Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2009)
Идиотия философии надежно хранит бессмертие солдатика текста подальше от течения будней.
Точка.
О самоубийстве
Касаткина Татьяна Александровна филолог, философ, доктор филологических наук. Автор фундаментальных исследований о творчестве Ф. М. Достоевского, а также ряда статей культурфилософского и религиозно-философского направления. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.
Дивным солнечным сентябрьским днем наш новонабранный восьмой биологический класс отрабатывал субботник на задворках Пушкинского музея вернее, на территории какого-то тогда революционного музея или архива, а на самом деле городской усадьбы Голицыных с прекрасным маленьким парком перед зданием XVIIIвека. Мы собирали опавшие листья яркие желтые и красные листья в зеленой по-летнему траве, смеялись и, кажется, больше дурачились, чем работали. Во всяком случае, единственный эпизод, который я помню отчетливо, это как я сыплю эти красные и желтые листья на голову Мити, смущенно улыбающегося в ответ. Увы, я была не одинока. Почему-то мишенью наших «шуток» в тот день мы единодушно сами еще едва знакомые выбрали его. Высокий, нескладный, мешковатый, полный да, но все это не основания для травли в интеллектуальном классе, да еще среди подростков, которые в большинстве своем в этом возрасте мало отличаются соразмерностью и гармоничностью. Да и травли-то никакой не было к этому ни у кого из нас не было склонности, да и времени не было программа была очень насыщенная, и не только учебная. И все же отношение к нему было особое… Не отношение отторжение. Его, кажется, и в класс наш перевели родители не из любви к биологии, а спасая как раз от травли в прежней его школе. У нас он себе друзей не нашел. Но где-то, видимо, все же были эти друзья потому что, когда мы пришли в школу после зимних каникул, нам сообщили, что Митя повесился на Новый год, оставшись один в квартире и, как видно из его последних дневниковых записей, очень переживая, что никто из друзей не пригласил его на праздник … Мы с одноклассниками после этого никогда о Мите не разговаривали.
С тех пор прошло тридцать лет. Тех моих одноклассников, которые, проучившись один год, ушли, я не помню. С трудом вспоминаю некоторые фамилии и имена тех, с кем проучилась все три года.
Митю помню…
Для того чтобы наш разговор имел смысл, прежде всего нужно определить, что такое самоубийство, поскольку сторонники позволительности и тем более похвальности этого действия всячески стараются расширить границы этого понятия и причислить к самоубийцам тех, кого человечество чтит и к кому прислушивается. И поскольку большинство из нынешних мыслителей и деятелей выросли в эпоху господства лозунга о человеческой жизни как о высшей ценности и верят ему всей душой, они легко смешивают готовность к смерти с идеей самоубийства. Меж тем как нет более далеких вещей. Я бы даже сказала так: если всерьез отнестись к определению, которое дает самоубийству Дюркгейм, а он определяет его так: «…самоубийством называется каждый смертный случай, который непосредственно или опосредованно является результатом положительного или отрицательного поступка, совершенного самим пострадавшим, если этот последний знал об ожидавших его результатах» [1] , то мы должны будем признать самоубийцами весь род человеческий, начиная с прародителей, которым весьма недвусмысленно было сказано, что, съев плод с заповедного древа, они «умрут смертию», и кончая нами, нынешними, всеми без исключения, знающими или хотя бы слышавшими, что грех это семя смерти и тления, то есть тот самый «поступок», результатом которого будет конкретно наш «смертный случай» [2] , и все же неизменно продолжающими грешить . Так вот, в случае такого расширения понятия, из всего человеческого рода наименее склонны к самоубийству те, кто живет, приготовляя себя к смерти …
Сергей Роганов в своей статье (и он всего лишь следует давней традиции [3] ) причисляет к самоубийцам Христа и Сократа. Однако Сократ, приговоренный к смерти афинянами и исполнивший закон, в той же мере может быть назван самоубийцей, как не покинувший, несмотря на подавляющее превосходство противника, своего поста солдат. Впрочем, в нашей постхристианской культуре, где люди, помня о высшей ценности человеческой жизни, все чаще начинают сбегать с любых постов при малейшей угрозе, пожалуй, и такого солдата скоро причислят к самоубийцам в массовом сознании, а не только в социологических этюдах. Надо же как-то себя оправдывать… Между тем есть почти параллельная греческая история, когда еще не приговоренный, а только вызванный в суд по обвинению в святотатстве Аристотель немедленно сбежал. Но именно он и закончил свою жизнь самоубийством выпив аконит своевольно, спасаясь от возможных преследований, а скорее всего, и от начинающихся немощей [4] . Из сказанного, пожалуй, можно сделать вывод: к самоубийству гораздо более склонен тот, кто с легкостью покидает свой пост, а вовсе не тот, кто способен на нем остаться, несмотря ни на какие угрозы… Известно, что Сократ и при отступлении афинских войск не бежал, а отходил медленно, готовый обернуться к любому преследователю и сражаться.
Не будем разбирать аргументы тех, кто считает Сократа самоубийцей, для нас гораздо важнее то, что думал по этому поводу сам Сократ и его современники. А Сократ у Платона, с одной стороны, безусловно осуждает самоубийство, с другой стороны неизменно называет происходящее с ним убийством . В «Апологии Сократа» после произнесения смертного приговора читаем: «Немного не захотели вы подождать, о мужи афиняне, а вот от этого пойдет о вас дурная слава между людьми, желающими хулить наш город, и они будут обвинять вас в том, что вы убили Сократа, известного мудреца. Конечно, кто пожелает вас хулить, тот будет утверждать, что я мудрец, пусть это и не так. Вот если бы вы немного подождали, тогда бы это случилось для вас само собою; подумайте о моих годах, как много уже прожито жизни и как близко смерть. Это я говорю не всем вам, а тем, которые осудили меня на смерть. А еще вот что хочу я сказать этим самым людям: быть может, вы думаете, о мужи, что я осужден потому, что у меня не хватило таких слов, которыми я мог бы склонить вас на свою сторону, если бы считал нужным делать и говорить все, чтобы уйти от наказания. Вовсе не так. Не хватить-то у меня, правда что, не хватило, только не слов, а дерзости и бесстыдства и желания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать, вопия
и рыдая, делая и говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное все то, что вы привыкли слышать от других. Но и тогда, когда угрожала опасность, не находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь не раскаиваюсь в том, что защищался таким образом, и гораздо скорее предпочитаю умереть после такой защиты, нежели оставаться живым, защищавшись иначе. Потому что ни на суде, ни на войне ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими способами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от смерти-то можно иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять преследующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь опасности для того, кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти не трудно, о мужи, а вот что гораздо труднее уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем, что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, тем, что идет проворнее, нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем наказании, и они при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне думается, что это правильно» [5] .
Современники не сомневались в том, что Сократ убит афинянами. Сопоставление стихов Диогена Лаэртского о смерти Сократа и о смерти Аристотеля делает очевидным, что перед нами два совсем разных случая и что они никак не смешивались. Надо заметить, что Аристотеля Диоген Лаэртский вовсе не осуждает (язычество вообще довольно лояльно относилось к самоубийству, греки к так называемому разумно оправданному самоубийству [6] ) и тем очевиднее, что смерть Сократа и смерть Аристотеля для него совершенно различны.
Вот что он пишет о Сократе:
