Юкио МИСИМА - НЕСУЩИЕ КОНИ
— А, ну вот банк скоро закроется, и тогда начнется его рабочая смена. Он очень жалел, что не может приехать сюда, но у него самая важная работа. У меня все.
Такого рода доклады продолжались еще какое-то время, Исао, который уже знал их содержание, мог немного расслабиться.
И вдруг перед глазами, словно мотыльки, замелькали имена тех, о ком ему не хотелось думать, — отец, Сава, Хонда, Курахара. Тогда Исао, крепко державший в руках руль, направил корабль души к воспоминаниям, которые были для него самыми желанными, самыми ослепительными, самыми пьянящими. На отвесном берегу на восходе солнца, молясь на поднимающийся солнечный диск… глядя на блистающее внизу море, под сенью благородной сосны он совершает харакири. Но после восстания в Токио будет трудно добраться до столь идеального места. Если атака на подстанции окажется успешной, то ночное сообщение прервется, и на поезде, скорее всего, скрыться не удастся. Вообще сомнительно, что удастся скрыться с места убийства.
И все-таки Исао мечтал о том, что где-то есть место, которое ждет его для последнего в жизни акта. Перед глазами стояла горная вершина Оми, где покончили с собой шесть членов «Союза возмездия». Под утренним ветром колышутся священные белые полоски, на рассвете с горной вершины видна гряда белых облаков.
Исао не хотелось сейчас решать что-то определенно. Даже если он решит, что толку, когда он не знает, сможет ли добраться туда после акции. Все равно где-то есть место, куда его заботливо приведет провидение, где меж соснами гуляет ветер, где обнаженное по пояс тело зимним утром пронизывает холодом колючий морской воздух, где стволы сосен и его залитое кровью тело скоро зальет красным светом встающее на горизонте солнце.
Если же они смогут добраться до дворца… Его посетили жуткие видения: он переплывает подернутый тонким ледком ров, взбирается на крутой берег и, спрятавшись среди сосен, ждет утра; или ожидает утренний рассвет у моря там, откуда едва заметно просматривается тень острова Цукисима, а ведь может так случиться, что он вонзит в себя меч перед встающими в первых лучах солнца силуэтами зданий в Маруноути![58]
25
Хонда после возвращения из командировки сам почувствовал, что с ним что-то происходит.
Реальность потеряла привычные очертания. Он стал пассивен в работе, которая требовала самых разных суждений о событиях этой реальности. Часто погружался в задумчивость, не замечал, что к нему обращаются коллеги, оставлял их вопросы без ответа. Когда это дошло до председателя суда, тот забеспокоился, не сказываются ли таким образом на Хонде перегрузки в работе.
Даже когда Хонда сидел за столом в рабочем кабинете судей и изучал документы, мысли его снова и снова возвращались к сцене из давнего сна Киёаки, принявшей форму реальности тем вечером в Янагаве. Он вспоминал также, как на следующее утро, поддавшись внезапному импульсу, он перед отъездом в Осаку, навестил могилу Киёаки на кладбище Аояма.
Мать сердилась, что сын утром второпях кинулся из дома, хотя до поезда еще оставалось достаточно времени, но Хонда велел шоферу сначала завернуть в Аояму и ехать по дороге, ведущей через кладбище, на перекрестке в самом центре он вышел из машины, попросив подождать его, и поспешил к могилам семьи Мацугаэ. Даже если бы он и забыл дорогу, место своими размерами издали бросалось в глаза.
Хонда вернулся немного назад по дороге и свернул на тропинку между могилами. Утреннее осеннее солнце за спиной тянуло сквозь тонкие стволы сосен слабые лучи. Свет, пробираясь меж вершинами могильных памятников и тусклой зеленью деревьев, приглушал блеск новеньких гранитных пагод.
Хонда прошел чуть вперед. Чтобы добраться до могил семьи Мацугаэ, которые отсюда были уже видны, следовало свернуть направо и дальше идти прямо по мху и опавшим листьям. Большие храмовые ворота из светлого гранита, ведущие к месту упокоения семьи Мацугаэ, возвышались над соседними могильными камнями, и те напоминали придворных, обступивших своего владыку. Ворота были копией ворот усадебного «Храма» Мацугаэ.
