Роман Сенчин - Информация
Когда-то я посмеивался над американскими фильмами, в которых показывали магазинчики при заправках. Вечно там что-нибудь происходило, в этих магазинчиках, они вообще стали неким киношным штампом – к заправке подъезжает автомобиль, человек весело идет купить банку колы, или, наоборот, кто-нибудь полуживой добредает, и тут-то начинается… А теперь я сам оказался таким персонажем.
Впрыгнул в магазинчик в обледенелом пальто, со слипшимися волосами, распухшей, перекошенной мордой. Навалился на стойку, прохрипел, задыхаясь:
– Вызовите «скорую»… Скорее… – И сам достал телефон. – Какой здесь адрес? Скорее… А?…
Вместо ответа девушка-продавщица закричала:
– Сережа! Сереж, иди сюда!
Из подсобки, или откуда там, появился здоровяк в синей бейсболке. Он вполне мог выкинуть меня за дверь – «нам не нужны геморрои!» – но все же помог. Усадил на стул, позвонил в «скорую». Правда, когда положил трубку, посоветовал пока никому не говорить, что меня избили, ограбили.
– Потом заявишь, в больнице. А то нас тут затрахают допросами. О’кей?
Я кивнул. Я уже был на все согласен, лишь бы меня быстрее стали лечить. С ногой творилось страшное – она уже не вмещалась в штанину, носок натянулся, напоминал валенок…
Минуты – я то и дело смотрел на часы в мобильнике – ползли изводяще медленно, цифры менялись с небывалой, нереальной неспешностью. Раньше я часто курил гашиш, люблю футбол – я знаю, что такое протяженность минуты. И никогда она не длилась так долго, как в этом магазинчике. Пять минут протекли, как несколько часов…
– Извините, – заговорил я, измученный, добиваемый этой медленностью, понимая, что с каждым вязким мгновением моя плоть, оттаивающая, киснет, как мясо из холодильника на солнечном подоконнике, и нужно было что-то предпринимать. – Извините… – Я вспомнил, что при обморожении нужно пить чай. – У вас чаю не будет?
– Вон там, – сразу отозвалась девушка за прилавком (Сергей снова исчез), – в автомате. Десять рублей. С лимоном – двенадцать.
Говорила таким тоном, словно я зашел сюда из теплой кабины, и сейчас, выглотав горячую сладкую жидкость, снова в нее залезу. А я ведь… «Идиотина!»
Боясь, что пальцы лопнут, как наполненные водой презервативы (в школе мы кидались такими «капитошками»), я залез в карман и достал оставшиеся десятирублевки. Поднялся, подскакал к аппарату и нажал «чай». Сунул купюру в щель. Щелкнуло, зашипело. Внизу стукнул пластиковый стаканчик. Я наклонился.
– Подождите, – голос от стойки (следила, значит, за моими судорожными движениями), – он медленно наливается.
Голос звонкий, юный, правильный. Такая типичная тина двухтысячных: честно отрабатывает смену, четко знает свои обязанности, с людьми вежлива, но неожиданностей пугается, начальничку Сергею не дает, пятьдесят процентов зарплаты вносит в семейный бюджет…
Ждать, пока стакан наполнится, было тошно. Неудобно, больно, страшно вот так просто стоять и ждать. Рядом находился банкомат. Вроде работает – картинки на дисплее меняются, завлекают.
Наличные наверняка окажутся необходимы – нужно будет просить, уговаривать, задабривать… Я выудил карту, морщась при каждом тычке по клавишам, снял двадцать тысяч.
Спрятал карту обратно во внутренний карман, а деньги, разделив пополам, засунул в разные карманы джинсов. Тут же вытащил одну тысячу и пополнил счет на телефоне (терминал стоял рядом с банкоматом – целый строй аппаратов). Мысленно упрашивал кого-то, чтоб жена не отключила мобильник…
Только глотнул чаю, вошли двое в голубых резиновых комбинезонах, с наброшенными на плечи куртками.
– Ты вызывала? – спросил один недовольно, почти по-хамски.
– Да, – писк девушки. – Вон он.
Я поставил стаканчик на банкомат и попрыгал к ним.
– Ну и чего стряслось? – по-прежнему недовольно-нагло заворчал врач, но присмотрелся ко мне и покачал головой. – Ясно. Давай в машину. Сам сможешь?
– Не знаю…
Они помогли мне залезть в нутро «скорой». Уложили.
– Давай в пятьдесят первую, – велел врач водителю.
Покачиваясь на снежных кочках, машина тронулась. Я зажмурился. Появилось детское желание уснуть, чтобы потом, когда снова открою глаза, понять, что все это жуткое мне просто приснилось.
Нельзя сказать, что родители меня очень любили. Они не проводили со мной все свободное время, почти не играли, не разговаривали по душам, не передавали опыт. Так как-то, на расстоянии держались. Но уж точно – они меня берегли. Я ни разу не лежал в больнице; всякие неприятности вроде переломов и аппендицита меня обошли. Вообще судьба как-то так складывалась, что за свои тридцать лет я больницу ни разу в жизни не посетил. Мало представлял, что это такое.
