Альберт Лиханов - Каждый год, в сентябре…
– Я слишком стара, Сережа, – ответила Анна Павловна. – Я страдала уже немало. Я обязана пережить еще это. Последнее. Ты понимаешь?
– Я с вами согласен, – сказал Сережа медленно, – сам желал этого, но все так неожиданно.
Они простились, Анна Павловна отошла от телефона и села на стул возле пианино. Как это сказала она? «Потери всегда неожиданны». Вот она и назвала это потерей… Уйдут картины. Уйдут письма. Потом, возможно, уйдут остальные полотна в другие музеи. Нако-нец, придет день, когда она останется одна в квартире с голыми стенами. Она будет лежать на своей кушетке, разгля-дывать обои с невыцветшими квадратами, прикрытыми прежде холстами, и будет страдать, как страдал Костя. Стены, голые стены… Умом она понимает справедливость сделанного, может даже ска-зать спасибо сама себе, но душой…
Картины были продолжением Кости, продолжением их общей жизни, а теперь она останется одна, совсем одна…
Анна Павловна облокотилась о крышку пианино, потом откинула ее. Провела пальцами по клавишам и неожиданно запела едва слышно, чуть ли не про себя:
Я встретил вас и все былое в отжившем сердце ожило;Я вспомнил время золотое и сердцу стало так тепло…
Она пела этот романс давно, в каком-то спектакле, и вдруг он вырвался из памяти почему именно этот? Да, кстати! Она встрепенулась, взглянула на свое отражение в пианино, ну, конечно, это тоже Тютчев. И стихи посвящены К. Б., баронессе Крюденер, в которую он был влюблен, а она вышла замуж за другого…
Тут не одно воспоминанье, тут жизнь заговорила вновь, —И то же в вас очарованье, и та ж в душе моей любовь!..
Струна тихо звенела в ночной тишине. Анна Павловна вновь припомнила то, первое, стихотворение, особенно строчку, над которой смеялась:
«Живя, умей все пережить…»
Вот и Тютчев противоречил себе. Чего ж удивительного, если противоречит она? Да полно, противоречит ли?
Анна Павловна подошла к помутневшему, старому зеркалу в простенке и увидела за стеклом худую старуху с венчиком седых косичек на голове, в длиннополой ночной рубахе, в стоптанных шлепанцах. Она приблизила лицо к своему отражению и неожиданно подмигнула сама себе.
Это рассмешило ее, она отошла от зеркала, приблизилась к стопе стоявших у шифоньера картин, встала возле них на колени, дрожащей рукой, словно по лицу, провела по изображению. Это была сирень, крупные фиолетовые гроздья. Костя любил эту вещь, и искусствовед сразу отобрал ее для музея. Анна Павловна вновь отдернула руку, прикрыла глаза и заплакала.
Она хотела вновь протянуть руку к сирени, сорвать счастливый цветок с пятью или шестью лепестками, положить его в рот и ощутить горьковатый вкус так полагается по примете, но не могла…
