Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи
Ей стали рассказывать о лекарствах, процедурах и прочем. Она кивала невозмутимо, элегантная, полная достоинства:
– Я буду бороться. Худшее в моей жизни уже случилось.
Она говорила так убедительно, что даже я ей поверил.
– Мой сын Тома – студент-медик, – сообщила она. – Он на четвертом курсе. Лучший на потоке.
Это ее не могло спасти, но если ей так легче…
Когда врач закончил перечислять предстоящие ей радости – она по-прежнему улыбалась, – он протянул ей направление, ТО САМОЕ знаменитое направление.
– Что это?
– Направление в мастерскую, изготавливающую парики. Вот увидите, там прекрасные мастера.
Парик. Слово было сказано.
Она выпустила из рук сумку, разжала челюсти, сбросила маску и заплакала в первый раз. Она была еще молода, а плакала как старушка, тихонько, мелко всхлипывая.
Я поднял глаза: у нее были великолепные волосы. Ни одной седой ниточки в роскошной красноватой массе ее шевелюры. И тугой узел, в который она собирала волосы уже много лет.
Теперь, когда эта женщина, которую я назвал Жар-птицей, надевает больничную сорочку, она напоминает большой парус на мачте из костей. Что я имею против парусников? Они всегда уходят в открытое море…
18 часов,
внизу, бокс 3
Меня ждала пациентка, юная послушница Мари-Колит. Она не говорила, а шептала. Похоже, она была уверена, что Бог повсюду и слышит абсолютно все. Она явно боялась того, что Он может услышать. Даже здесь, в третьем боксе нашей больницы.
Она говорила медленно, тяжело ворочая языком… Только бы не заснуть.
– Я… молилась… и вдруг… почувствовала… присутствие… и тут… ОЙ!
Никогда прежде “ой!” не звучало так убедительно. Она произнесла это “ой!”, как священник, смущенный исповедью, восклицает: “Батюшки-светы!”
Я спросил:
– Ну хорошо, “ой!”, а потом?
– Я почувствовал, что у меня запор.
– Что?
– В груди затрепетало, и кишечник застопорился. Ой!
– Острый запор?
– Да, именно так, острый запор. Ой! Как будто Господь мне явился!
– Через желудочно-кишечный тракт?
– Да, а еще у меня по всему телу побежали мурашки.
И, подтверждая мои предположения, прошептала:
– Господь повсюду.
Той ночью, вместо того чтобы наконец разрешить палестино-израильский конфликт, Господь решил подвергнуть мучениям толстый кишечник юной послушницы. Пути Господни неисповедимы.
Я всегда теряюсь перед проявлениями воли Божьей: мне было бы неприятно нарушить ее и спасти юное создание от суровой кары – острого запора. Что Господь сотворил, скромному интерну не переделать. Я страшный трус, а потому позвал на помощь медсестру из отделения психиатрии: если возникнут проблемы, она договорится с Господом напрямую. У нее их там целых два, и каждый уверяет, будто он Иисус из Назарета.
Я отворил дверь третьего бокса, вышел, закрыл за собой дверь, взялся за ручку двери шестого бокса, толкнул дверь, вошел, закрыл за собой дверь шестого бокса. В отделении скорой помощи иногда словно разыгрывается сцена из водевиля. Не хватает только шкафа со спрятанным любовником. В иные дни вместо оперетты у нас дают античную трагедию. Больница как театр: здесь все поют о себе, о своих намерениях и переживаниях. Хорошо это или плохо, но больница напоминает печь алхимика, куда попадает человечество, больное от жизни.
Я прохаживаюсь по этой сцене, пою о том, что вижу в жерле печи, где люди страдают, смеются, трансформируются. А другие, склонившись над ними, отчаянно сражаются, то побеждая, то проигрывая.
Здесь любовь, гнев, смех, страх, надежда. И в центре – люди. И истории, которые я рассказываю, – это Жизнь.
Воспой, о муза, людей и их истории, человека лежащего и человека, стоящего на ногах! Воспой мадам Рекорд, шестьдесят шесть лет, бокс 6, обратившуюся к нам по поводу раздражения, появившегося в крайне неудачном месте.
– Когда у вас в последний раз был половой контакт?
Я покраснел, она рассмеялась. Слово не воробей, что уж теперь…
– Каждый день на протяжении сорока лет.
По моему виду она заключила, что я ее не понял, и решила немного помочь:
– Последний клиент ушел от меня совсем недавно, в два часа дня.
Тут я, малое неразумное дитя, ляпнул нечто невообразимое:
– Значит, вы как бы проститутка.
