Роман Канушкин - Дети Робинзона Крузо

— Ну-ну, хватит, — он подождал, пока музыка смолкла, и продолжил: — И она помогла одному молодому богу. Влюбилась, наверное. За это Великая мать наказала ее вечностью. Сделала одной из богинь блуда.

И он снова похлопал по панели. Музыка больше не включалась, но Михе показалось, — как быстро он свыкся с этой дикой системой координат, — что автомобиль сейчас внимательно вслушивается в каждое их слово.

Тени в легком преломлении света, скользящие по поверхности воды

(за экраном, когда видел, блядун-красавчик?)

Миха снова зябко поежился.

— Ладно, — осипший Михин голос никак не восстанавливался. — Поконкретней: чего надо-то?

— Закончить кое-что, что началось четверть века назад, — ровно и без всякой игривости сказал гость. Потом бесцеремонно и с какой-то выцветшей эмоцией ткнул указательным пальцем Михе в лоб, провел рукой вниз вдоль лица, и что-то сухое повернулось у него в гортани.

— Ты правильно догадался, — услышал Миха, и остатки этого сухого клокотания еще не выветрились из голоса. — Он сумел ускользнуть от Нее.

Повисла тишина. Миха знал, о чем речь, — здесь ему не требовалось ни о чем спрашивать.

— А ты, как я понимаю, много бы отдал, — Михин собеседник прервал паузу, — чтобы этого никогда не было вовсе. Так вот, я могу предоставить тебе еще один шанс. До определенного момента наши цели совпадают. Ну а дальше каждый воспользуется своим шансом, как сможет.

Тени, скользящие по поверхности воды. Все же один вопрос оставался.

Миха еще раз оглядел ночного гостя. В свете подступающего сумрака все яснее становилось, что в его облике не так.

— Скажи, — хрипло проговорил Миха-Лимонад, — ты ведь... мертвый?

Дом стоял на утесе, залитый ярким солнцем полудня, и был абсолютно черен. Этого не могло быть; в реальности дом не выглядел таким уж опасным, но Миша-Плюша знал, что это сон. И сон повторяющийся, с теми или иными вариациями он видит его уже много раз, но позже, проснувшись, решит, что эта его убежденность в повторяемости была лишь частью сна. Как и странное ощущение, что фотография, за которой они приходили, больше не казалась томящейся в темнице принцессой. Почему? Что значит — «больше»? В реальности Плюша ничего такого не думал.

Миха идет к дому по сухой, безрадостной, словно вымершей пустыне. Вокруг много собак (тех самых, против которых были поджиги), но теперь они не опасны: застыли, как гипсовые парковые статуи, только парки эти давно уже высушены ветрами забвения. Живыми, дышащими в этом сне оставались только Плюша и черный немецкий дом, который его ждал, жадно, вожделенно, как хищный голодный зверь.

Миха толкает дверь и оказывается в громадном полутемном помещении. Это храм. И Миша-Плюша знает, что это очень древний храм, не пустующее жилище хозяина. Настолько древний, что времени для него не существует, он старше, чем само время.

— Такого не бывает, — то ли спрашивает, то ли утверждает перепуганный мальчик.

— Не бывает! — и топает ногой.

И видит впереди движение. Впереди огромная фигура, и Плюша ее тут же узнает. Она похожа на мультяшную героиню, грозную Снежную Королеву, похитившую мальчика Кая в свой ледяной дворец. Она точно такая, как в старом мультфильме, только вся черная и чуть склонила голову, словно Мадонна с Младенцем. Так и есть: в руках у нее мальчик, его друг Будда, который неподвижно и отчужденно смотрит в пустоту, и на нем пропавшая майка Икса, с индейцем, подаренная Джонсоном на день рождения.

— Вот ты и отдал мне самое дорогое, — слышит Плюша, — потому что отказался есть мой хлеб.

— Будда! — силится закричать Миха, но что-то давит ему на грудь. — Это неправда!

Миха пытается всмотреться ему в лицо, ловит на секунду его взгляд и видит там такую сиротливую печаль и снова пустоту, что начинает плакать во сне. Это не может быть Будда, она что-то с ним сделала.

Неправда!

Это еще хуже, чем та фотография-алтарь в углу. Печаль увиденного теперь будет жить с Михой, незаметно расти в нем с каждым годом, пока не вытеснит то, что когда-то было Мишей-Плюшей. И ее не излечат никакие выплаканные детские слезы. Но ведь это неправда, что люди носят в себе свою созревающую смерть. Неправда! Так когда-то говорил Будда.

— Неправда! — кричит Миха. — Отдай его!