Помню, как-то посмотрел пару серий, кажется, неплохого американского сериала про их «скорую», про больницу типа Склифа, но быстро потерял интерес: одно и то же, да при этом, я был уверен тогда, совсем мне не нужное.
И вот вдруг оказываюсь на каталке, меня куда-то везут по полутемным коридорам; надо мной незнакомые, недружелюбные лица. Я лежу, луплюсь на них, на стены, покрытые кафелем, на потолок с мигающими лампами, слушаю однообразный скрип колесиков и сбивчивые шаги, и изо всех сил убеждаю себя, что это все не со мной. Что на носилках – не я.
…В ранней юности, в период, когда тело растет и чувствуешь, как тянутся мышцы и кожа, удлиняются кости, наверняка у многих возникают мысли: а как я буду вести себя, если с моим телом что-то случится?
Я, например, часто тогда об этом задумывался. Не задумывался даже, а ярко представлял, что вот меня сбивает машина, или я срываюсь с балкона. Переломы, кровь, раны, боль… И тогда я был уверен, что лучше моментальная смерть, чем операция, хирурги в масках, звяканье зажимов, скальпелей… Я был уверен, что умру от страха и отвращения еще до того, как меня усыпят, чтобы резать и зашивать. Что лучше не жить вообще, чем остаться без руки или ноги, без глаза, прикованным к постели.
А сейчас я мысленно торопил врачей, чтобы они скорее привезли меня куда нужно, стали лечить. Пусть режут, чистят, шьют, пересаживают кожу…
– Н-ну что, – осмотрев ногу (штанину джинсов разрезали до самого бедра, и я не протестовал), сказал как-то весело мужик со щетиной, очень слабо похожий на врача. – Что, опухлик, проспал ногу?
– В смысле – проспал? – Меня окатило ледяными мурашками.
– Да в прямом. Явная четвертая степень.
– И что? – Я понимал, куда он ведет, но изо всей силы старался убедить себя, что не понимаю.
– Что – ампутировать будем, – устав от предисловий, заявил мужик. – Сейчас руки сполосну, дадим тебе ксенона дыхнуть и примемся…
– Подождите! – Я стал совсем мокрым, и обмороженные щеки защипал пот. – Нет… Надо ее спасать. Как так сразу?… Пожалуйста…
Я говорил много и быстро, жалобно и, как мне казалось, убедительно. При желании можно вспомнить все слова-доводы, обещания и тому подобное, – можно вспомнить и записать, но вряд ли это будет так же выразительно, как тогда, ночью, в нищей больничке на окраине Москвы. И вообще экстремальные ситуации на бумаге теряют градус экстремальности, становятся какими-то банальными, а то и смешными.
Да, я наверняка был смешным тогда – действительно, опухликом в измазанной, потерявшей пафос одежде, со скорченной в умоляющую гримасу рожей, дышащей перегаром, очередным посленовогодним алкашиком… Врач, слушая, ухмылялся (именно в эти вечер и ночь я заметил, как часто, оказывается, люди ухмыляются), приглядываясь, словно прицеливаясь, к моей ноге. И я понимал, что он не слушает меня, ему легче просто отпилить ее, желто-красную, с мертвыми, торчащими дыбом волосками, чем возиться… Я понял, что нужно сказать главное:
– У меня деньги есть. – Залез водянистыми пальцами в карман, вытянул пачечку из десяти тысяч. – Вот… Вот, возьмите. Пожалуйста!
– Это что? – Губы врача искривились зигзагом, щетина из светло-русой стала каштановой. – Это взятка, что ли? – В смотровой, или как назвать этот напоминающий кухню в общаге кабинет, еще были люди.
– Нет! – Я мотнул головой. – Это, ну, это на лекарства. Спасите ногу, пожалуйста. Как же я?…
Не беря деньги, врач еще раз, затяжно, посмотрел на нее, потрогал надутую кожу, вздохнул:
– Работы много… – И затем еще несколько вздохов, все более меня ободрявших. – Да, препараты дорогие нужны… М-да-а, нужны… Что ж, попробуем… Шансы вообще-то есть…
– Здесь десять тысяч. Больше нет сейчас, – чувствуя, что спасение возможно, еще энергичней стал упрашивать я. – Но – будут! Сколько скажете. Спасите, пожалуйста…
И меня стали лечить. Капельница, мази, повязки… Отвезли в палату, где кто-то храпел, сопел, стонал. Перетащили на кровать.
Я лежал, пучился в темноту и представлял, как ворюга вынимает из моего лопатника карты, сует в банкомат, пробует найти код. Потом шерстит мобильник и натыкается на список этих кодов. Набирает. Шелестят снимаемые со счета денежки. Много-много небесно-голубых бумажек… Надо позвонить в банки, потребовать, чтобы карты заблокировали. Надо… Но для этого нужно знать номера телефонов этих чертовых банков, а номера тоже в моем украденном мобильнике… Блядь!.. Я снова покрылся разъедающим обмороженную кожу потом. Заерзал на кровати.
