Джейсон Гудвин - История доллара
Инстинкт заставлял колонистов держаться берега. Каждое утро солнце поднималось из океана, а тени местных обитателей, шпилей и корабельных мачт клонились к лесам, будто указывая цель трудового дня. По мере движения солнца тени медленно поворачивались, пока вечером, когда наступало время идти по домам, они не вытягивались на восток, к Атлантике. Лишь призраки деревьев подползали ближе, растекаясь в сумерках по недавно распаханным полям.
Участок Фипсов был огромен: землей колонисты были богаты настолько, насколько это не представлялось возможным в Старом Свете. Только рабочих рук для ее возделывания, которых в Англии имелось в избытке и по самой низкой цене, здесь катастрофически не хватало. Фипсы должны были увеличивать их число сами. Владельцы табачных плантаций на юге использовали труд рабов из Африки для возделывания своих полей. Но рабы стоили денег, а наличные были в дефиците. Дальше к северу высокая стоимость рабочей силы спасала бедных и умеряла аппетиты преуспевавших. Джон Уинтроп — первый губернатор Массачусетса описал разговор, произошедший, как говорят, в 1630-е годы между неким Хоули и его батраком.
«Хозяин, вынужденный продать пару быков, чтобы выплатить своему батраку жалованье, сказал тому, что больше нанимать его не будет, так как не знает, чем расплатиться за труд в следующем году. Батрак ответил, что может и дальше на него работать за несколько голов скота.
— Но как я сделаю это, — ответил хозяин, — если я уже все продал?
Батрак ответил:
— Тогда ты можешь работать на меня и снова накопишь на свой скот».
В Старом Свете так никто не разговаривал.
УИНТРОП. Хоули и батрак прибыли из Англии, равно как скот и фураж для него, лезвия топоров, которыми вырубали лес, и гвозди, которыми сколачивали дома. В 1620 году табачные плантаторы покупали себе даже английских жен — «молодых и непорочных девушек», как гласили рекламные афиши, — за сто фунтов доброго табачного листа. В следующем году жена тянула на сто пятьдесят фунтов: цены на табак упали.
Но цены на строительный лес. природное сокровище Северной Америки, держались. Именно неисчерпаемые леса, а не золото были основой скромного достатка колонистов: прямые, податливые бревна без изъяна, добытые в лесах, тысячелетиями не тронутых человеком. В «самой лучшей на свете стране для бедняка», по словам Уильяма Аллена, в которой нищие могли жить как родовитые на их бывшей родине, размах перекрытий сараев и домов достигал сорока футов, а то и больше. «Во всей Европе не кладут таких больших каминов, как в Новой Англии. — писал один памфлетист в 1630-е годы. — Бедный батрак, то есть, по нынешним меркам, владелец 50 акров земли, может позволить себе спустить больше дров на отопление, чем многие благородные в Англии». Корабельная партия строевого леса стоимостью в 300 фунтов стерлингов могла быть продана в Южной Европе за 1600 фунтов.[14] поэтому лесопилки поднимались все выше по рекам. К 1665 году на реке Пискатаква работало больше двадцати лесопилок, и производительность каждой в двадцать раз превышала итог работы двух пильщиков, позволяя распускать на доски четырнадцать массивных сосен за день.
Удары стальных топоров и визг пил задавали ритм белой американской цивилизации. Вплоть до появления синих джинсов и заказа товаров по почте, до дня, когда перепись сообщила, что фронтир[15] окончательно исчез, поколения переселенцев совершали древний обряд подпиливания и рубки, а потом засевания расчищенных пространств. Кукуруза бурно разрасталась на перегное из старых листьев. Окрестный лес обеспечивал кормом полудиких свиней. Ошкуренные бревна распускались на брусья, из которых строили заборы и возводили хижины. То, что нельзя было пустить в дело, сжигали на полях ради золы для удобрений. Колка дров долгие годы составляла суть американской жизни, и даже в XIX веке американцы называли десятидолларовую купюру, отмеченную большой римской цифрой X, «пильными ко́злами».
По мере того как топор вгрызался в кромку леса, в его сердце прокрадывались деньги — безмолвные, словно охотники-индейцы. Деньги преображали жизнь леса, оценивали и обесценивали его, готовили к появлению ферм белых людей.
