Айрис Мердок - Время ангелов
Маркус жил в другом измерении с тех пор, как умер Карел. И казалось, прошло уже так много времени, что можно было и состариться. После первого ужасного потрясения, вызванного этой новостью, Маркус почувствовал себя сраженным, бесполезным и лишившимся цели. Карел был своего рода великим символом. Маркус был готов размышлять о Кареле, бороться с ним, терпеть от него обиды, возможно, спасти Карела, но он не мог справиться с этим внезапным прощанием. Маркус остался один на один со своей прежней любовью к брату, с которой ничего не мог поделать. Теперь его мучил вопрос: прояви он больше привязанности, больше понимания — возможно, даже некоторую жесткость, — удалось бы ему спасти брата? Маркуса терзала мысль о том, что Карелу, видимо, было что-то нужно от него.
Почему умер Карел? Что за демон, что за призрак, которого невозможно вынести, заставил угаснуть это огромную жизненную силу? Был ли Карел в отчаянии и что это за отчаяние? Или его уход был обдуманным поступком — и, как оказалось, последним на долгом пути циничных проявлений? Как можно связать этот поступок с той страстью в Кареле, которую Маркус был готов боготворить? Может, чистая случайность или непредвиденное обстоятельство привело Карела к смертельному исходу? Или он умер под воздействием настроения?
Маркусу было невыносимо думать о брате как о человеке, потерпевшем поражение. Ему необходимо, и сейчас он понял, как далеко из детства протянулась эта необходимость, видеть Карела сильным и властным. Сам же он жил за счет этой силы, даже когда осуждал ее, — возможно, особенно когда осуждал. На самом деле он стал считать Карела мудрым колдуном. Черная философия Карела резанула острием правды. Правда почти всегда немного ранит, вот почему мы так мало знаем о ней. Правда Карела походила на агонию. Но может ли такая правда родиться на свет, и если нет, то правда ли она? Карел пережил это, возможно, обезумел и умер от этого. Маркус ощутил только легкое прикосновение правды и отпрянул, пережив достаточно для того, чтобы понять всю фальшь написанного им в книге. Он воображал, что у него еще есть время учиться у Карела, помочь Карелу. Этот внезапный конец оставил ему боль замешательства и вновь и вновь возвращающиеся сомнения. Может, все это было всего лишь прахом и пеплом — и страсть Карела, и его собственные раздумья? Наверное, смерть доказала это? Возможно, любая смерть доказывает это.
Большой мебельный фургон стоял у дома священника, выносили как раз последнюю вещь. Маркус встал в стороне и задумчиво наблюдал. Он узнал кое-что из вещей, находившихся когда-то в доме его отца. Вещи, вещи… они переживают нас и переходят в новые места действия, о которых мы ничего не знаем. Его обидело, что Мюриель не посоветовалась с ним, как распорядиться мебелью, не вся она поедет в Бромли. А также он считал, что ей следовало предложить ему что-нибудь на память о Кареле. Теперь ему казалось что Карела тоже упаковали и проворно увезли. Тайна Карела сократилась до размера скамеечки для ног.
Задняя дверца фургона с громким лязгом закрылась, и грузчики вскарабкались в кабину. Фургон медленно тронулся. Его большая квадратная тень проползла по красному кирпичному фасаду и коснулась серого основания башни Рена. Дверь дома священника оставалась открытой, и со своего места Маркус видел пустой холл. Дом превратился в пустую скорлупу, пространство, которое вот-вот поглотится атмосферой. Вскоре он будет существовать только в памяти; и в действительности, при бледном прозрачном солнечном свете он уже выглядел как воспоминание. Он казался живым и в то же время не совсем настоящим, как цветная фотография, проецированная в темной комнате. Маркус размышлял, следует ли ему зайти, но боялся. Он был уверен, что Мюриель и Элизабет все еще там.
Пока он ждал, а звуки со строительной площадки со скрежетом пролетали над его головой, сливаясь с речным воздухом, рядом с ним упала другая тень. Подъехало такси и остановилось у дома. Шофер вышел, подошел к открытой двери и позвонил в колокольчик, прозвучавший громко и странно в пустом доме. Маркус наблюдал. Издалека раздалось эхо медленных, удивительно тяжелых шагов. Затем в раме дверного проема он увидел двух девушек, неподвижных, как будто они стояли там уже долгое время, их бледные лица почти соприкасались, а тела, казалось, переплелись. Потрясенный, он обнаружил, что Мюриель несет Элизабет на руках. Шофер бросился вперед. Ноги Элизабет осторожно коснулись скользкого тротуара. Маркус увидел ее обращенное к нему лицо, удлиненное и бледное, наполовину скрытое распущенными волосами с металлическим блеском, отливавшим при солнечном свете слегка зеленоватым серебром. Это было и в то же время не было лицо той нимфы, которую он знал. Большие серо-голубые глаза болезненно прищурились от яркого света и встретили его взгляд рассеянно, без всякого интереса. Теперь ей помогали сесть в такси. Мюриель последовала за ней, и дверь захлопнулась. Такси поехало по узким дорогам строительной площадки, все уменьшаясь и уменьшаясь, пока не скрылось в узком лабиринте города. Элизабет не узнала его.
Маркус вздохнул и на мгновение ощутил, как бьется его сердце. Затем почти машинально он вошел в дом. Теперь там не было никакой опасности, никакого призрака, с которым он мог бы встретиться. Все страшные таинственные силы исчезли. Девушки забрали с собой свою загадочную сплоченность, свою недоступность. И он перестал существовать. От этого сильного света, коптящего и мрачного, как будто удалили нить накала, и теперь свечение постепенно блекнет. Прежний страх исчезнет, и любовь тоже исчезнет или неузнаваемо изменится. Неумолимая живительная энергия человека будет и дальше произрастать, чтобы затмить наконец умершего.
Стоя посреди холла, Маркус внезапно ощутил жуткое чувство — кто-то был рядом, наблюдал, двигался. Он слегка повернулся и увидел уголком глаза тень удаляющейся фигуры. Это был Юджин Пешков, который, увидев Маркуса, пытался ускользнуть под лестницу в надежде, что его не заметили. Маркус хотел было окликнуть его, но потом решил не делать этого. Его немного огорчило и опечалило, что Юджин прячется от него. Но он никогда не стремился подружиться с отцом Лео. Маркус подумал, что, может, следует дать Юджину «на чай», скажем, фунт. Вспомнили ли об этом девушки? Но нет, это невозможно. В такой день они могли только избегать друг друга, делать вид, будто не узнают, и, как бы стыдясь, отворачиваться.
Маркус стал подниматься по лестнице. Он ступал тихо, но шаги отдавались негромким эхом. Он достиг верхней площадки и направился к комнате, которую принял за кабинет Карела. Дверь была раскрыта, и через нее светило солнце. Комната совершенно опустела, и на полу уже лежал толстый слой пыли. Ничто из того, что Маркус видел здесь сейчас, не напоминало темной, загроможденной вещами пещеры, где он в последний раз встретил своего брата живым и где Карел ударил его, а он воспринял тот удар как неопровержимое доказательство любви. Так ли это было? Лучше не думать об этом.
Он подошел к окну и выглянул. Шпили городских церквей поблескивали при свете, как будто едва различимые звезды зажглись на них и неуловимо перемещались с места на место. Маркус стал думать о Джулиане. Он представил его очень живо, как уже не представлял много лет, изящным мальчиком-подростком. Они любили его. Действительно, они любили друг друга, все трое. Теперь Карел тоже ушел, и удалился так быстро, словно торопился найти дорогу к Джулиану в какую-то далекую землю юности. Остался только Маркус, обремененный этими смертями, этими жизнями. Все, что было необычного, исключительного в них на этой земле, живет и произрастает только в нем.
За его спиной раздался какой-то звук, и он резко повернулся: в дверях стояла женщина. Она была одета в модное голубое твидовое пальто, а светлые, чуть тронутые сединой волосы распушились под маленькой голубой шляпкой. Ее внезапное появление, неподвижность, пристальный взгляд делали ее похожей на призрак. Затем она двинулась. Маркус вглядывался в нее. Что-то в этих широко открытых восторженных глазах было знакомо ему. Из глубин потрясенной памяти всплыл образ, и он воскликнул:
— Антея!
— Маркус!
— Я не верю своим глазам! Откуда ты появилась? Это действительно ты? Ты совсем не изменилась.
— Ты тоже ничуть.
— Но где ты была все эти годы? И что, наконец, ты делаешь здесь? Уж тебя я никак не ожидал увидеть.
— Я работаю сейчас в этом районе в области социальной психологии.
— Подумать только! В области социальной психологии! Но почему я не встречался с тобой и даже не слышал о тебе?
— Ну, ты мог слышать обо мне как о миссис Барлоу. Не думаю, чтобы ты знал мою фамилию по мужу.
— О Боже, ты и есть миссис Барлоу?
— Наверное, ты слышал, что я ужасна!
— Нет, нет! Ты все еще в компартии, Антея?
— Боже упаси, нет. Боюсь, что я даже больше и не истинная христианка. Пожалуй, я что-то вроде буддистки.
