Вячеслав Рыбаков - Наши звезды. Се, творю
И, главное, его неуверенности ни в коем случае не должна почувствовать та, что в недоумении стояла сейчас у него за спиной.
– Хочешь увидеть Таити? – хрипло спросил он.
– Таити? – испуганно переспросила она.
Это было уже слишком. Она даже отступила назад, ее лопатки прижались к закрывшейся бронированной двери. Ей подумалось, что он тоже спятил от потрясений. Если бы он мог слышать ее мысли сейчас, он, наверное, узнал бы голос, который так старался накачать его водкой.
Вовка обернулся к ней. Его улыбка сдула страх, как теплый ветер сдувает пух с одуванчика.
– Ну, Таити, – сказал он мягко. – Остров такой. Неужели не хочешь? Райское место…
– Да что ты мне объясняешь про Таити! – за то, что она на миг разуверилась в нем, она сейчас на него разозлилась. – Ты за кого меня принимаешь! Просто с чего вдруг Таити?
– А ты успокойся, – сказал он. – И прислушайся к себе. Лазурный океан… Коралловый пляж… Не то что наша речка.
– Всегда мечтала, – призналась она.
– Молодец. Нормальная девочка. Встань сюда.
– Вот под это все?
– Ага.
– Слушай, ты меня собрался пытать электрошоком, что ли? Так я тебе и так всю правду скажу, спрашивай. Партизаны слева под кустом.
– Где ты видишь провода и электроды?
– Провода… Откуда я знаю, может, у вас теперь уже без проводов… Вон какие штыри торчат…
– Я тебе объясню. Потом.
– Если захочешь, – машинально пошутила она, чтобы вернуть себе ощущение реальности. Фраза Калягина из “Вашей тети” всегда помогала безотказно. Но Вовка был невменяем. Даже не улыбнулся.
– Непременно захочешь, – бросил он, что-то выделывая с кнопками и клавишами на пульте. – Ну?
Вообще-то она готова была выполнить любое его желание. С тем же успехом, что и “встань сюда”, он мог бы, например, сказать: “Прыгай из окна”. Если бы окно оказалось невысокое, она бы прыгнула, и пусть знает. Но все же она предпочла бы выполнять те его желания, которые были ей понятны и, главное, совпадали бы с ее собственными. О, с какой самозабвенной радостью она бы их выполняла!
Закусив губу, она встала в нуль-кабину.
– И-и… раз! – сказал он и что-то там нажал.
Со всех сторон бледно мигнуло. Из-под ног у Симы словно выдернули твердое; сердце ухнуло, точно самолет пошел на посадку. И тут же раздумал. Вновь выскочивший пол заставил колени чуть подогнуться. На стремительном пролете, так, что не понять – было? не было? – по глазам хлопнула дурманящая опаловая ширь рассветного океана, продавивший ее темный контур широкого клыкастого горба вдали и на полнеба – золотая полоса нездешней зари. Сима едва подавила вскрик.
– Все, – сказал Вовка. – Выходи. Можно оправиться и закурить.
На чуть дрожащих ногах она вышла из нуль-кабины.
– По лицу понимаю, что видела, – сказал Вовка. Он весь лоснился от непонятного удовлетворения. – Поздравляю, Сима. Я так и чувствовал. Ты – поводырь.
– Чи-иво? – тоненьким противным голосом спросила она.
Он засмеялся.
– Садись вот сюда, – сказал он. – Буду рассказывать. Только смотри: это все военная тайна. Ты у меня теперь будешь посвященная. Ты физикой интересуешься, может, мало-помалу все это лучше меня переваришь…
Когда он закончил, она долго молчала. То вдруг начинала озираться и разглядывать приборы, то, показав Вовке гривастый затылок, задирала голову и мерила взглядом зависшего в воздухе темного паука, потом опять смотрела на Вовку и опять молчала. Потом сказала наконец:
– Обалдеть…
Вовка не ответил.
– Володя, – серьезно спросила она тогда, – это что, правда?
Он пожал плечами.
– Я ж говорю, лучше один раз увидеть. Куда бы ты хотела прыгнуть? Так вот запросто, погулять еще часок.
– Да куда угодно. Блин. Париж, Рим… Прага…
– Туристский набор.
– А что такого? – ощетинилась она. – Да, я молодая и глупая, ты прав.
– Ты чего? – удивился он.
Она перевела дыхание и вдруг улыбнулась.
– Это от удивления, – призналась она. – Крыша едет. Не сердись.
– Могу и в Париж… – сказал он.
Она помолчала.
– Знаешь, я сто лет хотела побывать в Москве, пройтись по улицам, где маленькая бегала, – смущенно сказала она. – К своему дому подойти… Ужасно давно не видела. Вот как раз на часок.
– Будет исполнено, повелительница, – сказал Вовка и поднялся.
Она повернулась на стуле, глаз не отводя от его деловито удаляющейся спины.
– Ты даже не спросишь, где я жила? Я совсем тогда не поверю.
– Еще как спрошу. Посиди минутку, я настроюсь. Это же не чудеса, а работа.