Деньги пришли вместе с торговлей пушниной и нефтяным бизнесом семнадцатого столетия. Потребность в теплой одежде жителей Северной Европы стимулировала спрос, вовлекший одновременно Россию и Америку в орбиту Европы. В этом процессе участвовала и семья Фипсов. Юный Уильям Фипс «в детстве провел немало утомительных дней за охотой и рыбной ловлей» ради бобровых и лосиных шкур, меха выдры и даже медвежьих шкур. Однако в одиночку белые звероловы не могли покрыть спрос: некоторое представление о его масштабах дают десять тысяч бобровых шкурок, которые Коннектикут ежегодно отправлял в Европу. Поселенцы продавали индейцам ружья и изобрели деньги. Индейцы поддались соблазну, невыгодность и гибельность которого не могли предвидеть, впрягшись в торговую цепочку, тянувшуюся из лесных чащоб до самой Пикадилли.
С американского конца эта цепь была сделана из небольших раковин, нанизанных на нить непонимания. Каждое лето на протяжении сотен, а может и тысяч, лет индейцы собирали эти раковины на песчаных отмелях Новой Англии, от Лонг-Айленда до Род-Айленда. С наступлением праздных зимних месяцев они использовали каменные сверла, чтобы сделать так называемый вампум: белый — из колумнеллы и внутренних завитков раковин береговых улиток, черный — из колумнеллы раковин обыкновенных двустворчатых моллюсков, или венусов. Индейцы энергично полировали цилиндры длиной в четверть дюйма на гладком щебне и плотно нанизывали их на веревки или сухожилия животных, получались связки по 360 бусинок, которые колонисты называли фатомом[16].
Современные экономисты назвали бы вампум примитивными деньгами: возможно, потому, что такими деньгами экономисты не управляют. Колонисты рассматривали его так же и, значит, могли заставить работать еще лучше. Они устанавливали курс обмена вам пума в шиллингах и пенсах, в соответствии с мехом, который приобретали, и заимствовали то, что принимали за индейскую систему расчета, согласно которой один черный вампум стоил шесть белых. С точки зрения индейцев, вампум не являлся примитивными деньгами: он вообще не был деньгами, а для его изготовления требовалось большая сноровка. Вампум имел значительную ценность в обществе аборигенов, но не потому, что в обмен на него можно было что-то купить или продать. Сплетенный в узорчатые пояса, вампум был свидетельством целого ряда обменов. Голландские и английские колонисты инстинктивно считали количество раковин в поясе, а индейцы придавали значение рисунку и тому, каким материал был на ощупь, а также самому их наличию. Ведь пояса давались и принимались в ходе церемоний, отмечавших дипломатические соглашения, вампум был знаком доблести или свидетельством высокого статуса. Узор по сути представлял собой мнемоническое письмо, напоминавшее о прежних соглашениях или схватках. По поясам племени старейшины рассказывали его историю. Могущественные вожди забирали их с собой в могилу. Утрата вампума наносила удар по идентичности племени.
Живших на побережье индейцев принуждали подносить вампум в качестве дани более могущественным соседям: вот тогда он походил на деньги. А потом появились белые поселенцы. В 1644 году они «оштрафовали» наррангасеттов на две тысячи фатомов вампума, выплачиваемых в рассрочку ежегодно: по фатому с каждого взрослого пекота, по половине фатома — с юноши и по ладони[17] — с каждого ребенка в племени. Производство должно было резко вырасти, поэтому береговые отмели стали ареной ссор и стычек. Тем временем белые отсылали вампумы в леса, где обменивали раковины на меха, хотя цена поясов незаметно, но неумолимо понижалась.
Лондонские леди тех времен (как и теперь) не жили в гармонии с лесом за три тысячи миль по ту сторону океана. Результатом стало истребление живой природы. Племена слишком поздно спохватились, что охотятся в опустевшем лесу. Двадцать тысяч лет назад их предки за невероятно короткий срок истребили неуклюжих гигантов Северной Америки.
Теперь олени и бобры, волки и еноты последовали за гигантскими ленивцами, мамонтами и мастодонтами. В поисках свежей дичи индейцы стали мигрировать на запад, вторгаясь на территорию других племен.
Пока традиционный уклад жизни индейского общества и экология лесов рушились, колонисты открыли, что и сами могут использовать вампум в качестве валюты, таким образом, индейцы, сами того не желая, оказались в роли центрального банка страны, с охотой выкупая вампумы в обмен на мех. Однако мало-помалу они выходили из этой игры. Жадные колонисты использовали более производительные стальные дрели, избыток подрывал стоимость вампум а. Англичане обвиняли в мошенничестве голландцев, те и другие возлагали вину на аборигенов. Один фатом вампума, по общему уговору, приравнивался к длине руки, и голландцы жаловались, что индейцы отправляют принимать платежи самых высоких мужчин, а выплачивать — почти гномов.