Он пытается ринуться к этой чудовищной мадонне, но нечто все давит на грудь, словно невидимая стена, не давая сделать и шага.

— Отдай!

Тогда эта невозможная Снежная королева, мать Тьма, поворачивает к нему склоненную прежде голову, и Миха видит, что у нее лицо Мамы Мии.

— Ты отказался есть мой хлеб, — сообщает городская сумасшедшая и лыбится беззубым ртом.

Плюша снова пытается прорваться вперед, все в нем вскипает:

— Отдай его, дрянь!

Старуха хохочет, а невидимая стена все больше сдавливает Плюше грудь...

— Мишутка... Мишутка! Ну что ты, вставай!

Его будит кто-то из обеспокоенных взрослых, это его руку Плюша чувствует на груди.

— Это просто плохой сон. Вставай, вставай, мальчик! Все в порядке. Давай, малыш!

В голосе искреннее сочувствие, но слезы на щеке Михи настоящие.

— Вставай. Снова пришел участковый. Ждет. Вам надо идти в милицию.

Фраза оканчивается тяжелым вздохом. Миха поднимается, кивает, надо просыпаться.

Вчера что-то произошло, поэтому и пришел участковый. Они все (взрослые? весь мир?) уверены, что вчера Будда сел в поезд и уехал в Москву. Билеты брали по срочной телеграмме. В 50-ти километрах от города случилась авария, пассажирский поезд сошел с рельсов. Было много раненых, но, к счастью, обошлось без жертв. Только вот пропал один-единственный мальчик.

Миха уверен, что все не так: Будда вернулся. Он не был в поезде в момент аварии. Сошел на первой же сортировочной станции через пять минут после отправления и вернулся, чтобы пойти в немецкий дом вместе с друзьями. Не хотел оставлять их одних. А в Москву решил ехать вечером. Скорый поезд, билеты дороже, но в кассах теперь блат. За это ему влетит по первое число, но он не мог оставить друзей. Пытался их отговорить, а когда понял, что не выходит, решил вернуться. Кстати, Икс и Джонсон тоже об этом знают.

Участковый. Одно знание — против другого.

— Ну почему они нам не верят? — недоумевает Миха.

Телеграмма пришла накануне. И была насквозь лживой. В семье Будды переполох: бабушка при смерти, срочно выезжай. Билет на ближайший поезд (кассиршей оказывается мама спасенной девочки), затем на телеграф. Пока пятнадцатикопеечные монетки летят в прорезь междугороднего телефона-автомата, выясняется, что на самом деле все в порядке. Это уловка такая. Сверхвысокая комиссия с зарубежными специалистами и врачами готова встретиться с Буддой (время уже назначено!), и просто это был единственный способ в стране всеобщего дефицита срочно взять билет.

Будда чуть не плачет: как так можно?

— Ну, что ты, сынок! — успокаивает его мать. — Я тебе говорила о комиссии, да ты позабыл. Они на месяц раньше приехали — что делать?.. Я думаю о твоем будущем.

— Ну я же волновался, — голос Будды срывается. — Надо было сообщить, что все в порядке. Просто сообщить.

— Как сообщить? Письмо неделю...

— Вызвать на переговорку!

— Сынок... Твоя бабушка нас всех переживет. Я целый день на работе, а вечером ты уже сам звонишь. Что поделать — трудно приходится.

— Но...

— Я горбачусь целыми днями, чтобы ты был обут, одет и накормлен, твой отец приносит мне сто двадцать рэ из своего КБ, а ты...

Связь прервалась. Будда не стал опускать следующую монетку.

— Ей было денег жалко на лишний телефонный разговор, — говорит он.

Ребята молчат. Икс закуривает сигарету «Пегас», и в своей неподражаемой манере заявляет:

— Твоя матушка пытается выжать все из твоих способностей.

Будда, красный, поджимает нижнюю губу. Икс со свойственной ему обостренной деликатностью успокаивает друга:

— Старик, не расстраивайся. Так ведь всегда было. Ты же, как это...

— Икс, заткнись! — просит Миха.

— ...не, не вундеркинд, а это... — Икс, словно автомат, должен закончить мысль, а то что-то внутри него разладится, и он радостно вспоминает: — Клондайк... Во! Клондайк!

— Она заботится обо мне, — говорит Будда. В глазах его стоят слезы.

Вокзал. Утро. Между железной дорогой и морем, за высокой каменной оградой — порт. Похожие на жирафов или на печальных доисторических животных портовые краны и корабли, на высоких бортах которых играют солнечные блики.

Будда уезжает. А меньше чем через неделю, им тоже придет пора возвращаться — каникулы заканчиваются.