Гарольд Роббинс - Воспоминания минувших дней

— Еще нет. Сначала на юг, затем, может быть, на запад. Но все будет зависеть от того, куда окажется легче добраться.

— Будь осторожен, — сказала она. — Сейчас на дороге всякие попадаются.

— Все будет хорошо.

— Ты напишешь?

— Конечно. Ты только не волнуйся.

— Как же мне не волноваться? Если что-нибудь случится, сразу же позвони.

— Хорошо.

Я взглянул на часы. Было без четверти семь.

— Ну, я, наверное, пойду.

— Я слишком молода, — сказала мать, — и всегда была слишком молодой.

— В каком смысле?

— Сначала, чтобы стать невестой, потом, чтобы родить ребенка. А сейчас я слишком молода, чтобы вести жизнь вдовы и остаться в одиночестве.

— Все когда-нибудь подрастают, — ответил я. — Может, пришло время и для тебя.

— Твой отец сказал бы то же самое. Он так же холодно и безжалостно отделял себя от своих чувств. — На мгновение лицо матери приняло какое-то странное выражение. — Ты действительно мой сын, Джонатан? — с тревогой в голосе спросила она. — Или, может быть, ты только продолжение твоего отца, которое, как он сам говорил, он поместил в тебя?

— Я это я. Твой и его сын, больше ничего.

— Ты любишь меня?

Помолчав, я поцеловал ей руку и ответил:

— Да, мама.

— Тебе хватит денег?

У меня было почти сто долларов, и я мог не волноваться.

— Да, мама, — повторил я.

Вскинув сумку на плечо, я пошел по подъездной дорожке в сторону улицы. Дойдя до ворот, обернулся. Мать все еще стояла на крыльце и помахала мне рукой. Я помахал в ответ.

Уже чувствовалось, что день будет жарким. По лужайке перед домом сновали бурундуки, охотясь на червей, и шуршание травы смешивалось с пением малиновки. После ночи было немного влажно.

Шоссе, к которому я держал путь, находилось за мостом, в полутора милях от дома. Завернув за угол, я увидел машину молочника Пита.

— Привет, Джонатан! — радостно воскликнул он.

Я остановился, подождал, пока он вылезет из машины. В одной руке Пит держал бутылку апельсинового сока, в другой — банку пива.

— Напитки для путешественников.

Мы открыли наши банки одновременно, и резкий звук нарушил тишину улицы.

— Извини за беспокойство, — с характерным ирландским акцентом сказал он. — Куда ты едешь?

— Не знаю. Куда глаза глядят.

— Это, наверное, хорошо — взять вот так и куда-нибудь поехать. — Пит улыбнулся. — А с матерью все в порядке?

— Да. У нее крепкий характер.

Пит с интересом посмотрел на меня, пытаясь уловить смысл моего ответа. Он знал нас уже целых пятнадцать лет.

— Да, конечно, — произнес он наконец.

Я допил пиво и скомкал банку. Пит взял ее у меня.

— И надолго едешь?

— Недель на семь.

— Черт! Значит, восемьдесят четыре кварты молока. Накрылась моя премия.

— Ладно, поставь две кварты у крыльца. Мать все равно не заметит, — засмеялся я.

— Она-то да, а вот Мэми все замечает, — повернувшись к машине, он вытащил оттуда упаковку с шестью банками пива и подал мне. — На, это тебе на дорогу. Сегодня будет жарко.

— Спасибо.

— Нам будет очень не хватать твоего отца, — сказал он, поправляя профсоюзный значок на своем белом халате. — Он действительно многое для нас сделал. Если твой брат совершит хотя бы половину того, будет очень хорошо.

— Он способен на большее, — заметил я.

— Поживем — увидим, — сказал Пит. — Но в любом случае, он не такой, как его отец.

— А кто, кроме него, мог бы заменить отца?

— Ты.

— Я? Но я слишком молод.

— Когда-нибудь ты вырастешь, — ответил он. — И мы все будем ждать этого.

Мы попрощались, Пит вновь сел за руль, и машина скрылась за углом.

— Ну, теперь ты мне веришь?

— Нет. Ты всегда хотел, чтобы люди так о тебе думали. Ты вбил эти идеи им в голову.

— Зачем мне это надо?

— Во-первых, ты был негодяем, а во-вторых, постоянно завидовал Ди-Джею. Ты знал, что он бы справился намного лучше тебя.

— С каких пор ты так полюбил своего брата?

— Я его не полюбил. Я просто вижу его и знаю, что он из себя представляет. Мы ему хотя бы небезразличны.

— И мне вы были небезразличны.

— Когда? Когда меня не было, когда ты еще не стал как безумный гоняться за властью?

— Ты все еще не хочешь ничего понять.

— Нет, я все хорошо понимаю. Даже слишком хорошо.

— Тебе так только кажется. Но со временем ты поймешь, как ты был неправ.

— Уходи. Мертвый ты так же несносен, как и живой.

— Я еще переживу и вас, и ваших детей. Я в ваших генах, клетках, мыслях, наконец. Пройдет какое-то время, и ты вспомнишь…

— Что я должен вспомнить?

— Меня.

— Да не хочу я тебя вспоминать.

— Тебе придется, и не раз. С этим ты уже ничего не сможешь поделать.

— Может быть. Но, во всяком случае, не сейчас. У меня каникулы.

Подойдя к мосту, я увидел Энн. Она сидела на бетонном пролете, свесив ноги, рядом лежала дорожная сумка, а сама она, неподвижно глядя на воду, курила сигарету.

— Доброе утро, Джонатан, — сказала она не оборачиваясь.

Я остановился, но ничего не ответил.

— Я ждала тебя, чтобы попросить прощения.

— Я не сержусь на тебя.

Энн обернулась и на ее лице появилась улыбка.

— Тогда возьми меня с собой.

Я посмотрел ей в глаза. Взгляд был отсутствующим.

— Ты сильно накурилась.

— Я выкурила совсем немного, — возразила она, протягивая мне сигарету, — хочешь затянуться? Чертовски хорошая вещь.

— Спасибо, дорога номер один Соединенных Штатов не то место, где можно стоять с затуманенным взором.

— Ты все-таки сердишься на меня. — В голосе Энн отчетливо слышалась обида.

— Я же сказал, что нет.

— Ты имел в виду другое.

— Нет, именно это.

— Тогда почему мне нельзя пойти с тобой?

— Потому что я хочу побыть один. Неужели ты этого не понимаешь?

— Я не буду беспокоить тебя. Ты меня даже не увидишь.

— Ничего не выйдет. Иди домой.

— Почему же ты сказал, чтобы я ждала тебя здесь? — крикнула она мне вслед.

— Когда я это сказал? — обернулся я.

— Вчера, после обеда. — Во взгляде Энн появилась странная напряженность. — Сразу после того, как ты закончил говорить с отцом.

— Что ты мелешь? Мой отец умер.

— Знаю.

— Тогда как же я мог с ним разговаривать? Ты уже так накурилась, что ничего не соображаешь.

— Нет, я слышала, как ты разговаривал с ним, — упрямо повторила Энн. — Потом ты встал, подошел к стеклянной двери и посмотрел на меня. Я снова услышала твой голос. Завтра утром, на мосту, так ты сказал. Я кивнула и ушла к себе в комнату.

Я промолчал.

— Голос у тебя был такой же, как у твоего отца.

Я посмотрел на нее. Было жарко, и по лицу Энн струился пот, на ее рубашке тоже начали образовываться темные пятна.

— Может, я еще что-нибудь сказал? — спросил я.

— Да, но неразборчиво, и я не поняла, что ты имел в виду. Ты сказал что-то вроде: «Между нами еще не все кончено». Твои слова привели меня в сильное возбуждение. Я поднялась наверх, разделась, легла на кровать и лежала так до тех пор, пока не почувствовала полное истощение.

Я протянул руку.

— Дай мне сигарету.

Энн подала мне свою самокрутку. Ее пальцы были горячими и сухими. Я выбросил сигарету в реку.

— Еще есть?

Порывшись в сумке, Энн достала кисет.

— Это?

Энн кивнула.

Кисет последовал за самокруткой. Покачавшись на воде, он пошел ко дну.

— Такой травки ты больше нигде не достанешь, — с горечью сказала Энн, провожая кисет взглядом. — Зачем ты это сделал?

— Мне что-то не хочется быть арестованным и вместо поездки провести ближайшие полтора месяца в каталажке.

Внезапно ее глаза наполнились слезами.

— Прикоснись ко мне, — попросила она.

Я взял ее за руку. Она положила мою ладонь себе на грудь и закрыла глаза.

— Господи, как хорошо! — прошептала она.

Энн встала, и мы пошли под мост. Там я овладел ею, под грохот грузовиков, заглушавший ее крики. После этого она окончательно успокоилась и молча лежала на земле, наблюдая, как я натягиваю джинсы и застегиваю пуговицы. Потом она достала из сумки бумажную салфетку и сунула ее между ног. Встав, она тоже надела джинсы.

— Я получаю такое удовольствие, что не хочу потерять ни одной капли. Даже не знаю, что могло бы с этим сравниться. Джонатан, — Энн взяла меня за руку. — У тебя никогда не было мысли, что я люблю тебя?

Я посмотрел в ее светившиеся от удовольствия глаза.

— Нет, — сухо ответил я. — Если ты кого-то и любишь, то не меня, а моего отца.