Словно можно быть как бы мясником или как бы водопроводчиком.
– Нет-нет, не как бы, а просто шлюха!
Женщины – существа загадочные. Произнося эти слова, она была великолепна и ничуточки не вульгарна. Даже Фанни Ардан – сигарета с мундштуком и красная помада – не так элегантна. Она произнесла “шлюха”, как будто пела “Аве Мария” или читала “Завтра, на рассвете”[10] по-итальянски.
Я побагровел, она ликовала:
– Мне столько лет, никому и в голову не приходит. А между тем, как говорит моя приятельница Клодиа, которая еще старше меня, “если шлюха – старейшая в мире профессия, только представь себе, какова должна быть старая шлюха!”.
Мне ужасно захотелось ее обнять прямо здесь и сейчас, но с учетом того, в каком мире мы живем, такой жест показался бы странным и двусмысленным. Я выписал ей рецепт и надавал всяческих советов относительно заболеваний, передающихся половым путем.
Я, двадцатисемилетний пацан, читал лекцию о ЗППП женщине шестидесяти шести лет, которая могла бы рассказать о них больше и красочнее, чем целая куча венерологов под кайфом. Она царственно удалилась. Как Фанни Ардан – сигарета с мундштуком, карминная помада на губах.
Да, почти как Фанни Ардан.
Около 19 часов,
внизу, бокс 2
Месье Холмс пришел в отделение скорой помощи, потому что ему было больно делать “вот так”.
“Вот так” – это если правой рукой изо всех сил размахивать в разные стороны.
– А когда вы не делаете “вот так”, вам не больно?
– Нет.
– Зачем вы тогда так делаете?
– Я размахиваю рукой и вызываю боль. Знаю, что будет больно, но меня так и тянет…
Поразительная логика: он то и дело размахивает рукой, как другие трогают кончиком языка язвочку во рту.
– Почему вы не обратились к своему лечащему врачу?
– Не хочу беспокоить его, может, это несерьезно.
Конечно, Шерлок, потому что у меня перед носом ты можешь сколько угодно трясти рукой, безнаказанно отнимая драгоценное время.
Снова поразительная логика.
Я с безнадежным видом посмотрел ему прямо в глаза:
– Могу сказать вам вполне определенно: у вас ничего нет!
И в ответ услышал вздох облегчения:
– Вот видите! Я правильно сделал, что не пошел к лечащему врачу. Отнял бы у него время попусту.
Как я хотел бы стать для этого Холмса профессором Мориарти.
Картинка: водопад.
Слово: жестокость.
Я мог бы многое ему сказать, но очень устал. И произнес только: “До свидания, месье”.
19 часов,
внизу, бокс 4
На этой работе настроение меняется сто тысяч раз в день. Это выматывает. Входя в четвертый бокс, я испытывал желание кого-нибудь зверски убить или совершить ритуал жертвоприношения. Однако меня ожидала очаровательная неразлучная пара – дедушка Рама и бабушка Сита.
Он упал, надевая носки. Брижит привела их ко мне, объяснив:
– Это наш интерн, он отнесется к вам очень внимательно, а вы за это расскажете ему свою историю. Она такая красивая, а он обожает красивые истории.
Бабушка заговорила:
– Ну так вот, он надевал тапочки, но они ему велики, и он поскользнулся…
– Нет! – воскликнула Брижит. – Не эту историю. Другую, старую, про то, как вы встретились!
– А, эту! Мы впервые увидели другу друга на Рождество, мне тогда было двадцать три года. Снова встретились на Новый год, и он попросил меня выйти за него замуж. Я сказала “да”. Мы совсем не пили. Зато много танцевали… С тех пор прошло шестьдесят четыре года…
Она нежно смотрела на него, словно ему было двадцать и он снова собирался пригласить ее танцевать.
Я рассмеялся и спросил:
– Вы сожалеете?
Она улыбнулась:
– Поздно…
Потом добавила:
– Когда мы поженились, столько было сплетен! Говорили, будто мы поженились, потому что я беременна. Вранье: я родила только два года спустя. Правда!
Как будто я в свои двадцать семь и при моей-то беспутной жизни собирался ее в чем-нибудь упрекнуть.
Во время осмотра дедушка не проявлял ни малейшего беспокойства. Смотрел в пустоту и молчал.
– У нас с ним родился прекрасный сын, да, красивый мальчик. Он умер, когда ему было сорок три… Такая жизнь… Он спал – и всё! Не проснулся. Что-то в голове лопнуло. К счастью, у меня есть внучка…
