Мацуо Монро - Bang-bang
Это моя маленькая месть.
— Ага. Так и есть. Но мне не лучше оттого, что я просто бешусь с жиру. Да и никому не лучше… Посмотреть хоть на Акихико. Хотела бы я знать, что же он такое нашел. Похоже, что-то интересное.
— Куда уж интереснее… Тебе не пора домой?
Она близка к тому, чтобы заснуть прямо здесь, в баре, за столом из какого-то хитроумного пластика, очень похожего на настоящее дерево.
— Как думаешь, — не слушает она меня, — может, и мне стоит сходить туда?
— Куда? Ты же ничего не знаешь о том, где он пропадал все это время.
— Нетрудно узнать.
— Как?
Стараясь выглядеть трезво и не упасть со стула, она лезет в свою сумочку из джинсы и долго там что-то ищет. Через минуту, отчаявшись, высыпает все содержимое на стол. Вырастает горка хлама, который может носить в сумочке девица, убежденная в том, что этот мир не стоит ее внимания. Гигиеническая помада, салфетки, ключи с брелоком в виде крошечного живого кактуса, одноразовые зажигалки, пустая смятая пачка сигарет, запечатанная пачка и еще целая куча предметов, которые идентифицировать сложно. Она непослушными пальцами разгребает этот мусор, сосредоточенно прищурив глаз. Наконец, говорит:
— Вот!
И показывает мне сотовый телефон.
— И что? — спрашиваю я.
— Тупой. Это телефон Акихико. Я взяла его сегодня со стола, пока ждала полицию. Последний звонок он сделал за пятнадцать минут до того, как написал прощальную записку.
— Откуда знаешь, когда он написал записку?
Она старательно сгребает все со стола обратно в сумочку.
— Он был очень аккуратным… Педантичным. На записке стоит точное время. Так вот, звонок сделан пятнадцатью минутами раньше. И это не родители, не какой-нибудь приятель и не девчонка.
— С чего ты взяла?
— Девчонки у него не было. Родителей он ненавидел. А друзей у него было двое — я и один тип, который утопился полгода назад. В телефонной записной книжке всего четыре номера. Вот, сам посмотри.
Она пытается нажать на нужные кнопки, но у нее ни черта не выходит. Тонкие пальцы с коротко обрезанными ногтями не справляются со сложными командами, посылаемыми мозгом.
— Черт, — бормочет она. — Черт, черт, черт…
— Не надо, я тебе верю… Только даже если этот звонок действительно как-то связан с самоубийством, тебе лучше держаться подальше от всего этого. Ты рассказала полицейским?
— Тупой! Если бы я им сказала, они забрали бы телефон.
— Позвони завтра и расскажи, что ты нашла телефон. Пусть они разбираются с этим делом.
— Ага, — она пытается прикурить.
— Я серьезно. Не стоит тебе связываться…
— Ага, — она вхолостую чиркает зажигалкой.
Я понимаю, что сейчас разговаривать с ней бесполезно. Вытаскиваю ее, слабо упирающуюся, из-за стола и вывожу на улицу. Мы едем ко мне. И полночи ее выворачивает наизнанку в моем туалете.
Глава 3
Я просыпаюсь в холодном поту. Во сне я бежал по темным улицам незнакомого города. За мной гнался Кролик-мясоед. Я не видел его, лишь слышал мягкое «топ-топ-топ» кроличьих лап. Земля под ногами подрагивала от этого «топ-топ-топ». Когда я оглянулся в очередной раз и понял, что из-за угла вот-вот покажется его отвратная морда, под ноги подвернулся булыжник. Со всего маху я рухнул на мостовую и… проснулся.
Проснулся лишь для того, чтобы услышать, как за Юрико захлопнулась входная дверь. Это ее манера — уходить не прощаясь.
Из окна льется серый свет. Скомканная простыня в ногах, влажная подушка. «Доброе утро, Токио!» Во рту отвратительный привкус. Будто я жевал кроличье дерьмо. В ушах до сих пор стоит это «топ-топ-топ». Чтобы отвлечься, я начинаю создавать мысленные помехи.
Гроза в Египте бывает раз в двести лет. Магнитное поле Земли ежегодно ослабевает на пять сотых процента. Если так будет продолжаться, то через две тысячи лет компасы можно будет выбросить на помойку. В среднем, на территории Японии происходит три землетрясения в сутки. Площадь солнечной поверхности размером с почтовую марку светит с такой же энергией, как и один миллион пятьсот тысяч свечей.