Через минуту он и впрямь позвал ее к одному из боковых пультов. На двух соседних дисплеях узнаваемо рябил каравай Москвы, так мелко нашинкованный беспорядочными разрезами улиц, будто кромсал его обезумевший от бессильной злобы ненавистник Московии; на один картинка шла с ГЛОНАССа, на другом – гугловская трехмерная спутниковая карта.
– Показывай.
Сима присмотрелась.
– Вот тут увеличь.
Такие вещи всегда увлекают. Сверху все такое странное: помесь игрушечного и настоящего… Они в два счета отыскали площадь Индиры Ганди.
– Вон на том круглом пруду меня чуть не похитили, – не удержалась Сима; ей тоже было о чем рассказать. – И знаешь, уже потом мужик, который нас с папой тогда выручил, почему-то застрелился…
Вовка сосредоточенно рулил и пробормотал только:
– Не забудь напомнить, когда мимо пойдем.
Нашли дом. Она даже вспомнила этаж.
– Отлично, – сказал Вовка, запуская расчет ориентации. – В Москве у нас шесть засечек, быстро проинтегрирует… А мы проверим, какой ты поводырь. Ты встанешь в кабину. Я останусь тут. А ты постарайся хотеть, чтобы мы там оказались вместе. Помнишь, я говорил, как нас в какой-то момент удивило, что мы не оказываемся в точке переклейки голыми? Папа сказал потом, это оттого, что мы даже не задумывались. Одежда и одежда, куда ж она денется. Мои штаны, моя рубаха! Вот так примерно постарайся про меня думать.
– Легко, – ответила Сима, многозначительно заглянув ему в глаза.
Он смутился, отвернулся к пульту.
– Пошла, – скомандовал он через пару минут. Она уверенно, твердо прошла в кабину и уже привычно встала в фокус лазерной накачки. – Жму стартер.
И нажал.
Они стояли на лестничной площадке. Потрескивая, мигала лампа дневного света. Дверь слева, дверь справа… Дверь лифта. Просто площадка. Обычная, совершенно обычная.
– Ну, нормально, – удовлетворенно сказал Вовка. – Одного человека ты, по крайней мере, берешь без проблем.
– Обалдеть… – тихо повторила Сима. Огляделась. Помедлила. – Вот за этой дверью я была маленькая…
Она подошла ближе и положила руку на металлическую поверхность. Постояла так секунду, потом оглянулась на него.
– Вовка, – потерянно улыбнувшись, сказала она. – Вовка… Этого же не может быть. Это же чистые глюки. Ты мне что, в чай конопли подсыпал?
– Ага, – ответил он, – конечно.
Она тихонько погладила дверь.
– Не верю, – сказала она.
И опустила руку.
– Если это все так…
– Я теперь сам не знаю, что с этим делать, – сказал Вовка. – И Наиль не знает. Это и в секрете держать немыслимо, и сказать нельзя. Это совершенно иной мир. Не так уж много людей на земле хотят, чтобы мир стал настолько иным. Понимаешь?
– Пока не очень, – призналась она. – Но…
Умолкла. Будто просыпаясь, оглядела замызганные стены.
На двери лифта красовалась жирная черная свастика.
На бежевых кирпичах стены было крупно намалевано: “Срал вам в ладони”.
– Давай на смотровую сходим, – предложила Сима. – Раз уж мы в Москве. Я в детстве ужасно любила смотреть с Воробьевых… Тривиально, да?
– Есть тривиально, – ответил Вовка, – но никого это от еды не отпугивает. Наоборот. Я всегда оттуда сталинские высотки считал. Как засечки вдали. Посмотришь – и сразу знаешь, где что. Красиво. Пошли.
Они, почему-то не желая лезть в лифт сквозь свастику, не сговариваясь, пошли вниз по безлюдной лестнице – и она, точно свиток, полный сокровенных знаний о мире, стала разворачиваться у них перед глазами. “Школа – говно!” “Весь мир – с антиФа!” “Fuck off!” “НБП – forever!” “Фашизм не пройдет – Кавказ всех русских убьет!” “Ave Satan!” “Толян – лох!” “Смерть хачам!” “Долой власть чекистов!” Казалось, дом, как щепку, бьет на тупо хлещущих одна в другую встречных, бессмысленных и оттого особенно злых волнах. Уже на третьем этаже Сима перестала водить глазами по стенам и сосредоточенно уставилась перед собой. А Вовка не выдержал. Шагнул к стене, достал ключи и споро, размашисто процарапал: “С + В = Л”. Оглянулся на Симу – видит ли? Она видела. У нее полыхнула шея и засветились глаза. Но она ничего не сказала. Он не сказал ни слова вслух – и смолчала она.
Но то было единственное на всю лестницу объяснение не в ненависти, а в любви.
Когда они вышли на улицу, Сима, чуть поежившись, оглянулась по сторонам и глубоко вздохнула, точно все то время, что они спускались по лестнице среди залепивших стены духовных испражнений, она брезговала дышать.
