Майк Гейл - Моя легендарная девушка

— Ага, — сказала Кейт непринужденно. — Теперь моя очередь. Я стою на коленях, протягиваю руки, как будто держу тебя за руки, и смотрю в твое прекрасное лицо. Я люблю тебя, Вилл. Согласен ли ты жениться на мне?

— Я, Вилл, согласен.

Мы рассмеялись.

Повисла долгая пауза, мы оба не знали, что говорить и делать дальше. Кейт не дурачилась, все было по-настоящему, и от этого я был взволнован и счастлив. У меня в крови было столько адреналина, что мне мало было просто шагать по комнате, чтобы его сжечь. Мне хотелось бежать, лучше всего — в Брайтон. На Луну? Да я уже мчался по Млечному пути, и звездная пыль сверкала в моих волосах.

— Нам еще во многом надо разобраться, — сказал я, делая глубокий вдох, чтобы заставить себя дышать спокойнее. — Мне нужно рассказать обо всем родителям и придумать, что я скажу в своей школе. Я знаю, это будет тяжело, но мне кажется, нам лучше больше друг другу сегодня не звонить. Давай подождем, пока я завтра утром не приеду в Брайтон. Я думаю, нам обоим нужно время, чтобы осознать то, что произошло. Кроме того, я боюсь, что мне придет такой огромный счет за телефон, что медовый месяц мы проведем в долговой тюрьме.

— Мне нравится идея провести с тобой неделю в тюрьме, — весело сказала Кейт. Я закрыл глаза, пытаясь запечатлеть очаровательный звук ее голоса в моем сердце. — Но ты, наверное, прав, нам нужно немного успокоиться. Хорошо, уговор, не звоним и не говорим друг с другом, пока ты не приедешь в Брайтон… если не случится чего-то непредвиденного.

— Чего именно?

— Ну, смерть, рождение, пожар, чума, разгневанные родители. — Последовала короткая пауза. — Я люблю тебя, — сказала Кейт на прощание.

— Я тоже тебя люблю.

18:34

Я был так переполнен joie de vivre[101], что мне хотелось рассказать всему миру — да, я, Вильям Келли, циник par excellance[102], нашел свою любовь. В конце концов я все-таки решил не ставить в известность о своей обретенной любви обитателей Арчвея. Вместо этого довольно продолжительное время я неподвижно лежал на кровати, прислушиваясь к биению собственного сердца, пока голод не выманил меня на кухню. Мой ужин состоял из двух ломтей сухого хлеба, потому что ни сил, ни желания «готовить» у меня не было, а остатки «Флоры» ушли на еще один бутерброд с лапшой.

Стопки тетрадей вдоль стены, которые надо было проверить, заставили мою совесть шевельнуться, и я даже подумал, что хоть я и не иду завтра в школу, но некоторые должностные обязанности все-таки стоит выполнить. Но я не стал их выполнять — по правде говоря, это мое желание (проверка тетрадей) имело мало общего с профессиональной гордостью, а просто служило поводом как-нибудь отвертеться от звонка родителям, в частности маме. Но мое новое позитивное отношение к жизни не дало мне себя обмануть — с этим покончено. Я заставил себя успокоиться.

Я был в состоянии рассказать обо всем родителям, брату, бабушке, друзьям, не дрожа от страха в ожидании того, что они мне ответят, потому что наконец-то у меня было нечто, во что я мог верить.

МАМА

— Мама, послушай, — сказал я в точности с той же интонацией, с которой четыре года назад сообщил ей, что Том, играя в футбол, сломал ногу.

— Что случилось, — ахнула она, мгновенно почувствовав серьезность происходящего.

Я прокашлялся, чтобы отсрочить неизбежное.

— Я женюсь.

Мама молчала. Похоже, она отчаянно старалась убедить себя, что я шучу.

— Зачем? На ком? Я ее знаю?

Вопросы. Вопросы. Вопросы. Очень типичная для мамы реакция. Когда она сталкивалась с проблемой, то инстинктивно начинала допрашивать виновника до тех пор, пока не узнавала больше, чем знал он сам. Это было вроде телевикторины, только наоборот: темой она выбрала мою личную жизнь, но вопросы задавала сама, а мне приходилось на них отвечать. Ощущение было странное.

Я рассказал ей все с начала до конца. Она слушала внимательно, но было очевидно, что история кажется ей бессмысленной. В ее мире такого просто не могло быть.

Первое, что сказала мама, было:

— Вилл, а Вилл, ну в чем дело? Она от тебя не… — Я понимал, что она не закончит предложения. Я подумал, не договорить ли за нее, просто шутки ради, но я боялся, что само это слово, произнесенное вслух, шокирует ее до сердечного приступа, если не до смерти.

Я ее успокоил.

— Ты пока не станешь бабушкой. Ты будешь только свекровью. — Она вздохнула с облегчением. — Все совсем не так. Это любовь. Я люблю ее больше всех на свете.

