Хавьер Мариас - В час битвы вспомни обо мне...
То, что произошло в эти две ночи, навсегда врезалось в мою память, оставило в ней след.
Я не знал, стоит ли звонить Селии, – было уже слишком поздно, и если она была дома, то, скорее всего, спала. В последние четыре-пять месяцев мы не виделись, я только слышал о ней, и лучше бы мне этого не слышать. Я ей не звонил, она мне тоже. Как я объяснил бы ей мое поведение и внезапное желание рассказать ей то, что со мной случилось? Мне пришлось бы объяснять ей, что я предположил, что это с ней я был сегодня вечером, что это ей я открыл дверцу своей машины, ей дал деньги на улице, ее отвез в тихое местечко, чтобы она эти деньги отработала. Мне пришлось бы сказать ей, что я думал, будто переспал с ней. Да она решит, что я сошел с ума, если вообще будет со мной разговаривать. Но как же трудно удержаться и не набрать знакомый номер, если знаешь, что этот номер можно набрать (точно так же, как, заполучив чей-то номер, всегда стараешься тут же им воспользоваться), тем более что этот номер еще так недавно был и моим. Часы показывали начало четвертого, и «спитфайры», преследуемые «мессершмиттами», летели по экрану, когда я снял трубку и решительно набрал номер. Если Селия ответит, то я, по крайней мере, буду знать, что она не Виктория и что ей не угрожала опасность: Виктория не успела бы за это время высвободиться из рук того врача и вернуться домой, к тому же ее ночь была еще не окончена. Но если она не ответит – дело хуже: тогда моя тревога возрастет, и у меня для этого будет теперь уже два мотива: первый – что Селия и в самом деле Виктория, и второй – что с ней случилось что-то плохое, настолько плохое, что однажды она явится мне во сне и скажет то, что сможет сказать уже только во сне: «Я Селия, твоя бедная жена, что часа не спала с тобой спокойно, пришла к тебе твой потревожить сон». Она будет проклинать меня за то, что я бросил ее, и за ту ночь, когда я мог отвезти ее к себе и спасти, но не отвез и не спас. Я не должен был звонить, это было ошибкой, и все-таки я позвонил. Я услышал гудок, потом второй и третий – еще не поздно было повесить трубку и остаться со своими сомнениями. После третьего гудка включился автоответчик и записанный на пленку голос Селии произнес: «Привет, это 549 60 01. Сейчас я не могу ответить, но, если хочешь, оставь сообщение после сигнала. Спасибо». Она обращалась к звонившему на «ты», как все молодые люди. Она молода, как и Виктория. Я услышал два-три коротких сигнала, означавших, что кто-то уже оставил ей сообщения, а потом – длинный сигнал, после которого нужно было говорить, и заговорил (а не повесил трубку, как в тот раз, когда набрал свой прежний номер, сидя на кровати и раздеваясь, в ту ночь, когда мне было одиноко и грустно). «Селия, – сказал я, – ты дома? – Автоответчики очень часто обманывают. – Это я, Виктор. Ты дома? Может быть, ты спишь или громкость убавила?» – говорил я, и мне хотелось, чтобы именно так и было, и мое желание сбылось: живой голос Селии ответил мне. Она была дома, она сняла трубку, услышав мой голос. Значит, она не Виктория. («Час еще не настал, еще не настал, – подумал я, – она еще жива».) «Виктор, ты знаешь, который час?» – спросила она. («Час еще не настал, – думал я, – так же, как не настал еще час того пилота из „спитфайра МК-ХII", который все еще видит мир с высоты и пытается спастись».) Ее голос не был сонным – я знаю ее сонный голос, как помню ее сонное лицо, утреннее лицо без макияжа. Она не сердилась – я не разбудил ее, это точно. «В чем дело?» – спросила она. Я не заготовил правдоподобного объяснения, да и не было никакого объяснения, и придумать на ходу я ничего не мог: я был возбужден, мысли мои путались. Чтобы выиграть время, я сказал: «Мне нужно поговорить с тобой об одном деле. Можно я к тебе сейчас заеду?» – «Сейчас? – переспросила она. – Ты в своем уме? Ты вообще знаешь, который час?» – «Знаю, – ответил я. – Но это очень срочно. Ты ведь не спишь, правда? У тебя голос не сонный». Она помолчала немного и, прежде чем ответить, сказала: «Подожди секунду». Наверное, эта секунда нужна была ей, чтобы дотянуться до пепельницы, если она перед этим закурила сигарету, хотя я не слышал щелчка зажигалки – обычно его бывает слышно, иногда по телефону слышно даже, как человек затягивается. «Нет, я не спала, но сейчас тебе лучше не приезжать». – «Почему? Это совсем ненадолго». Селия снова замолчала, и я почувствовал, как она напряглась. «Виктор, – сказала она, и я все понял, потому что, когда нас называют по имени, это значит, нам не собираются давать то, о чем мы просим, – как ты не понимаешь! Вот уже который месяц ты обо мне знать не хочешь, несколько месяцев, как мы не видимся и не разговариваем, и вдруг ты звонишь в половине четвертого утра и говоришь, что хочешь