Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Бытовая обстановка или рабочая, угрозы принципиально не различаются. Есть сумасшедшие, есть фанатики, а также сумасшедшие фанатики и экстремисты. Вы ведь не станете оспаривать мои слова, Юлия Николаевна?

— Не стану. Но повторю в тысячный раз: люди не доверяют политикам, нужно разрушать барьеры. Глава государства не может бесконечно долго прятаться за спинами телохранителей — в конце концов, его забудут как бесполезного труса.

— Юлия Николаевна, вы, кажется, увлеклись, — мягко упрекнул пресс-секретаря Муравьёв.

Саранцев не обратил внимания, бросил на него министр многозначительный взгляд или не бросил, но подал голос:

— Ничего, Валерий Петрович, я переживу гиперболы Юлии Николаевны.

— Я не высказываю своего отношения к личности Игоря Петровича, а разъясняю результаты социологических исследований, — не унималась Кореанно. — Большая часть избирателей воспринимает засилье охраны вокруг первых лиц государства как проявление слабости.

— А как эта часть воспримет убийство главы государства в прямом эфире? — вмешался Антонов со своей обычной бесцеремонностью.

— Я протестую! Какое убийство? — встрепенулся Дмитриев. — Сергей Иванович, вы располагаете данными о подготовке покушения на президента?

— Я рассуждаю умозрительно, — нагло ответил Антонов.

В течение всей многосторонней дискуссии Саранцев ни разу не поймал на себе взгляда главы администрации. Тот долго сидел с отсутствующим видом и думал о наболевшем, но теперь вдруг то ли утратил над собой контроль, то ли взялся за осуществление несогласованного плана действий. Игорь Петрович рассердился и расстроился одновременно — он любил понимать происходящее и нервничал в запутанных ситуациях. Одно дело — замотать вопрос самому, с заранее предположенной целью, и совсем другое — наблюдать за процессом со стороны и пытаться распознать его тайные движущие силы.

— Наверное, в вашем кругу говорить о подобных вещах — плохая примета, Евгений Александрович? — криво усмехнулся президент. — Мы тут без вас уже заводили разговор о покушениях на политических лидеров советского государства и вывели умозаключение о необходимости строгих мер охраны.

— Неужели кто-то может сомневаться в столь очевидных вещах? — пожал плечами Дмитриев. — Австрийский премьер-министр может по утрам ездить к любовнице на велосипеде, потому что его возможная смерть приведёт только к новому голосованию в парламенте или, в худшем случае, к новым всеобщим выборам. А у нас следствием гибели президента может стать гражданская война, а то и ядерный апокалипсис.

Директор ФСО определённо ценит свою службу крайне высоко. Считает её фундаментом государственности и себя — гарантом безопасности. Саранцев мысленно улыбнулся, хотя внешне сохранял серьёзную мину — демонстрировал единомыслие. Зачем расстраивать немолодого человека — он жизнь положил на служение стране. Или высшей касте политиков? Уж точно — не народу. Военным здесь больше раздолья, они определённо служат стране, без скидок на условности.

— Причём здесь гражданская война? — разошёлся Антонов. — По-вашему, Россию только спецслужбы удерживают от социального взрыва? Полагаете, общество не способно к самоуправлению и в большинстве своём мечтает о грабежах и убийствах?

— Насчёт грабежей и убийств, Сергей Иванович, обращайтесь, пожалуйста, к Валерию Петровичу. Или к ФСБ. Наше дело скромное и неброское, но обстановка безвластия создаёт искушения.

Дмитриев говорил тихо и веско, смотрел прямо в глаза главе президентской администрации и сохранял спокойствие боксёра-тяжеловеса перед боем с противником в весе пера.

— Сергей Иванович, нам нужно договориться об основных определениях, — вмешался в спор Муравьёв. — Я думаю, вы не анархист и не отрицаете принцип законного государственного насилия против нарушителей общественного порядка?

— Нет, конечно, — мотнул головой Антонов. — Но мне претит мысль о необходимости политического насилия для сохранения государства и удержания его в неизменных границах. Не станет одного президента — выберем следующего.

— Вы всё же не хороните меня раньше времени, — улыбнулся Саранцев. — Предлагаю план мирного урегулирования: мы все согласны в необходимости дальнейшего сохранения службы охраны высших должностных лиц государства. Я прав?

Участники диспута подтвердили своё согласие, но лица их сохранили отдельные следы боевой раскраски.

— Тем не менее, я твёрдо решил не опасаться нападения со стороны школьников, журналистов и бабушек у подъезда. Юлия Николаевна, мы договорились: официально вы прессу о поездке не оповещаете, даже после её начала.

— Замечательно! — едва не замурлыкала от удовольствия Кореанно.

— Из школы в ресторан Конопляник уезжает первым, там мы посидим в отдельном кабинете, а потом разъедемся в разные стороны. Елена Николаевна едет домой на моей машине. Конец программы.

— Если допустить посетителей в общий зал ресторана, то вас там тоже заснимут на мобильники, — зачем-то высказался Антонов. — В таком случае, бессмысленно блокировать там связь.

Саранцев заподозрил в своём единомышленнике намерение осуществить неутверждённый план и встревожился. Служаки непроницаемы, но, кажется, ему удалось продемонстрировать им своё спокойствие. Можно заканчивать этот парламент и попробовать сделать что-нибудь полезное, зачем продолжать разговор?

— Если журналисты в ресторане не появятся и не запечатлеют обед президента с одноклассниками и учительницей, подробности не имеют значения, — пояснила свой замысел Кореанно. — Телезрители не увидят зала, ни пустого, ни заполненного. Если же прессу впустить, то на экранах появится вполне знакомая публике картинка: сильные мира сего вкушают пищу совсем как простые смертные, но рядом сгрудилась толпа репортёров с видеокамерами и яркой подсветкой. Изначальный замысел сам собой рушится — человек с улицы не питается под присмотром четвёртой власти. Становится даже хуже: показуха многих раздражает.

— Полностью согласен, — пожал плечами Дмитриев. — Думаю, другой реакции от меня никто и не ждал.

Саранцев задумался на короткое время и вдруг спросил:

— Юлия Николаевна, а каким образом арендован ресторан?

— На спецобслуживание. Корпоратив.

— То есть, они там ждут уйму гостей, а явятся четверо?

— Да.

— Кто же платит за несостоявшийся банкет?

— Мы, — Юля удивлённо пожала плечами и обвела взглядом присутствующих, но те ждали продолжения президентской мысли.

— Куда же денутся яства, оплаченные налогоплательщиками?

— Не знаю. Не думала. По-моему, это несущественно.

— А вы не боитесь расстроить эффект от вашей пиар-акции сообщениями прессы о купеческом размахе администрации президента в деле растранжиривания народных денег? Или о транспортном коллапсе в Мытищах вследствие перемещений президентского кортежа? — Саранцев не обдумывал слова, они появлялись на свет сами, будто жили собственной жизнью. — Каким боком мы ни повернёмся, другой бок всё равно подставим. Или, раз уж пошла такая пьянка, давайте вовсе не мешать движению в Мытищах. Кстати, где остановится кортеж, пока я буду ходить в школу за Еленой Николаевной?

— На улице, — коротко ответил Дмитриев и перевёл взгляд на соседа. — Валерий Петрович обеспечит транспортный режим.

— Не годится. Надо его загнать его куда-нибудь. Школа стоит прямо на улице или во дворах?

— Школу с улицы не видно, она закрыта высокими жилыми домами, — продолжил директор ФСО, недовольный развитием разговора. — Но изменить план прямо сейчас, на ходу, я не могу.

— Мне кажется, я предлагаю упростить его, а не усложнить. Разве нет? Одно дело оцепить целый квартал и перекрыть движение на улице в середине рабочего дня, и совсем другое — быстренько проскочить и спрятаться во дворах. Прохожие и проезжие подумают — банкиры какие-то катаются. Зеваки не соберутся, пробки не образуются, всем хорошо!

— Повторяю, Игорь Петрович, план я могу изменить после обстоятельного обсуждения со своими людьми. Но всё равно не понимаю: в школе вас не сопровождать, а от машин к школе и обратно — тоже?

— Обед можно расфасовать и развезти по детским домам, — не к месту вставила Кореанно. — А с алкоголем ничего не случится, бутылки они не откроют — их можно предупредить на всякий случай.

— Предлагаете накормить детей объедками с барского стола? — поинтересовался Антонов.

— Почему объедками? Это ведь никто не собирается есть.

— Всё равно, назовут объедками.

— В такой системе рассуждений ничего нельзя сделать! — возмутилась Юля.

— Я и говорю, — мирно согласился глава администрации. — Ничего.

Разговор запутался, перемешался своими разрозненными фрагментами, стало невозможно уловить его общий смысл, вместо связной речи образовалось нагромождение слов. Саранцев сначала воспринимал какофонию с юмором, потом решил всё же вернуться к основам цивилизации и категорически остановил препирательства.