Эрика Косачевская - Ночь Патриарха
Вся, как мне казалось, приподнятая обстановка МАРХИ, имена преподавателей — знаменитых на всю страну и за рубежом архитекторов — Захарова, Душкина, Желтовского, Алабяна, Мезенцева — вдохновляли меня.
Историю искусства у нас преподавал широко известный академик Сарабьянов, историю зарубежной архитектуры — профессор Алпатов. Я настолько досконально изучила его книгу «Париж», что представляла себе, как иду по улицам этого города и знаю, какое здание будет расположено дальше слева или справа и какой вид на город откроется за углом.
И даже историю КПСС у нас преподавала выдающаяся женщина, Горина — жена одного из изобретателей знаменитого реактивного миномёта «катюша», в значительной степени повлиявшего на ход Отечественной войны. Это была довольно тучная белотелая женщина восточного типа. Она носила чёрные платья с глубоким вырезом, который заканчивался большой круглой брошью. Наши ребята-плуты сделали открытие, что если сосредоточенно смотреть на брошь, под которой сходились её мощные груди, то можно рассчитывать, что твой ответ будет оценен на бал выше, чем ты заслуживал.
Наша первая группа отличалась дружной сплочённостью. Мне запомнился эпизод, когда перед сдачей экзамена по предмету «Зарубежная европейская архитектура» надо было в качестве «зачёта» сдать альбом с рисунками самых известных памятников архитектуры. Их можно было сделать по увражам или от руки, или в виде калечной копии.
Ребята из нашей группы — Юра Арндт, Толя Желдаков и Юра Дряшин организовали «контору», в которую четвёртой пригласили и меня. Мы купили 4 одинаковых альбома и стали заполнять его рисунками. Каждый вклеивал доставшийся ему по жребию рисунок 4 раза на отведенное ему место в каждом из альбомов. Дело пошло споро, поскольку четыре одинаковых копии сделать быстрее и проще, чем столько же копий разных рисунков. Когда альбомы были полностью готовы, мы их опять разыграли.
Жизнь была насыщенной, интересной. Но у меня возникли материальные проблемы. Я продолжала снимать угол у старушки, а с переходом в Архитектурный институт меня лишили стипендии. Я зашла в бухгалтерию, чтобы узнать, какие у меня шансы на её получение. Там мне ответили, что поскольку я перевелась с потерей курса, то за один и тот же курс 2 раза платить мне стипендию они не имеют права.
Тогда я пояснила, что в Строительном институте сдала два курса за один год. И мне ответили, что если я принесу об этом справку, то стану получать стипендию.
Я съездила в Строительный институт, взяла там требуемую справку, отнесла её в бухгалтерию МАРХИ, и проблема была решена…
Следующим вопросом была проблема моего поселения в общежитие, которое располагалось на Алексеевской улице прямо напротив Главного входа на ВДНХ (Выставку достижений народного хозяйства) с Мухинской скульптурой «Рабочего и колхозницы». Хотя общежитие было довольно далеко расположено от института, но было удобно ездить троллейбусом девятого маршрута — без пересадки за 30–35 минут от входа в ВДНХ прямо до улицы Жданова на Кузнецком мосту, в пяти минутах ходьбы до института.
Я по-прежнему снимала «угол» у бабульки в Замоскворечье, за который платила 200 рублей. В нашей группе было много бывших участников войны, как правило, членов Коммунистической партии. Эти ребята занимали места в Профсоюзных бюро, Партийных комитетах. Они сами вызвались мне помочь. Но у них ничего не получилось — им ответили, что мест в общежитии сейчас нет. Тогда за дело решила взяться Галя — после одной из волейбольных тренировок она подвела меня к заведующему кафедрой физкультуры, объяснила обстановку и он обещал помочь.
Буквально через два дня мне дали место в студенческом общежитии. Я распрощалась с бабулей, за мной заехали ребята из группы, забрали мои вещи, и мы все вместе поехали на Ново-Алексеевскую.
О студенческих общежитиях писалось много — во всех них есть что-то общее и, в то же время, каждое общежитие имеет свои индивидуальные особенности. Студенческий Ново-Алексеевский городок включал около полутора десятка двухэтажных домиков с засыпными стенами, но Архитектурному институту принадлежали только два из них. Эти домики были построены ещё в конце двадцатых годов и давно пережили все сроки амортизации. На каждом из этажей было по одному освещенному с двух торцов коридору, в который с двух сторон выходили около двух десятков четырёхместных комнат. Когда я туда переехала, то в комнатах было печное отопление — одна печь топилась снизу из коридора, отапливая по две смежные комнаты на каждом этаже.
