Харуки Мураками - Сжечь сарай. Сборник рассказов
Я подобрал с пола одежду. Спереди рубашка оставалась леденяще влажной. Я приблизил лицо и почувствовал запах ее волос.
В лежавшем на столе блокноте написал: «Позвони мне на днях». Вышел из квартиры и осторожно закрыл за собою дверь.
Прошла неделя, но телефон молчал. В ее доме телефонов не было вообще, и тогда я написал длинное письмо. Я откровенно описал все, что чувствовал.
Мне многое до сих пор непонятно, я пытаюсь изо всех сил все это осознать, но потребуется время. Где я буду спустя это время — даже представить себе не могу. Но при этом я стараюсь не думать об окружающем слишком серьезно. Уж больно беспорядочен этот мир для серьезных раздумий. Пожалуй, тем самым я в результате обижаю людей вокруг, хотя навязывать им себя мне ни в коем случае не хотелось бы. Очень хочу тебя увидеть. Но, как я и говорил прежде, сам не знаю, правильно это или нет.
В начале июля пришел короткий ответ.
Я взяла академический отпуск на год. Временно, хотя, мне кажется, обратно я уже не вернусь. И академ — не более чем формальность. Завтра съезжаю с квартиры. Для тебя такой поворот событий может показаться внезапным, но я давно об этом думала. Несколько раз хотела поделиться с тобой, но все никак не решалась. Мне было страшно это произносить.
Но ты не принимай все это близко к сердцу. Так или иначе, все к тому шло. Не хотелось, чтобы мои слова тебя обидели. Если все-таки обидели — прости. Я просто хочу тебя попросить: не вини себя за то, что со мной произошло. Расплачиваться за все должна только я сама. Весь этот год я лишь пыталась до последнего оттянуть неминуемое. И тем самым причинила тебе немало беспокойств. Но всему есть предел.
В горах Киото есть один хороший санаторий, где я решила провести некоторое время. Это не больница в прямом смысле слова, а такое заведение, которое можно посещать свободно, для адаптации. Подробно я расскажу тебе о нем как-нибудь потом. Пока я еще пишу с трудом и переписываю это письмо уже в десятый раз. Спасибо тебе за тот год, что ты провел со мной рядом. Я даже не могу выразить на словах, как я тебе за это благодарна. Верь только этому. Больше я сказать тебе ничего не могу. Бережно храню пластинку — твой подарок.
Если мы сможем еще хотя бы раз встретиться где-нибудь в этом беспорядочном мире, думаю, я смогу как следует рассказать о многом.
До свидания.
Я раз сто перечитал письмо, и с каждым разом мне становилось невыносимо грустно. Примерно то же я испытывал, когда она заглядывала мне в глаза. Я не мог ни выплеснуть эти чувства, ни хранить их в себе. Они были невесомы и бесформенны, как проносящийся мимо ветер. Я не мог примерить их на себя. Мимо медленно проплывал пейзаж. До меня не доносилось ни звука.
По субботам я, как и прежде, много времени сидел на стуле в коридоре. Звонка я ни от кого не ждал, но делать было совершенно нечего. Я включал прямую трансляцию бейсбольного матча и делал вид, будто смотрю телевизор. Постепенно чувства эти, словно пеленой разделили пространство между мной и телевизором, потом отсекли от него еще одну часть, за ней — еще одну. Снова и снова — в конце концов они стиснули меня, едва не касаясь моих рук.
В десять часов я выключал телевизор и шел спать.
В конце того месяца сосед по комнате подарил мне светлячка.
Светлячок сидел в кофейной банке. Сосед налил в нее немного воды и насыпал листьев. В крышке проделал мелкие прорези для воздуха. На улице было светло, и существо походило на обычного черного водяного жучка. Хотя, если присмотреться внимательно, это, бесспорно, был светлячок.
При каждой попытке выбраться наружу насекомое скользило по стенке и съезжало на дно банки. Давно я не видел светлячка так близко.
— Во дворе нашел. Их выпускают в соседней гостинице для привлечения постояльцев. Вот один и добрался сюда, — сказал он, укладывая в сумку-банан одежду и тетради.
С начала лета прошло несколько недель, и в общежитии оставались, пожалуй, только мы вдвоем. Я не хотел возвращаться домой, а он проходил практику. Но теперь практика закончилась, и он собирался на родину.
— Можно подарить его какой-нибудь девчонке. Наверняка будет рада.
— Спасибо, — поблагодарил я.
С заходом солнца общежитие погрузилось в тишину. Казалось, оно вообще превратилось в руины. С флагштока спустили флаг, из окон столовой струился слабый свет. Студенты разъехались по домам, поэтому освещалась лишь половина зала — левая, а в правой было темно. Но едой все же пахло. На ужин приготовили рагу под белым соусом.
Я взял банку со светлячком и поднялся на крышу. Там никого не было, и только сушилась на веревке забытая кем-то белая рубашка, которую вечерний ветерок раскачивал, словно сброшенный кокон. Я взобрался по приставной лестнице еще выше, на водонапорную башню. Круглый бак хранил тепло солнечного дня. Я присел на тесной площадке, облокотился на перила и на миг заметил прятавшуюся в облаках луну. По правую руку виднелись огни Синдзюку, по левую — Икэбукуро.[6] Лучи автомобильных фар слились в яркую реку света, которая перетекала от одного квартала к другому. Различные звуки смешивались в мягкий рокот, тучей нависавший над городом.
На дне банки едва различимо мерцал светлячок. Но свет его был слабым, цвет — бледным. Давно я не видел светлячков, но на моей памяти они светились под покровом летней ночи куда более отчетливо и ярко. Иначе и быть не должно.
Может, этот светлячок ослаб и умирает? Я взял банку за горлышко и слегка потряс. Светлячок ударился о стеклянную стенку и слегка подлетел. Но лучше светить не стал.
Видимо, память мне изменяет. И свет у светлячков на самом деле не такой яркий. Просто мне так казалось. А может, меня тогда окружала более густая темнота? Этого я припомнить не мог. Как и то, когда видел их в последний раз.
Я помнил лишь всплеск воды в ночной темноте. Еще там был старый кирпичный шлюз. В действие его приводил ворот. Это река, но почти стоячая, и поверхность чуть ли не сплошь заросла ряской. Вокруг темень, а над заводью шлюза летают сотни светлячков. Их свет отражается от воды, будто огненная пыльца.
Когда это было? И где?
Нет, не помню.
Теперь уже многое сдвинулось с прежних мест, переплетясь между собой.
Закрыв глаза, я дышал полной грудью и пытался разобраться в себе. С закрытыми глазами казалось, будто тело всасывается во мрак летней ночи. Если подумать, я впервые забирался на водонапорную башню после темна. Ветер дул четче обычного. Вроде бы несильный, он оставлял вокруг меня на удивление яркую траекторию. Ночь неспешно покрывала земную поверхность. И как бы городские огни ни пытались сокрыть ее существо, ночь отметала все эти попытки.
Я открыл крышку, достал светлячка и посадил его на травинку, пробившуюся у основания водонапорной башни. Светлячок долго не мог понять, что его окружает. Он копошился вокруг болта, забегал на струпья сухой краски. Сначала двигался вправо, но когда понял, что там тупик, повернул налево. Затем неторопливо взобрался на головку болта и как бы присел на корточки. Словно испустив дух, светлячок замер неподвижно.
Я следил за ним, откинувшись на перила. И долгое время ни я, ни он не шевелились — только ветер обдувал нас. Миллиарды листьев шуршали друг другу в темноте.
Я был готов ждать до бесконечности.
Светлячок улетел не сразу. Будто о чем-то вспомнив, он внезапно расправил крылья и в следующее мгновение мелькнул над перилами и растворился в густом мраке. Словно пытаясь нагнать упущенное время, начал спешно вычерчивать дугу возле башни. А дождавшись, когда полоска света растворится в ветре, улетел на восток.
Светлячок исчез, но во мне еще долго жила дуга его света. В толще мрака едва заметное бледное мерцание мельтешило, словно заблудшая душа.
Я несколько раз протянул руку во тьму, но ни к чему не смог прикоснуться. До тусклого мерцания пальцы не доставали самую малость.
Сжечь сарай
Я познакомился с нею на свадьбе у приятеля три года назад. Мне тогда исполнилось тридцать один, ей — двадцать, а значит, наш возраст различался почти на один астрологический цикл, что, в общем-то, не имело особого значения. В то время меня занимали куда более важные проблемы, чтобы думать еще о возрасте и прочей ерунде. Собственно говоря, она тоже особо об этом не беспокоилась. Я был женат, однако и это не имело значения. Казалось, она полагала, что возраст, семья и доход — такие же чисто наследственные вещи, как размер ноги, тембр голоса или форма ногтей. Иными словами, была нерасчетлива. Если хорошенько вдуматься… да, так оно, пожалуй, и было.
Она изучала пантомиму по какому-то там известному учителю, а на жизнь зарабатывала моделью в рекламе, но делала это с большой неохотой, часто отказываясь от предложений агента, из-за чего доход ее получался крайне скромным. Бреши в бюджете покрывались в основном расположением нескольких «бойфрэндов». Само собой, этих тонкостей я не знаю. Просто пытаюсь предположить, исходя из ее же часто повторявшихся рассказов.