приехать! Что ты себе позволяешь?» Такие фразы всегда обезоруживают – «Что ты себе позволяешь?» – она была права, хотя половины четвертого еще не было. Я посмотрел на часы, и в эту минуту она добавила (хотя могла бы этого и не говорить, но она сказала, чтобы задеть меня: я ведь не собирался настаивать, так что совсем ни к чему было мне это говорить): «К тому же я не одна». – «А, тогда конечно», – сказал я как дурак. Селия насладилась эффектом, который произвели ее слова (одно дело понимать, что рано или поздно это должно случиться, другое – знать, что это уже случилось), и заговорила снова, уже более благосклонно: «Позвони мне завтра, после двенадцати, и мы все обсудим. Если хочешь, можем пообедать вместе. Идет? Позвони мне завтра». Теперь была моя очередь сказать ей что-то, что задело бы ее: «Завтра может быть уже поздно». – И я повесил трубку, не простившись. Я успокоился. На экране пилот с усиками смотрел вверх и говорил: «Мич! Им не одолеть „спитфайр", Мич! Не одолеть!», – мне показалось, что это Дэвид Нивен[35] и что разговаривает он с погибшим другом. Потом самолеты полетели к солнцу, прятавшемуся за облаками, и появились субтитры с цитатой из Черчилля. Бой закончился, и я снова переключился на первый канал – мне вдруг захотелось узнать, какой бой шел там и о чем был тот фильм – цветной фильм о давних временах, где были призраки и короли. Но я ничего не узнал, потому что и этот фильм тоже уже закончился. Сейчас на экране несколько рахитичных девиц демонстрировали работу вибротренажеров под комментарий нескольких всем недовольных лесбиянок. Я посмотрел и послушал несколько минут (посмотрел на девиц и послушал лесбиянок) и вернулся на тот канал, где раньше шел воздушный бой. Но на этом канале уже началась трансляция какой-то праздничной службы – не скажу, какой именно, я не слишком хорошо знаю церковный календарь – и добрые католики пели визгливыми голосами «Господь – мой пастырь» и тому подобное. Я выключил телевизор и поискал газету, чтобы узнать из телепрограммы, эпизоды каких фильмов я в тот вечер увидел, но газету выбросила женщина, которая приходит убирать (она приходила в тот день в мое отсутствие), – она всегда выбрасывает все раньше времени, так же как выбрасывают все во дворце у Единственного, что очень выводит его из себя (правда, это я узнал намного позже). Но мое спокойствие вмиг улетучилось – мой мозг почти никогда не отдыхает, я все время думаю о чем-нибудь: «Если Виктория не была Селией, а Селия в эту минуту не одна, то Селия сейчас тоже делает со мною то, что обозначается тем самым глаголом, и роднит меня с кем-то в англосаксонском смысле да и я, в свою очередь, породнил ее сегодня ночью с проституткой Викторией, которая так похожа на Селию (эти глагол и образованные от него существительные в равной мере относятся и к женщинам)». Я чувствовал себя вдвойне ge-bryd-guma – ощущение довольно неприятное. Потом мне пришла в голову другая ужасная мысль: а стоило ли успокаиваться после того звонка? Да, Селия сняла трубку, да, она дома, но перед тем, как я начал говорить, я слышал два или три коротких сигнала, означавших, что кто-то уже оставил ей сообщения, так что, возможно, она вошла со своим спутником именно в тот момент, когда я звонил, и еще не успела прослушать пленку. Следовательно, нельзя исключать возможность, что Селия была Викторией и что они с тем врачом решили поехать к ней, – он, наверное, женат – и приехали туда именно в ту минуту, немного позже, чем вернулся домой я. Может быть, они прокатились по ночному городу, пользуясь тем, что на улице мало машин, или остановились ненадолго в каком-нибудь тихом местечке (и теперь мужчина уже не слишком спешил). А если это так, если Селия сейчас не одна, если с ней тот врач, то опасность для нее еще не миновала, и хотя час еще не настал для Селии и для Виктории, но как знать, когда он наступит. («Те, кто знает меня, – молчат и молчанием меня не защищают»). И я уже не мог снова позвонить ей, потому что все было возможно, и это – цена колебаниям и сомнениям. Звонить было бы смешно, и я ничего не выиграл бы – она только разозлилась бы на меня. Я был в том состоянии, когда бесполезно пытаться заснуть, нужно было выждать какое-то время – сейчас они все равно в постели. Сколько им нужно? Один раз? Два раза подряд? Все равно это не так уж долго: полчаса, час от силы – с проституткой и того меньше: с ней не тратят времени на ласки. С любимой женщиной – больше, еще больше – с новой женщиной или когда это бывает в первый раз. С Мартой Тельес все затянулось, поэтому я не успел породниться ни с Деаном, ни с тем грубым и деспотичным типом – Висенте (хотя у меня есть странное ощущение, что я с ними все-таки породнился). Не по вине Марты и не по своей вине я не породнился с ними той ночью и не породнюсь уже никогда.
