Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2009)
Итак, давайте перестанем путать мужество остающегося на своем посту с трусостью покидающего свой пост. Верность до смерти с предательством всех и вся. Потому что после пришествия Христова человек уже не может оставаться просто пасомым (которому именно поэтому самоубийство запрещено) он призван стать воином и стражем потому что он теперь не на пути, но созданный по образу и подобию Божию как Христос сам дверь [17] и путь [18] . Человек проход между мирами, он тот, кто впускает в мир добро или зло. И ни то, ни другое не имеет других дверей к нам, кроме нас самих. Человек страж своей сторожевой башни. Что получается, когда башню покидает страж? Или когда башня сама себя взрывает? Пролом в стене. А проломами пользуется не друг. Ими пользуется враг…
Что же характеризует самоубийство само по себе, вне сравнений, по существу?
Психиатр Ю. А. Анохин называет следующие типологические черты самоубийц: «импульсивность, психологическая незрелость или, иначе говоря, инфантилизм, эмоциональная неустойчивость, бескомпромиссность, ограниченность мышления при выборе вариантов решения сложившейся проблемы» [19] .
Как бы ни относиться к этому перечню, как минимум две последние черты указывают на повышенную изолированность самоубийцы. Изолированность как от людей (ибо любое общение в той или иной степени предполагает компромисс ( лат . соглашение)), так и от человеческого опыта, поскольку «ограниченность мышления при выборе вариантов решения сложившейся проблемы», в сущности, означает, что человек остается при решении этой проблемы наедине с собой, не предполагая, что что-то в этом роде случалось уже с кем-то до него. Характерно, что на сайтах помощи потенциальным самоубийцам суть просьбы о помощи обычно заключается именно в призыве поделиться опытом тех, с кем случалось то же самое то, что привело пишущего на грань самоубийства. Люди хотят знать, можно ли это пережить, когда проходит боль, становится ли легче, что для этого нужно делать… То есть они хотят вписать свой случай в общечеловеческий опыт, увидеть себя как одного из …, а вовсе не единственного. Предельное отчаяние человека, оказавшегося на грани самоубийства, состоит именно в этом лишенном основания, но от того не менее остром и непереносимом в своей абсолютной внутренней убедительности ощущении: «я-то один, а они-то все». В ощущении абсолютной отрезанности себя от всех и всего в мире. Полагаю, что вне такого ощущения, хотя бы на самое краткое время, самоубийство вообще не может состояться.
Причина ощущения своей отделенности от всех в каждом конкретном случае может быть самой разной это разнообразие и смущает тех, кто пытается описывать самоубийство по существу или предпринять попытку классификации. Это может быть чувство своей несостоятельности несмотря на «солидный возраст» так, Ф. М. Достоевский начинает Дневник писателя 1876 года, цитируя записочку: «Милый папаша, мне уже двадцать три года, а я еще ничего не сделал; убежденный, что из меня ничего не выйдет, я решился покончить с жизнью…» Тут очевидна убежденность (пусть мгновенная), что такой он никому ни себе, ни окружающим, ни милому папаше не нужен. Очень похожую записку получили мои знакомые от своего сына, чуть постарше, в катастрофические 90-е. Выгнанный из института и не могущий устроиться на работу, он написал, что «не чувствует в себе сил и способностей быть для них поддержкой в старости» и повесился… Его мама вспоминает с самоосуждением, что была так измучена на двух работах (она одна содержала семью и по традиции готовила, убирала в квартире и прочее тоже она), что просила ближних только об одном чтобы ее оставили в покое… Она не успела дать почувствовать сыну, что он ей дорог любой. А вот про «поддержку в старости» он, наверное, слышал с детства и в какой-то момент понял, что не оправдывает надежд и ожиданий. А связь его с родными, очевидно, присутствовала, или, по крайней мере, им ощущалась, именно в виде направленных на него надежд и ожиданий. И переживаемое им крушение надежд на себя обернулось разрушением связей…
Это может быть ощущение, что «у всех все хорошо, а от меня муж ушел». При этом человек прекрасно знает, что у всех все очень по-разному, у нее у самой есть подруги, от которых тоже ушел муж, но она не в состоянии отождествиться с ними: привыкшая думать о себе как о благополучной, она вовсе не хочет примыкать к ним! Даже «не хочет» не то слово. Она жила в уверенности, что с ней такого случиться не может . Этот переход в другую категорию для человека с таким сознанием нечто, для чего нужно умереть и снова воскреснуть. От находящихся в этой другой категории ее отделяет пропасть. И она не хочет переходить эту пропасть, не хочет, чтобы ее жалели, радуясь , что она теперь такая же, как они… Но пропасть отделяет ее в этот момент и от благополучных подруг от них-то ее как раз и отрезало! Она не сможет обратиться к ним за помощью. Она не хочет, чтобы ее жалели, радуясь , что они сами не такие… Я сейчас говорю не о том, что, кажется, во всех разобранных нами случаях человеком управляет гордость, я говорю о том, что без вот этого ощущения отрезанности самоубийства бы не было…
Мать, руководящий работник в сфере образования, с давней склонностью к суициду, с проблемами с мужем, покончила с собой после того, как дочка попросила ее не подходить к ней в школе, потому что она ее стыдится… Причины были все время не было необходимого условия самоубийства.
