Виктор Лихачев - Единственный крест
— Н-да… Грустная сказка, — Сидорин закрыл книгу.
— А как тебе мир этого человека? — спросила Лиза.
— Чей мир? Ах, да! Чудесный мир.
— Мне он тоже понравился. А кто такие шиши?
И только сейчас оба заметили стоящую в дверях хозяйку квартиры.
— Сидорин, имей совесть, ребенку надо спать.
— Все понял. Спи, княгинюшка, — и Асинкрит еще раз поцеловал ребенка.
— Спокойной ночи, дядя Асинкрит. Через неделю увидимся?
— Увидитесь завтра утром. Что вы на меня уставились? Догадываюсь, что обо мне скажут соседи, но не идти же тебе на ночь через весь город? Ляжешь в большой комнате на диване.
— Ура! — шепотом произнесла маленькая Лиза и нырнула под одеяло.
* * *Кухня для русского человека есть нечто большее, чем место для приготовления и потребления пищи. Кипящий чайник создает уют, а тихий свет от ночника настраивает на долгий и спокойный разговор. Маленький стол — другие на наших кухнях не поместятся — позволяет видеть глаза собеседника, слышать его дыхание, не переступая, в то же время, последнюю черту. Ту самую черту, перейдя которую мы подчас больше теряем, чем находим.
А если у вас на стене еще чуть слышно стучат ходики… Лепота, как любил говорить Сидорин. Разговор перетекает с одной темы на другую, перетекает легко и естественно, как ручеек бежит от одного камешка к другому: обдаст нежно водицей, обласкает игриво и небрежно — и бежит дальше. И если днем во время многочисленных разговоров — то пустых, то нужных ты все равно опустошаешься, то ночью, на кухне, «глаза в глаза» уже не хочется говорить ни о делах, ни о пустяках. Каждое слово — самое-самое. И что-то происходит с твоей душой, если ирония, верная спутница разочарования, стыдливо прячется где-то в складках оконных штор.
Лиза говорит чуть слышно:
— В голове не укладывается: нормальный человек, очень хороший семьянин, ценитель прекрасного — и вот так взять и за какой-то дом лишить жизни людей. Вот ты, Асинкрит, говорил, что волки убивают чужаков, зашедших на их территорию, но это происходит, как я понимаю потому, что речь идет о существовании рода — пищи всем может не хватить. Но ведь Исаев — человек…
Сидорин:
— Ты права: в голове и впрямь не укладывается. Человек ли Исаев? Увы, да. Знаешь, я с удовольствием поддержал бы твою аналогию человек — волк, но… Спасибо, между прочим за то, что понимаешь волков. Для зверей не существует таких отвлеченных категорий, как добро и зло…
— Отвлеченных?
— Для зверей — да. Потому что не существует. Представь себе: ночь, лес. Сидит под кустом зайка. Вдруг сверху на него что-то падает — это филин. Заяц кричит, он вообще кричит как ребенок. Услышишь — сердце разрывается, но филина не разжалобить. Убив зайца, он продлил себе жизнь. Зато потом, когда он нечаянно повредил крыло, не сможет взлететь, его жизнь оборвет встреча с лисой. Филин будет сопротивляться, ухать — уже забавно, словно леший, но лиса не скажет ему: ладно, старик, я сегодня сытая и добрая.
— И вот уже лиса встречается с волком…
— И все повторится сначала. Скажу больше, если человек вмешивается, этот жестокий, но справедливый миропорядок рушится. Например, нашли люди в лесу медвежонка, взяли к себе домой. Он такой забавный, веселый. Одним словом, малыш быстро становится ручным.
— Становится всеобщим любимцем…
— Да, большая живая игрушка. Но идет время, и забавный карапуз превращается в огромного зверя, который своей лапой играючи может убить человека. Что происходит дальше?
— Зоопарк.
— В лучшем случае.
— А я думала — в худшем. Разве отпустить медведя на волю будет не лучше?
— Хорошо, отпустили. Вывезли в самую глухомань, оставили на прощание бочку меда. Он съест, и пойдет к людям. Огромный, но ручной. Или наоборот: ручной, но огромный. Заходит в деревню… Дальше продолжать не стоит. Вот почему я искренне восхищаюсь тем, что делает Валентин Сергеевич Пажетнов. Ты что-нибудь слышала о нем?
— Нет. Расскажи, пожалуйста.
— Есть такой чудесный городок — Торопец. Кругом него — леса и озера. Около одного из озер, на поляне посреди леса есть биостанция, на которой и работает Валентин Сергеевич, лучший специалист по бурому медведю в мире.
— Ой, Сидорин, почему ты так категоричен?
— В мире, — упрямо повторил Асинкрит. — Не спорь. Поверь мне, я охотоведов и ученых-зоологов на своем веку много повидал. Пажетнов — лучший. Но это не главное. Ему удалось другое, чему я безумно завидую: жена, дочь, сын, зять — его единомышленники.
— А что они делают?
— Помнишь, о чем мы говорили? Находят люди медвежонка, пусть даже ему от роду всего один день. Пажетновы его выходят, вырастят, но при этом медведь останется диким. Представляешь? Валентин Сергеевич разработал специальную методику. Пажетнов говорил мне, я сейчас точно не вспомню, сколько мишек они уже выпустили на волю, но за сто — это точно…
— Только не смейся, ладно?
— Не буду.
— Прости, что перебила, но вдруг захотелось поехать на то озеро, к тем людям.
— Давай поедем.
— Когда?
— Да хоть завтра. Нас очень тепло встретят, вот увидишь.
— А ты был там?
— И поэтому так категоричен. А еще Валентин Сергеевич хочет создать музей мишки. Это же символ России! Но пока, увы, у него не получается.
— Почему?
— Это долгий разговор. Поедем, он сам тебе все расскажет. А еще послушаешь, как поют соловьи над озером, в котором отражаются звезды…
— На дворе осень, Сидорин! Какие соловьи? — засмеялась Лиза.
— Жаль. Но звезды все равно будут отражаться. И еще — падать. А мы с тобой будем загадывать желание.
— Я пробовала: не успеваешь.
— Ты не правильно загадывала. Надо было сначала загадать, а потом, когда звезда начнет падать, просто сказать: исполняйся!
— Слушай, Сидорин, а ведь я возьму — и поеду. Завтра.
— Замечательно!
— Слушай, а может, лучше в следующие выходные?
— Так я и знал…
— Нет, я не передумала. Просто возьмем с собой Лизу. Ей там мишек покажут…
— Мишек не покажут: они же людей видеть не должны.
— Совсем забыла! Но ведь ей там будет интересно?
— Не сомневайся. Поедем в следующие выходные.
— Знаешь, — неожиданно засмущалась Толстикова, — я почему-то с детства мечтала жить в собственном доме в лесу, у озера или реки.
— Чудесная мечта, только отчего ты говоришь — «почему-то»?
— Не знаю. Мое детство прошло в двухкомнатной «хрущевке», затем общежитие — пять лет четверо в одной комнате. Когда с Мишей поженились — тоже по разным углам мыкались, пока на ноги не встали.
— Понимаю…
— Думали, еще лет пять — и будет у нас все. Только никто нам этих пяти лет не дал…
— Недавно в молитвенном правиле нашел удивительные слова: «Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет или еще окоянную мою душу просветиши днем?»
— Ты молишься? — удивилась Лиза.
— Да… нет. Так, просматриваю перед сном, — пришла пора смутиться Асинкриту.
И они продолжали говорить. И опять доливался чайник. И тихо стучали ходики.
Глава двадцать седьмая.
Четыре строчки, оставшиеся от жизни.
И уже не скажешь кто первый, — да и важно ли это? — рассказал о своих снах. И мужчина и женщина понимали, что передать свои видения другому славами трудно, даже невозможно. Но в самой этой передаче был некий сакральный смысл. Так одинокий малыш, не имеющий друзей, живущий без родительской ласки показывает свое сокровище — какую-нибудь позолоченную пуговицу или сломанную стеклянную брошь взрослому, который неожиданно проявит к маленькому человечку теплоту и участие. И затеплиться в глазах у малыша благодарный огонек, и скажет он тихо, чуть слышно: «А хочешь, я тебе покажу… Только ты никому не говори…» Так и Толстикова с Сидориным, повстречавшиеся два одиночества, спешили «разжать кулачки» и показать свое «сокровище»…
— Вот такие мои дела, — вздохнул Сидорин. — И думал я, что никогда этот кошмар не кончится.
— Может, нужно в церкви отчитку сделать? Есть священники, отец Герман, например, он…
— Лиза, — мягко перебил Толстикову Асинкрит, — чтобы сделать в церкви отчитку, надо сначала придти в церковь.
— А мне показалось…
— Нет, не показалось, но я сделал всего пару шагов и, похоже, остановился. Ладно, о чем я говорил? Склеротик старый, забыл.
— О том, что кошмар этот никогда не кончится…
— Точно. Но он закончился. Совершенно неожиданно. Я даже число запомнил — в ночь с 22 на 23 мая, после того как в одном месте я случайно набрел на часовенку Николая Угодника.
— Случайно набрел в часовенку Николая Угодника в его день7 Ты веришь в такую случайность?
— Разумеется, нет.
— И кошмары прекратились?
— Те, звериные — да.
