытался объяснить.
— Не ссорьтесь, — со злорадным удовольствием вставила Гарриет.
— Это означает, — сказал Голд, обращаясь в основном к Сиду и Ирву, — что пять тысяч списываются как издательские расходы, а не относятся на мой счет, даже если я их не потрачу. И я заработаю гораздо больше с потиражными, когда книга будет продана.
— Разве я не то же самое сказала? — сказала Белл.
— Похоже, это очень неплохие условия, — как обычно, не очень уверенно заметил Милт, престарелый поклонник Эстер, и Голд вспомнил, что тот работает бухгалтером, а значит должен кое-что понимать.
— Брюс, — отважился вставить Ирв, оперев подбородок на большой и указательный пальцы. С того момента как его зубоврачебная практика перестала расти, у Ирва развился тик правой щеки, из-за чего часто казалось, что у него на лице играет необъяснимая улыбка. — Уж не собираешься ли ты писать о ком-нибудь из нас?
— Нет, конечно же, нет, — ответил Голд. — С какой стати я стал бы это делать?
Вздох облегчения раздался над столом. Потом все лица помрачнели.
— А почему бы и нет? — сказал его отец. — Мы что, не слишком хороши для тебя?
До сих пор, когда Голд возражал старику, его голос звучал неуверенно.
— Это будет совсем другая книга.
— Ах, так? — взревел его отец, слегка откинувшись на стуле и тыча в Голда изогнутым, как коготь, указательным пальцем. — Так вот, слушай-ка сюда, умник. Без меня у тебя ничего-таки не получится. Я тебе говорил это раньше, я тебе говорю это теперь. Я тебе говорил это с самого начала. Ты для этого не годишься. — Перейдя от холерической воинственности к безмятежной самоуверенности, он уселся поудобнее, чуть склонив голову набок. — Верно, Сид? — спросил он, повернувшись и подняв глаза.
— Твоя правда, па.
Джулиус Голд позволил своим векам опуститься, и лицо его приняло выражение самодовольного удовлетворения.
Яблочко от яблони, сказал себе Голд и принялся вымещать злость на пюре с луком, положив на свою тарелку еще одну большую порцию. А ведь они никогда не любили друг друга.
— Тебе больше не звонили из Белого Дома? — с лучезарной улыбкой спросила его сестра Роза.
— Нет, — сказала Белл, прежде чем успел ответить Голд, и на лице Гарриет появилось довольное выражение.
— Но два раза они с ним все же говорили, — сказала Эстер. — Два-то раза они ему звонили.
— Звонили не совсем из Белого Дома, — поправил Голд. — Звонил мой университетский приятель, он теперь работает в Белом Доме.
— Ну, это то же самое, — сказала Ида. — Ведь он же в Белом Доме, правда?
— Я не знаю, где он находился, когда звонил, — в голосе Голда послышались легкие саркастические нотки.
— В Белом Доме, — сказала Белл не меняя выражения. — Ральф Ньюсам.
— Спасибо, — сказал Голд. — А я уж боялся, что забуду, как его зовут.
— Я о нем никогда не слышала.
— Он что, и правда работает в администрации президента? — сказала Мьюриел, повернувшись к Голду.
Голд уткнул лицо в тарелку и не ответил.
— Когда я была маленькой и очень хорошенькой девчушкой из Ричмонда, — припомнила мачеха Голда, — я как-то раз проходила мимо Белого Дома. Он мне показался грязным.
— Но он сказал, что ему понравилась твоя книга, верно? — припомнила Эстер.
— Не книга, — смущенно поправил Голд.
— Его рецензия на книгу президента, — сказала Белл.
— Не сомневаюсь, президенту она тоже понравилась, — сказала Роза.
— Она ему понравилась, — сказала Белл. — Они предложили ему работу.
— Президент? — спросила Ида.
— Ничего мне не предлагали, — с раздражением сказал Голд. — Ни президент и никто другой. Меня просто спросили, не думал ли я когда-нибудь о работе в Вашингтоне. Только и всего.
— А по мне так это предложение работы, — сказал Ирв.
— Ну, видишь? — сказала Белл.
— А ты что сказал? — нетерпеливо спросил Макс.
— Он сказал, что подумает, — сказала Белл.
— Я тебя просил им не говорить.
— Мало что ты просил, — ответила Белл. — Это же твоя семья. Ты сказал, что, может быть, согласишься, если тебе предложат хорошую работу.
— Ты сказала, что никуда не поедешь, — сказал Голд.
— И не поеду, — сказала Белл.
— Двадцать тысяч? — неожиданно воскликнул отец Голда, разразившись громоподобным хохотом. — Мне они бы дали миллион!
В прах, с безумной тоской подумал Голд[5], его челюсти энергичнее, чем он отдавал себе в этом отчет, перемалывали пюре и хлеб. Пища! В прах обращается пища во рту моем! И мой отец делает это почти всю мою жизнь.
С самого начала, думал теперь Голд. Когда я сказал, что собираюсь заняться бизнесом, он сказал, чтобы я оставался в школе. Когда я решил остаться в школе, он сказал, чтобы я занялся бизнесом. «Идиот. Зачем без пользы тратить время? Дело не в том, что ты знаешь. Дело в том, кого ты знаешь». Ну и папочка. Если я говорил, что сыро, он говорил, что сухо. Когда я говорил, что сухо, он говорил, что сыро. Если я говорил черное, он говорил белое. Если я говорил белое, он говорил… черномазые, они просто губят наш район, каждый в отдельности и все вместе, и никаких нет. Фартиг[6]. Это было, когда он занимался торговлей недвижимостью. В те давние времена после повелительного крика Фартиг немедленно воцарялось покорное молчание, которое никто в семье, включая и мать Голда, не осмеливался нарушить.
Ни для кого не было секретом, что его отец считал Голда шмаком[7]. Поскольку отец всегда считал Голда шмаком, было бы неверно сказать, что он в нем разочаровался.
— С самого начала, — с какой-то извращенной семейной гордостью продолжат свое хвастовство его отец, словно Голда здесь и не было, — я знал, что он никогда ничего не добьется. И что — я был не прав? Слава Богу, его мать не дожила до того дня, когда он появился на свет.
— Па, — тактично поправил его Сид, — Брюс уже учился в школе, когда мама умерла.
— На свете не было таки еще женщины лучше, чем она, — ответил отец Голда и затряс головой, погруженный в чарующие воспоминания, потом мстительно вперился взглядом в Голда, словно мать умерла в сорок девять лет по его вине. — И не умирало, — тихо добавил он.
Однажды, когда Голд был во Флориде, отец перетащил его на другую сторону улицы, где увидел каких-то своих знакомых, и представил следующим образом: «Это брат моего сына. Тот самый, который так ничего и не добился».
Голду, а также почти всем другим человеческим существам на земле, включая и Сида, его отец давал одну неизменную характеристику, говоря, что у него не хватает деловой хватки. Несмотря на внушительный список неизменных неудач на многих поприщах и в деловых предприятиях, о числе которых Голд мог только догадываться, его отец считал себя эталоном замечательных достижений и редких способностей и никогда не упускал случая представить себя в качестве проницательного судьи всех неудачников, включая Сида и «Дженерал Моторс». Одно из самых глубоких суждений его предпринимательского ума в этом году касательно «Америкэн Телефон энд Телеграф» было таким: «Там нет большого ума в администрации».