Чтобы самоубийство совершилось, человек должен хоть на миг оказаться отрезанным от человечества мне бы хотелось, чтобы было понятно, что это не метафора. Мы связаны с человечеством тысячами нитей, которые сродни единой кровеносной системе (воцерковленным христианам это проще ощутить , имея опыт единого тела Церкви, где во всех его членах течет единая кровь Христова, подаваемая в причастии). Важную роль в этой связи играет память человека, всегда намного превосходящая его индивидуальную историю. Человек всегда так или иначе помнит (а память это форма присутствия) о тех временах или пространствах, в которых он не бывал, но где бывали его знакомые, родные, предки, вообще люди. Ребенок очень остро ощущает эту потребность наращения памяти сверх индивидуальной . И если он лишен своей семьи, он пытается укорениться в «чужом» прошлом. Маленькие монастырские воспитанницы так же просят мою маму их воспитательницу «рассказать о девчонках» (то есть о ее дочерях), как когда-то ее об этом просил мой маленький сын. Даже, возможно, более настойчиво. Человечек, оказавшись отломленной веточкой, начинает отыскивать свой корешок, причем так, что ощущаешь, что дело идет о жизни и смерти. Одна маленькая воспитанница, бывшая убежденной, что ее родила ее мама-монахиня, когда ей другие дети долго доказывали, что это не так, в настоящем отчаянии и сильном раздражении воскликнула: «Что же, меня земля родбила?!»
Эта сверхиндивидуальная память не позволяет нам начинать любую нашу историю с нас самих. Всегда оказывается, что у кого-то «был аналогичный случай». И человек, следовательно, может отнести свою историю к тому или иному жанру и идти дальше уже по протоптанной тропинке. Он оказывается не первопроходцем , а это уже совсем другое дело. Ему словно подают руки из разных времен и пространств… Правда, во многих жанрах есть также истории, завершающиеся самоубийством. Но нет ни одного жанра, состоящего целиком из таких историй. А это значит, что любая тропа проходима, более того ее уже много раз проходили до нас. Чтобы покончить жизнь самоубийством, человек должен либо быть мгновенно изолирован от всех этих связей, от этих спасающих рук, либо сознательно избрать вариант непрохождения проходимой тропы, соблазненный соскользнувшими до него.
Второй вариант это история о том, как опасно искусство, когда оно, секуляризовавшись, освободившись от религии, начинает все больше и больше замыкать слушателя и читателя на личность творца, вместо того чтобы вести его к Творцу. История эта афористично пересказана М. Ю. Лермонтовым в ответе Демона Тамаре: « А наказанье, муки ада? Так что ж? ты будешь там со мной!» Совсем недавно мы вновь пережили эту историю когда после смерти (возможного самоубийства по неосторожности) Майкла Джексона его фанаты кончали с собой, говоря: «Я хочу быть с Джексоном». Правда, если верить Лермонтову, хитрый Бог спасает самоотверженно любившую человеческую душу и на этом пути… Но увы, вряд ли душу ждет спасение, если она сочинит свою жизнь по предложенному образцу, если она начнет не жить, а играть, и ее заиграют до смерти. Целые литературные направления (из последних романтизм и символизм) ответственны за такие случаи. И ответственность их, наверное, серьезнее, чем ответственность Платона и Сократа перед Клеомбротом. Вослед ушедшему романтизму, в преддверии еще не чаемого в тот миг символизма Достоевский в кратчайшей вставной новелле в «Братьях Карамазовых» дает нам образ такой заигравшейся души: «Ведь знал же я одну девицу, еще в запрошлом „романтическом” поколении, которая после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого, впрочем, всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила, однако же, тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе. Факт этот истинный, и надо думать, что в нашей русской жизни, в два или три последние поколения, таких или однородных с ним фактов происходило немало» [20] .
