Вячеслав Рыбаков - Наши звезды. Се, творю

Но то было единственное на всю лестницу объяснение не в ненависти, а в любви.

Когда они вышли на улицу, Сима, чуть поежившись, оглянулась по сторонам и глубоко вздохнула, точно все то время, что они спускались по лестнице среди залепивших стены духовных испражнений, она брезговала дышать.

И потом они долго молчали. Медленно подошли к площади. Миновали памятники великим индийцам, перешли на улицу Дружбы; когда показался пруд, Сима сказала только: “Вот тут…” – и снова отрешенно умолкла, словно напряженно думала о чем-то.

Тормошить ее Вовка не стал. Они просто гуляли, а значит, можно и не трещать без умолку. Крутил пыль и листья темный, уже совсем сентябрьский ветер; шепелявый механический гул переполненных магистралей давил сзади, подгонял, а впереди уже открывался полный далеких огней простор, точно огромный плоский стол ночного ресторана, заваленный грудами светящейся икры.

– Значит, мышка убежать смогла, а кошка мышку съесть – нет? – вдруг спросила Сима.

Вовка не сразу понял, о чем она. Потом сообразил.

– Именно так.

– Твой папа как-то объяснял все эти эффекты?

– Может, как-то и объяснял, – ответил Вовка. – Но ничего не говорил. Может, ничего еще не придумал, может, придумал, да не додумал и не хотел болтать прежде времени. Понимаешь, вот буквально перед самым его исчезновением более или менее приличная статистика набежала. До этого и анализировать-то было нечего.

– Понимаю, – сказала она и снова надолго умолкла.

Становилось зябко, но она так ушла в себя, что не замечала треплющего ей волосы и хозяйничающего под сарафаном ветра. Ей было не до пустяков – она думала. Вовка тревожился; он был уверен, что она вот-вот замерзнет, но все не мог решить – обнять ли ее за плечи, чтобы хоть так укрыть от когтисто нападавшей из темноты осени, или это тоже нельзя. Ничто иное ему не шло ум. Сима с досадой передернула плечами.

– Совершенно загадочна суть процесса, – сказала она. – Жизнь положу, чтобы разобраться, обещаю. Но уже сейчас, если попросту… Посмотри, кто поводыри. Твой папа. Я его не знала, но все, что ты рассказал… Да и по тебе судя… Очень хороший человек.

– Ну…

– Наталья Арсеньевна. Я ее видела. Очень хороший человек. Чтобы так переживать за мужа и за… Добрая, как святая. Теперь – ты. Ну, ты вообще лучший человек на Земле.

Она произнесла это, как если бы между делом упомянула общеизвестную истину. У него перехватило горло.

– И ты… – чуть хрипло сказал он.

– И я, – согласилась она. – Ну, про себя трудно говорить. Может, я столько про тебя думаю и так из-за тебя переживаю, что во мне меня теперь меньше, чем тебя… А может, и нет. Может, я сама ангелица. Папа меня вечно зовет: шестикрылая… У меня родители тоже замечательные, их бы попробовать… – мечтательно сказала она. – Очень интересно было бы встретиться с этим твоим Фомичевым. И те трое… И мышка с кошкой. В общем, у вас получилось то, о чем в каждой второй сказке рассказывается. Хорошего человека слушается, плохого – нет. Спасти может, погубить – нет. Помочь можно, повредить – нельзя. Это не оружие. Его бессмысленно секретить и надеяться использовать в разведке или, скажем, для террора. Понимаешь? Оно не пригодится никакой сволочи. Ни один урод не сможет им воспользоваться.

– Сима, это очень трудно доказать. Попробуй ляпни все это Наилю.

– Понадобится – ляпну. Попробуй доказать, что я не права.

– Материала мало.

– Да, с этим надо работать. Но на основании уже собранного и проанализированного материала можно с достаточной вероятностью предположить, что я права. Больше того, на основании этого материала ничего иного и предположить нельзя.

– Ну у тебя и хватка, – с немного озадаченной улыбкой он покачал головой. – Я тебя такой еще не видел.

– Ты меня много какой не видел, – тихо сказала она после паузы совсем иным тоном.

Они забыли, зачем пришли; ночная панорама с ее красотой и едва ли не круглосуточным веселым многолюдьем, каруселью автомобилей и шелестящим пролетом рейсовых автобусов оказалась им не нужна. Они свернули в одну из аллей.

– Ты сказал, что ни ты, ни Наиль не знаете, что делать? – наконец подала голос Сима, и у него отлегло от сердца: не обиделась.

– Ну, в общем…

– Я вам сейчас скажу. Только не смейся. Ты в шпионов веришь?

Он даже сбился с шага.

– То есть?

– Ну ты в шпионов веришь?

– Что они – черти, что ли? – с некоторым раздражением ответил он вопросом на вопрос. – Верить в них еще… Они нам вон когда жизнь уже портили.

– Думаешь, они тогда были, а теперь их нет?

– Ну, в принципе…

– Раз тогда были, то и теперь есть. Да если бы даже их тогда и не было, все равно. Неподалеку от такого дела кто-то обязательно дежурит. Может, и не один. Космос же. Мы сейчас не можем доказательно предполагать, что именно они успели выяснить. Но, скорее всего, про нуль-Т они не знают. Интересуются по старинке ракетами.

– Сима, тебя несет.

– Погоди. Надо, чтобы обо всем как можно скорее узнали основные державы мира. И не через газеты, которым то ли верить, то ли нет, а они еще приврут, и приукрасят, и наболтают черт-те чего… Чтобы не обыватель узнал, а сначала ответственные чины. Чтобы они не кормились слухами. Чтобы им не шарахнуло в их дурные бошки за нуль-Т бороться, воровать у вас секрет, совершать преступления, кровь лить… А это удобнее всего через разведку. Называется – организованная утечка. Есть, мол, такая вещь, о которой все мечтают. Есть дорога к звездам. Есть дорога к абсолютному транспорту. Есть дорога к совершенной экологии, не нужны ни нефть, ни бензин, ни керосин… Но. Пользоваться могут только очень хорошие люди. Вот такие, как ты. Каких один на тысячу. По уши в идеалах культуры с ее добротой, жертвенностью, бескорыстием…

– Симка!

– Нам скрывать нечего. Уэлкам. Хотите на альфу Центавра без ракеты? Легко. Зубрите Достоевского, хамье, и забудьте, что это не практично.

– Симка, остановись. Ты спятила.

– Да, а что? Ты такой мужчина – просто свел меня с ума.

Он не знал, что сказать. Сердце у него билось мощно и часто, точно перед прыжком: скорость выровнена, ветер боковой умеренный, люки настежь, уэлкам. Надо только решиться. А если струсишь, то сомневаться уже не приходится: вот эта пигалица пихнет в спину и прыгнет следом без парашюта, чтобы быть рядом.

– Это все надо доказывать и доказывать…

– Я тебе направление дальнейших исследований предлагаю. Ориентир. Сколько можно тыкаться вслепую? И если подтвердится – тут единственный выход из тупика. Единственный способ, чтобы все эти, в погонах, чужих и наших, или кто при нефти, чужие или наши, вас не пристукнули, прежде чем разберутся, что для их дел нуль-Т неприменима.

Он еще сам не понял, что увлечен. Но глаза уже загорелись. Лихорадка погони за лукаво выглянувшим из-за угла ребенком познания, Бог знает где прятавшимся несколько недель, вспенила кровь. С минуту он молча обдумывал.

– Не поверят, – сказал он потом с сожалением. – Ни один разведчик не пошлет в центр такую ахинею, и ни один центр не поверит разведчику, если он такое пришлет.

– Ну, это уж их проблемы, – азартно возразила она, но он отрицательно покачал головой.

– Нет, погоди. Это наши проблемы, только наши… Погоди… Я знаю! Нужно разбросать информацию, выждать, а потом провести несколько реальных показательных акций, спасти кого-то через переклейки. С затонувшей подлодки, из горящего самолета… Внаглую, не скрываясь. Чтобы случились необъяснимые чудеса, про которые раструбят на весь мир. А в разведках уже знают объяснение, только не верят. А когда чудеса попрут, то поверят, никуда не денутся.

– Ну вот, – сказала Сима, – ты еще умней меня.

– Ну, знаешь… Если бы не ты…

– Ага! – закричала она, уже откровенно веселясь и озорничая. Вернулось счастье, казалось, безвозвратно оставленное днем на маленьком горячем пляже. – Признаешь мои заслуги в распространении русского дела по видимой части вселенной? Говори, как на духу, что для него полезней: с бутылками и ножиками по митингам шляться или придумать такое, чтобы все люди захотели стать русскими? Нет, я больше скажу: чтобы сами русские опять захотели быть русскими. Ну? Говори!

– Признаю! Твои заслуги, о несравненная принцесса Будур, необъятны, как море, и неисчислимы, как звезды на небе!

– Тогда цалуй! – лихо велела она и, повернув в его сторону надутую пузырем щеку, повелительно указала на нее пальцем.

С Вовки будто одним резким движением сдернули все возбуждение и всю радость. Наваждение рассеялось. Он растерянно, виновато посмотрел на Симу исподлобья и отвернулся.

Тогда и она погасла.

Сразу стало понятно, что кругом ветрено и холодно, что кроны деревьев шумят измученно и уныло, точно глубокой осенью, что словно из иного мира немощно светит, кое-где слипаясь в мерцающие комья, крошево окон в неприкаянно высунутых вдали новых высотных башнях, а тут – уже совсем тьма, и никого нет, ни души, лишь из глухого нутра стонущих под ветром зарослей впереди, совсем недалеко, на аллею выныривают один за другим молчаливые, тоже, видать, припозднившиеся ребята…