Сегодня у меня выходной. Я сам себе директор, бухгалтер, менеджер по персоналу и производственный психолог. Все четверо решают, что парень по имени Котаро Ито заслужил небольшой отдых. Похмелье — чертовски уважительная причина в моей компании. Самой человеколюбивой и справедливой компании в мире. В ней во главу угла поставлена не прибыль, а душевный и физический комфорт рядового сотрудника. Что может быть лучше?
Нам вбили в голову, что все мы рано или поздно станем звездами. Поп-музыка, рок-музыка, телевидение, крупные корпорации, модельный бизнес — возможностей не счесть. Один из миллиона действительно попадает в десятку. Но остальные девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять простаков до конца своих дней просидят в дерьме, продолжая надеяться.
Нам вбили в голову, что, если упорно работать и хорошо учиться, со временем можно стать главой крупной фирмы, известным музыкантом или писателем, теле- или кинозвездой. На худой конец — добропорядочным отцом большого счастливого семейства или что-нибудь в этом духе. Но главный приз, который мы получим за наши труды, — отложение солей в суставах, старческий маразм, недержание мочи, атеросклероз, ведущий к инфаркту или инсульту. А в лучшем случае — передозировка или удар ножом на темной улице. В конце концов, и это не имеет значения. Костры на праздник Бон уравняют всех… И правда, есть из-за чего исходить на дерьмо. Вперед, парни, но учтите — ничто не отзовется в вечности. Никакой дармовщины не будет.
Так считает руководство моей фирмы. И я с ним совершенно согласен. Стоит ли горбатиться всю жизнь ради возможности время от времени менять машину или дом на лучшие? Если подумать, не такая уж выгодная сделка — кусок жизни в обмен на дорогой костюм или крутой музыкальный центр.
Все это у меня было, и я думал, что сумел-таки отхватить большущий кусок. Я был в этом уверен, пока не увидел в холодной белой комнате, во что превратились мои жена и дочь в результате лобового столкновения с десятитонным грузовиком. Это зрелище мигом вылечило меня от болезни под названием «тупость».
Я кладу в стакан истекающие потом параллелепипеды льда. Наливаю светло-коричневую жидкость и легонько взбалтываю. Лед стеклянно побрякивает. Первый же глоток заставляет немного примириться с действительностью.
В тот момент, когда колесо вдруг обогнало машину, и BMW с моей женой внутри, лежа на крыше, нырнул под тупую морду грузовика, летящего на скорости девяносто пять километров в час, я потел в душном автобусе по дороге на вокзал, чтобы встретить брата, который ни с того ни с сего решил навестить меня. Я бы очень хотел сказать, что почувствовал в тот миг какое-то смутное беспокойство или что меня посетило какое-то мрачное предчувствие… Но ничего подобного не было. Я висел на поручне и разглядывал ножки молодой женщины, стоявшей в двух шагах от меня. И никакого ощущения, что произошло нечто страшное и непоправимое. Обычный день и очень симпатичные стройные ножки.
Я беру бутылку, стакан, пакетик жареного миндаля и отправляюсь в комнату. Там мне предстоит провести долгий выходной день.
Брат тогда так и не приехал. Позвонил на сотовый и сказал, что задерживается, будет поздно вечером. Я зашел в пару магазинов, накупил каких-то мелочей для будущей дочери и отправился домой. Помню, жара тогда стояла такая, что подошвы сандалий прилипали к раскаленному асфальту. Это меня угнетало больше всего. Такая вот была проблема, такая вот была беда — слишком жарко… Ага. Пока не добрался до дома и не снял трубку пиликающего на все лады телефона.
Спустя час я по-прежнему лежу на неубранной постели, хранящей запах Юрико. Бутылка виски стоит на прикроватной тумбочке. Лед в стакане почти растаял. У меня шумит в голове, в зубах миндальные крошки. Часы показывают десять.
Самое смешное, что если бы жене, тойота которой была в ремонте из-за сломавшегося стеклоподъемника, вдруг не захотелось бы навестить родителей, то в BMW с разболтавшимися болтами на правом переднем колесе, сидел бы я.
Так всегда и бывает: пара идиотских совпадений — и кто-то отправляется к предкам, а кто-то не знает, что делать со своей сраной спасенной жизнью. Это так, к вопросу о свободе выбора. К тому, что свою судьбу мы выбираем сами и несем ответственность за свои поступки. Каким только дерьмом не забиты наши головы…
Брат звонит часа в три дня, когда я пребываю в вязком, как зыбучие пески, состоянии пьяной жалости к себе. Мне стоит большого труда оторвать голову от подушки и снять трубку.
— Как дела? — спрашивает он.
Он задает этот вопрос раз в неделю в течение года. С докучливой регулярностью. Меняться могут день и время звонка, меняться может тон, которым произносится вопрос, меняться может все, что угодно. Кроме этого вопроса и ответа на него:
