Чарльз Буковски - Женщины
– Конечно.
– Только не пей сегодня слишком. Ты же знаешь, что бывает, когда ты много выпьешь. Ты становишься мокрой лапшой.
– Ладно.
Дебра нагнулась и тронула меня за руку:
– Моя милая дорогая старая мокрая лапшичка!
Я прихватил только одну бутылку вина на после ужина. Мы выпили ее медленно, сидя в постели и смотря ее гигантский телевизор. Первая программа была паршивой. Вторая – получше. Про полового извращенца и недоразвитого деревенского мальчика. Голову извращенца сумасшедший врач пересадил на туловище мальчика, и туловище сбежало с двумя головами и так бегало по всей округе, творя всевозможные ужасные гадости. Это меня взбодрило.
После бутылки вина и двуглавого мальчика я оседлал Дебру, и для разнообразия мне немного повезло. Я пустил ее в долгий таранящий галоп, полный неожиданных вариаций, изобретательный – и только потом выстрелил внутрь.
Утром Дебра попросила меня остаться и подождать ее с работы. Она обещала приготовить вкусный ужин.
– Ладно, – сказал я.
Я попытался поспать, когда она ушла, но не смог. Мне не давал покоя День благодарения – как же сказать ей, что я не смогу с нею быть. Я переживал. Встал и походил по комнатам. Принял ванну. Ничего не помогало. Может, Айрис передумает, может, ее самолет разобьется. Я мог бы тогда позвонить Дебре утром Благодарения и сказать, что все-таки приду.
Я ходил, и мне становилось все хуже и хуже. Может, потому, что остался у нее, а не поехал домой. Как будто агония затягивается. Ну что же я за говно? Что-что, а играть в мерзкие нереальные игры я умею. Что мною движет? Я что – свожу какие-то счеты? Разве могу я по-прежнему твердить себе, что все дело в исследованиях, в обычных штудиях фемины? Вокруг меня всякое происходит, а я об этом и не думаю. Не считаюсь ни с чем, кроме своих эгоистичных, дешевых удовольствий. Я – как избалованный старшеклассник. Да я хуже любой шлюхи; шлюха только забирает денежки и больше ничего. Я же забавляюсь с жизнями и душами, как будто они – мои игрушки. Как могу я называть себя человеком? Как могу писать стихи? Из чего я состою? Я – подзаборный де Сад, только без его интеллекта. Убийца прямее и честнее меня. Или насильник. Мне ведь не хочется, чтобы с моей душой играли, насмехались над ней, ссали на нее; хотя бы это мне понятно. Я вообще никуда не годен. Я чувствовал это, расхаживая взад-вперед по ковру. Ни-ку-да. Хуже всего, что я схожу именно за того, кем не являюсь: за хорошего человека. Мне удается проникать в чужие жизни, потому что люди мне доверяют. Я делаю свою грязную работу по-легкому. Пишу «Любовную историю гиены».
Я стоял посреди комнаты, удивляясь своим мыслям. И вдруг очутился на краю кровати – сидел и плакал. Проведя пальцами по лицу, обнаружил слезы. Мозги закрутило в воронку, однако я был в здравом уме. Я не понимал, что со мной творится.
Я снял трубку и набрал номер здорового кафе Сары.
– Ты занята? – спросил я.
– Нет, только что открылась. С тобой все в порядке? У тебя голос странный.
– Я на дне.
– В чем дело?
– Ну, я сказ ал Дебре, что проведу с нею День благодарения. Она на это надеется. Но тут кое-что произошло.
– Что?
– Ну, я тебе не говорил. У нас с тобой секса еще не было, сама знаешь. Секс все меняет.
– Что случилось?
– Я познакомился с танцовщицей живота в Канаде.
– Правда? И ты влюбился?
– Нет, я не влюбился.
– Обожди, у меня клиент. Можешь подождать?
– Могу…
Я сидел, прижимая к уху трубку. По-прежнему голышом. Я бросил взгляд на свой пенис: ах ты грязный сукин сын! Знаешь ли ты, сколько боли сердечной причиняешь своим тупым голодом?
Я сидел пять минут с телефоном возле уха. Звонок был платный. По крайней мере, платить по счету придется Дебре.
– Я вернулась, – сказала Сара. – Продолжай.
– Ну, я и говорю, что уже пообещал Дебре провести Благодарение с ней…
– Мне ты тоже обещал, – сказала Сара.
– Да?
– Ну, ты, правда, был пьян. Ты сказал, что, как любой другой американец, не любишь отмечать праздники в одиночестве. Ты поцеловал меня и спросил, не сможем ли мы провести Благодарение вместе.
– Прости меня, я не помню…
– Ничего. Не клади трубку… тут еще один клиент…
Я отложил телефон, вышел и налил себе выпить. Возвращаясь в спальню, я заметил в зеркале свой отвислый живот. Уродливо, непристойно. И почему только бабы меня терпят?
Одной рукой я прижимал к уху трубку, а другой пил вино. Сара вернулась.
– Хорошо. Давай дальше.
– Ладно, получилось вот так. Эта танцовщица мне как-то вечером позвонила. Только она вообще-то не танцовщица, она официантка. Она сказала, что вылетает в Л. А. провести со мной День благодарения. У нее был такой счастливый голос.
– Надо было ей сказать, что ты уже пообещал.
– Я не сказал…
– Кишка тонка.
– У Айрис такое славное тело…
– В жизни есть и другие вещи, кроме славных тел.
– Как бы то ни было, теперь мне предстоит сказать Дебре, что я не смогу провести Благодарение с ней, а я не знаю как.
– Ты сейчас где?
– В постели у Дебры.
– А Дебра где?
– На работе. – Я не сдержался и всхлипнул.
– Ты толстожопый плакса и больше никто.
– Я знаю. Но я должен ей сказать. Я с ума сойду.
– Сам вляпался. Теперь сам и вылезай.
– Я думал, ты мне поможешь, я думал, ты, может, подскажешь, что делать.
– Ты хочешь, чтобы я тебе пеленки меняла? Хочешь, чтобы я ей за тебя позвонила?
– Нет, все в порядке. Я взрослый мужик. Я сам ей позвоню. Я позвоню ей сейчас же. Я скажу ей всю правду. Я покончу со всей этой ебаторией!
– Это хорошо. Дашь мне знать, как все пройдет.
– Это все мое детство виновато, понимаешь. Я никогда не знал, что такое любовь…
– Перезвони мне попозже. Сара повесила трубку.
Я налил себе еще вина. Я не понимал, что стряслось с моей жизнью. Я утратил изощренность, утратил свою суетную светскость, утратил жесткую защитную скорлупу. От чужих проблем потерял чувство юмора. Мне хотелось все это обратно. Пусть все ко мне приходит легко. Но почему-то я знал, что ни шиша не вернется, по крайней мере – сразу. Я и дальше обречен на муки совести и беззащитность.
Я пытался убедить себя, что муки совести – просто своего рода заболевание. Что именно люди без совести добиваются в жизни прогресса. Люди, способные лгать, обманывать, люди, всегда знающие, как срезать угол. Кортес. Он-то хуем груши не околачивал. И Винс Ломбарди[23] – тоже. Но сколько бы я об этом ни думал, мне по-прежнему было плохо. Я решил, что с меня довольно. Готов. Кабинка исповедника. Снова стану католиком. Начать, покончить с этим, как отрубить, а потом ждать прощения. Я вылакал вино и набрал рабочий номер Дебры.
Ответила Тесси.
– Привет, детка! Это Хэнк! Ну, как оно у тебя?
– Все прекрасно, Хэнк. Как сам поживаешь?
– Все хорошо. Слушай, ты на меня не злишься, а?
– Нет, Хэнк. Это и впрямь было немного фу, хахаха, но весело. В любом случае, это наш секрет.
– Спасибо. Знаешь, я правда не…
– Знаю.
– Ладно, послушай, я хотел поговорить с Деброй. Она там?
– Нет, она в суде, ведет запись.
– Когда вернется?
– Она обычно в контору не возвращается после того, как в суд уходит. Если вернется, что-нибудь передать?
– Нет, Тесси, спасибо.
Ну все, пиздец. Я даже исправить ничего не могу. Исповедальная Обстипация. Кранты Коммуникации. Враги в Высших Сферах.
Я выпил еще вина. Я совсем был готов очистить воздух от себя – и гори оно все огнем. Теперь же надо сидеть и ждать. Мне становилось все хуже. Депрессия, самоубийство часто оказывались результатом неправильной диеты. Но я-то кушаю хорошо. Я вспоминал былые дни, когда жил на одном шоколадном батончике в день, рассылая написанные печатными буквами рассказы в «Атлантик Мансли» и «Харперз». Я тогда думал только о еде. Если тело не ело, ум тоже голодал. Но в последнее время я для разнообразия питался чертовски хорошо – и пил дьявольски хорошее вино. Значит, все, о чем я думаю, – вероятно, правда. Все воображают себя особенными, привилегированными, исключительными. Даже уродливая старая перечница, поливающая на крылечке герань. Я-то воображал себя особенным потому, что ушел от станка в 50 лет и стал поэтом. Охуеть не встать. Потому и ссал на всех, как те боссы и управляющие ссали на меня, когда я был беспомощен. Все вернулось на круги своя. Я – пьяный, испорченный, гнилой мудак с очень незначительной крошечной известностью.
Мой анализ раны не залечил.
Зазвонил телефон. Сара.
– Ты же сказал, что позвонишь. Как прошло?
– Ее не было.
