Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Наверно, его часто обижали, — предположила я. — Одна воспитательница казалась мне волчицей, когда ругалась, а если молчала — то змеей. А этот художник был старый или молодой, когда рисовал эти картины?
— Старый и больной.
— Тогда понятно. «Старэ как малэ», — говорила моя бабушка Мавра. Наверно, он рисовал свои страхи.
— У тебя все так просто! — удивилась незнакомка.
— Наоборот, сложно. Если бы все люди были добрыми, то жизнь была бы простой и легкой. Вот объясни, зачем дяди пьют водку, а потом бьют своих детей? Я вот люблю лазить по деревьям. Может, это и плохо, но вреда же от этого никому нет, и меня можно простить. А злых пьяных нельзя прощать.
— Их надо наказывать, — согласилась девочка.
— Недавно один дядька ругался матом на маленького сына, а я заступилась. По лицу взрослого понимала, что не надо встревать, что достанется мне от него, но не могла пересилить себя. Жалость к малышу была сильнее страха за себя. «Зачем, — говорю, — так разговариваете с ним? Он, когда вырастет, тоже на вас будет кричать». Я потом пожалела, что влезла в разговор, потому что дядька еще больше разозлился на мальчика, даже ударил.... Неужели и я когда-то стану такой... бесчувственной?
— Не станешь, — серьезно заверила девочка.
— Смотри, эта тетя на картине воображает! — рассмеялась я.
— Она красивая, гордая. И богатая, наверно. У богатых воспитывали уважение к себе.
— А разве у бедных его нет? У меня, например, есть. Правда, гордиться-то особо не чем.
— Как ты учишься?
— На пятерки, — ответила я.
— Вот и гордись! Знаешь, ты тоже красивая, только одета плохо.
— Мне на следующий год форму сошьют! Даже мерки снимать будут, — торопливо сообщила я, смущенная последним замечанием девочки.
И осторожно добавила:
— У тебя дома есть еще такие книги?
— Много.
— А мне можно будет их посмотреть? Книги я очень берегу, — поспешила я успокоить новую знакомую.
— Приходи в субботу с двух до пяти. У меня режим, все дни расписаны: музыка, художественная школа, танцы.
— Спасибо. Очень большое спасибо, — забормотала я, еще не веря счастливому случаю.
Ирина дала мне адрес, и мы пошли в разные стороны.
Я была внешне спокойна, а внутри все тряслось от радости. Мне понравилась Ирина. Я познакомилась, может быть, с самой лучшей, самой интересной девочкой на свете! Ирина ни слова не сказала о своих родителях, но я сразу поняла: такая не может жить в плохой семье. Боже мой, хоть бы меня не прогнали!
В ГОСТЯХ
Люблю смотреть вдаль. Когда хожу по улицам, глаза спотыкаются о дома, и я не вижу простора, к которому привыкла в деревне.
Сегодня удивительно яркий октябрьский день. Вид из моего окна — как застывшее прекрасное мгновение! Уже время обеда, а белесый туман полностью не рассеялся. У горизонта дома, трубы заводов и река сливаются в блеклую неровную полосу. Лес погружен в дрему. Нечеткие силуэты деревьев таинственны. Рядом с детдомом, в сквере, мне хорошо видны шарики колючих каштанов, пучки семян городского клена, гроздья рябины. Золотые березы и пламенеющие кроны мелколистого клена даже не вздрагивают. Безмолвие изредка нарушается шуршанием шин. Мне не хочется двигаться. Подставляю лицо солнцу и думаю о семье Ирины. Я жду двух часов...
С трепещущим сердцем постучала в красиво обитую дерматином дверь. Ирина открыла сразу. «Значит, ждала», — обрадовалась я.
Вошла в широкий длинный коридор. На полке для обуви аккуратно расставлены тапочки и ботинки. Кроме взрослой вешалки, пониже — крючки для Ирины. На полу дорожки точь-в-точь как у нас в холле детдома.
Я разулась, и мы прошли в комнату Ирины. Кровать, стол, книжный шкаф, шкаф для одежды, картина. На ней изображены: лес, луг, болотце. Вдали сарай. Через ручей переброшен полуразрушенный мостик. Запустение. Тишина. Мне тоже захотелось говорить тихо.
— Кто выбирал картину? — поинтересовалась я.
— Мы вместе с мамой.
— Мне всегда хотелось иметь такую же спокойную, задумчивую. Только голубое небо я сделала бы немного нежней.
Ирина предложила мне стул, а сама пошла в кабинет отца.
В открытую дверь я увидела стену шкафов. А в них книги, книги...
— Ух! Какое богатство! — не сдержала я восторга.
Ира сняла с полки большую тяжелую книгу и положила передо мной. Я взглянула на свои руки и спросила, где умывальник. Ира отвела меня в белую ванную комнатку.
— Этими игрушками ты играешься? — спросила я, заметив в углу комнаты ящик, из которого торчали головы кукол и зверей.
— Не играюсь, а играю, — с улыбкой поправила Ира, — частица «ся» — это сокращенное «себя».
— Откуда ты знаешь про это?
— У меня мама лингвист. В институте работает.
— И папа в институте?
— Да. Он в Гражданскую войну был сыном полка, хотел стать военным, но потом увлекся историей.
Мне понравилось, как просто Ирина рассказала о родителях, и я поддержала разговор:
— Папа моей подружки тоже был сыном полка. Где только ни воевал! Но в школе не учился. А невесту из пединститута приглядел. Три раза ее выкрадывал. Но она хотела учиться и возвращалась. Но институт так и не окончила. Дочка родилась. Первое время они нормально жили. Теперь старшая дочь в университете учится, меньшая — в первом классе, а их папа при доме культуры подрабатывает тем, что плакаты пишет. Он заставляет жену идти работать, чтобы дети в обносках не ходили. А она не хочет. «Стара, — говорит, — учиться, а в уборщицы не пойду». Из ученой семьи была. Не повезло ему, да?
— Не знаю. Может, наоборот. Трудно за чужую семью решать, — рассудительно ответила Ирина.
Мы сидели рядом. Моя новая подруга рассказывала истории создания картин и интересные случаи из жизни художников.
В комнату вошла высокая, голубоглазая блондинка в строгом черном костюме. Я испугалась, вытянулась по струнке и пробормотала:
— У меня руки чистые, и я... веду себя хорошо.
Женщина улыбнулась светло и мягко:
— Не отвлекайтесь, я вам бутерброды сделаю.
Вскоре Иринина мама позвала нас на кухню. Передо мной сидела не строгая, научная дама-лингвист, а добрая тетя в длинном голубом халате. Я обратила внимание, что движения рук у нее грациозные, голос приятный, богатый оттенками звучания. Я смотрела на ее красивое лицо и удивлялась, почему со мной, чужой девочкой, она ведет себя как с равной ее дочери? Я все еще продолжала смущаться, судорожно подбирала со скатерти крошки. Булку съела, а колбасу потихоньку спрятала в карман. Альбина Георгиевна заметила и сказала, что даст бутерброды с собой. Я испугалась, что меня больше не пригласят, и заплакала. Альбина Георгиевна успокоила:
— Не волнуйся. Все в порядке. Мы гостям всегда рады. Приходи к нам. Ты хорошая девочка.
«Какая она понятливая!» — подумала я. В носу снова защекотало. Чувствую, не могу успокоиться. Попросила разрешения уйти. Ирина проводила меня и на прощание, дотронувшись до плеча, сказала:
— Жду тебя в субботу, обязательно приходи.
МУЗЫКА
Сегодня мы с Ириной слушаем пластинки. Я так рада! У нас для младших классов даже радио нет. Мне без него скучно.
— Ирина, а частушки тебе нравятся? — спросила я.
— Не всякие.
— А я их не люблю. Слова в них какие-то глупые, и мелодия сердце не трогает.
Недавно видела на улице свадьбу. Невеста красивая, с цветами, в белом штапельном платье, а гости пели «соленые» и матерные частушки «Ой, Семеновна!» Она, бедная, глаза боялась поднять. Мне так было стыдно за ее родню! Я спросила молодого дядю:
— Разве нельзя без ругательных слов?
А он засмеялся:
— Пускай привыкает. Женщины грубую любовь больше любят.
— Неправда! — возмутилась я.
— Телячьи нежности! Ты с чьей стороны родня?
— Не родня, — созналась я.
— Ну и дуй отсюда! Не порть компанию, — рассердился на меня дядя.