В кухне на первом этаже каждый вечер затапливали огромную дровяную плиту, на которой готовила свои нехитрые ужины студенческая «братва». В углу кухни стоял электрический «титан». Санитарные узлы располагались в торце здания рядом с лестничной клеткой: для мальчиков на первом этаже, для девочек — на втором.
Но первым же летом после моего переселения, в наши бараки провели газ, устроили водяное отопление и, вместо дровяной печи, в кухне установили газовую плиту. Молодёжь, а в особенности моё поколение, как правило, не избалована и неприхотлива. Меня всё устраивало в студенческие годы, в том числе и наше, совсем некомфортабельное общежитие, оставившее у меня только светлые замечательные воспоминания.
Со временем я полностью влилась в коллектив группы, у меня появились новые подруги — Наташа Щербакова и Кира Мистюк. С Наташей мы вместе играли в институтской волейбольной команде, а Кира, приехавшая из Запорожья, жила со мной в одной комнате общежития. Мало того, что Кира — золотая медалистка прекрасно училась, она была хорошей спортсменкой — чемпионкой института среди девочек по лыжам и плаванию. Мы все трое любили петь: я, как правило, вела первый голос, Наташа пела вторым голосом, а Кира — третьим.
Наташа, к нашей скорби умерла в 50 лет, а с Кирой мы дружим до сих пор, когда у нас обеих взрослые внуки, а Кира даже стала прабабушкой. По характеру моя подруга так и осталась «чемпионкой» — мотается каждый год в Америку, где сейчас живёт её дочь. Кира по-прежнему полна энергии, сама вычёсывает огромного ньюфаундленда, прядёт шерсть и вяжет из неё носки, шарфы, свитеры. Она обрабатывает сад на участке, где расположен дом её детей, варит им варенья и джемы.
Наши ребята вообще были активными, очень талантливыми выдумщиками, институтская самодеятельность славилась на всю Москву. С нашего курса получили стартовую площадку знаменитые впоследствии не только в Москве — музыкально-сатирические коллективы при Доме архитекторов — мужской ансамбль «Кохинор» и женский — «Рейсшинка»
Наша группа считалась «поющей». Во время так называемых «сплошняков», объявляемых перед каждой сдачей курсовых проектов, когда отменялись занятия по всем предметам, кроме проектирования, студенты работали за своими столами до одурения. И в это время, не отрываясь от работы, мы часто расслаблялись многоголосым пением. Начинали ребята обыкновенно нашей любимой песней «Эх, дороги…» (если я не ошибаюсь, на музыку Блантера). Затем шли «Землянка», «Тёмная ночь», «Осенний вальс» и другие песни, непревзойдённые музыкально-поэтические шедевры времен Отечественной войны.
Следует отметить, что три года моей учёбы в Архитектурном институте — 1950–1953 — легли на самое тяжкое время послевоенной истории страны, «великий вождь всех народов» начал новое наступление на интеллигенцию.
Но мы этого не чувствовали, мы жили интересной насыщенной жизнью, и были этим счастливы. И хотя отголоски политики режима в какой-то степени доходили до нас — в институте двумя курсами моложе учился сын врача Вовси (одного из «убийц в белых халатах»), которого исключили из института, а его друзьям объявили строгий выговор по комсомольской линии «за потерю бдительности», нас это вплотную не касалось. И только спустя годы, когда мы стали лучше информированы о подлинной обстановке того времени, я с испугом стала понимать, что мы ходили по лезвию ножа. Нас спасло только чудо, что за наше вольнодумие мы не были ни осуждены, ни исключены из института. Думаю, только неожиданная смерть Сталина избавила нас от репрессий.
У нас учились «крепкие» ребята-фронтовики, например Миша Гаврилов, летчик, подполковник, орденоносец, ни раз горевший в своём самолёте. Он был у нас председателем курсового Партийного бюро. Его мировоззрение того времени хорошо характеризирует случай, когда наша группа сдавала Историю КПСС. Мы с Юрой Арндтом — тоже фронтовиком-партийцем, воевавшем на флоте и бравшим штурмом Мукден (об этом он любил рассказывать все годы нашего общения), на экзамене отвечали одновременно разным преподавателям. Я, получив четвёрку, вышла раньше. Меня обступили ребята, спрашивая, как там сдаёт Юра. Я сказала, что отвечал он сбивчиво, неточно и я боюсь, что он не получит хорошей оценки. Но, когда Юра вышел, оказалось, что он получил за ответ пятёрку.