— Но как же твоя работа? — она продолжила допрос. — Ты только поступил на службу. Разве в школе не будут против, что ты вот так запросто помчишься в Брайтон? — И это тоже было очень характерно для мамы. Практические соображения всегда стояли у нее во главе списка, а все духовное — в самом конце, сразу после вышитых накидок на унитаз.

Я рассказал ей, как собираюсь поступить с работой. Произнося это вслух, я почувствовал, насколько мои «планы» зыбки и необдуманны, но это не могло остановить меня, я был полон решимости претворить их в жизнь. Я снова рассказал ей о Кейт: что ее смех, как летнее солнце, дыхание — как легкий бриз в погожий денек, и, самое главное, как искренне я уверен, что она восхищается мной. Маму это не тронуло.

— Не губи свою жизнь, Вилл, — сказала она с дрожью в голосе. Она была почти на Грани. Я решил быть поосторожнее со словами. Ей никогда не требовалось особых причин, чтобы расплакаться, а перед лицом ситуации, созданной для того, чтобы залиться слезами, она тем более не выдержит, если я срочно не докажу ей, что поступаю правильно. Я еще никогда не доводил мать до слез. И не собирался делать этого впредь.

— Я не гублю свою жизнь, мама, — сказал я мягко и окинул взглядом тоскливый беспорядок в квартире. Вот какой была моя жизнь. От этого я отказывался. От пустоты и бессмысленности. Я начал злиться, что она не понимает, как плохо мне здесь было. — Я не гублю свою жизнь, — резко сказал я. — Я женюсь. Это все-таки разные вещи. — Еще не договорив предложения, я уже пожалел о сказанном. Некоторое время мама молчала, и я уже было думал, что мне удалось избежать возмездия, но тут она расплакалась.

Мне стало очень плохо.

— Прости меня.

— Это очень важный шаг, понимаешь? — сказала мама, всхлипывая. — Нельзя совершать его так необдуманно. Посмотри, что случилось со мной и с твоим отцом. — Мне хотелось сказать, что я не хочу на это смотреть, но это было не очень умно, к тому же я и так уже слишком огорчил ее. Я помолчал, размышляя о семейной жизни моих родителей. Хоть я и любил их обоих, они являли собой не лучший аргумент в пользу института брака.

— Да, я знаю, мама, — сказал я. — Но это не необдуманный поступок. Я и через десять лет не буду более уверен в своих действиях, чем сейчас, потому что я уверен в них на все сто процентов.

— Как ее зовут? — спросила она.

— Ее зовут Кейт.

— Кейт, а дальше?

Моей матери нужны были подробности, только они имели для нее значение. Факты, цифры, данные — материальное.

— Э… не знаю, — промямлил я. Потом вспомнил. — Фриманс. Как каталог. Кейт Фриманс.

Мама ушам своим не поверила.

— Ты женишься на девушке, даже не зная точно ее фамилию?

Я посмотрел на часы. Секундная стрелка двигалась, и часы размеренно тикали, но мне казалось, что время остановилось.

— Послушай, мама, — сказал я, решив, что с меня хватит. — Я тебе все сказал. Ты нервничаешь. Мы женимся не сию секунду, так что у тебя еще будет время к этому привыкнуть.

Она ничего не сказала.

— Слушай, мам, — добавил я. — Пока я не забыл, мне нужно сказать тебе одну вещь. Похоже, я сжег кастрюлю, которую ты мне не хотела давать.

Она положила трубку.

ОТЕЦ

— Я женюсь.

Отец молчал. Я спокойно продолжил говорить, хотя ощущение было, будто общаешься с кирпичной стеной.

— Послушай, папа, не о чем волноваться, ладно? Мне двадцать шесть. Когда тебе было двадцать шесть, ты уже два года, как был женат, да еще за мной надо было присматривать. Я знаю, ты думаешь, я тороплюсь, но уверяю тебя, я знаю, что делаю.

Он по-прежнему молчал. Я знал — почему. Мой отец не любил, чтобы его ставили перед фактом. Он предпочитал все основательно обдумать и только потом выносить решение. Не то чтобы его обдуманная реакция была более основательной, чем необдуманная, но по крайней мере, имея достаточно времени, он бы знал, что говорить.

— Женишься? — сказал он, примеряя слова. — Почему? Почему вот так? Это из-за развода? Но развод не имеет к тебе никакого отношения. Я думал, ты не переживаешь по этому поводу. — Странно — вот так взять и связать с помощью популярной психологии свой развод и мою женитьбу. Это было непохоже на моего отца. Он не верил в определяющее влияние среды. Он как-то сказал, что каждый сам должен отвечать за свои поступки, и, если тебя мало любили или мало обращали на тебя внимания, это еще не повод становиться преступником. «Нельзя же простить Гитлеру все, что он делал, только потому, что мать заставляла его носить короткие штанишки», — заявил он как-то, обращаясь больше к телепередаче, которая вызвала это замечание, чем к своей семье.