Сейчас такая «помпезность» в стиле Мэйдзи выглядела чуть грубоватой. От кладбищенских ворот сразу бросалась в глаза огромная даже по здешним масштабам скала — памятник Акире Мацугаэ; известный китайский мастер вырезал на камне подробный рассказ о деяниях деда Киёаки, закончив его похвалой себе: «Почтительно взирай на труд, в веках оставленный». Скала подавляла — другие могилы семьи были просто незаметны. На возвышении, куда вели ступени, каменная храмовая ограда окружала площадку, где и были рядом могилы Киёаки и его деда. Не разглядывая памятник Акире Мацугаэ, Хонда сразу поднялся по каменным ступенькам справа.
Расположенные рядом могилы являли резкий контраст. Огромный памятник-скала возвышался в центре площадки, дорогу к нему грозно охраняли каменные фонари. Могила Киёаки явно нарушала симметрию в месте вечного упокоения деда, памятник скромно стоял с правой стороны и из-за внушительных размеров соседнего казался маленьким, хотя от основания в нем было около двух метров. И сам памятник, и вазы для цветов с фамильным гербом повторяли своими формами монументальное сооружение рядом, только камня пошло меньше. На уже потемневшем граните была дивной вязью вырезана лаконичная надпись «Могила Киёаки Мацугаэ». Цветов в вазе не было — там стояла только веточка бадьяна.
Хонда, прежде чем почтить память друга, некоторое время неподвижно стоял перед камнем. Какое чудовищное несоответствие — юноша, живший исключительно чувствами, обрел дом здесь, под каменной пагодой. Когда-то Хонде казалось, что он замечает в своем друге признаки смерти, но они больше напоминали бушующее внутри пламя, в его душе сама смерть сверкала, была в постоянном движении. В этом же холодном камне не было ничего от Киёаки.
Хонда отвел взгляд и огляделся кругом. Сквозь облетевшие деревья был виден перекресток дорог, где он вышел из машины, в темной тени вечнозеленых растений стояли спиной к Хонде каменные стелы других семей: справа и слева выступали желтые и лиловые хризантемы — принесенные на могилы цветы.
В Хонде все протестовало: он не желал складывать руки в молитве, ему хотелось грубо окликнуть Киёаки, потрясти за плечо, он недовольно перевел взгляд на гранитную, правильной формы ограду и обнаружил на ней крошечные красные листики дикого винограда. Хонда подошел поближе: виноград тихонько полз по каменным столбикам ограды, цепляясь за гладкую поверхность камня, в конце концов дополз до верха и теперь тянулся к могильному камню Киёаки, похожие на крохотные сухие печенья листочки были желтыми с алыми кончиками.
И тут у Хонды впервые за последние дни отпустило сердце, он снова подошел к могиле. Низко склонил голову. Хлопнул в ладоши, закрыл глаза. Ни один звук не нарушал покоя.
Озарение пришло мгновенно — Хонда вздрогнул. Интуиция говорила ему, что под этим камнем в могиле никого нет.
26
Исао еще не показывал лейтенанту Хори ни основные положения плана, ни проекты листовок, которые должны будут сбрасываться с самолета. Хори был занят на осенних учениях и никак не мог с ним встретиться. До решающих событий оставалось больше месяца. В октябре у лейтенанта должно было появиться свободное время — тогда он и займется планом.
Исао, который вернулся домой после недельного отсутствия, как обычно, радостно встретили мать, Сава и другие ученики школы. Может быть, потому, что у них не было случая поговорить вдвоем, Сава больше не заикался по поводу своего участия в убийстве Курахары. Так что у Исао не было случая поблагодарить его за деньги.
В этот вечер отца не было дома — он отправился на какое-то собрание, воспитанники школы хотели узнать, как прошли занятия у Кайдо, поэтому Исао отправился ужинать в общую столовую. Мать приготовила для всех ужин получше.
— Пусть пока поговорят… помоги-ка мне — возьми вот это блюдо.
Мужчинам в доме запрещалось входить в кухню, так что Исао принял у матери пестрое фаянсовое блюдо в коридоре. На нем были красиво разложены ломтики сырой рыбы — морского окуня, палтуса, в общем, такой, что не часто появлялась в меню учеников. Исао не понравилась вся эта возня с угощением. А Минэ поразило неприязненное выражение на ледяном лице сына, который в темном коридоре неохотно взял у нее из рук блюдо.
— По какому поводу такое изобилие?
— Для меня твое возвращение домой — праздник.
— Я всего-то на неделю уезжал тут неподалеку, а ты встречаешь так, будто я был за границей.
Исао никак не мог отделаться от мыслей о Курахаре и его деньгах. Это было самое неприятное — в собственном доме его постоянно преследует это имя. Оно отравляло и воздух школы, и воду, и все, что он брал в рот.
— Я специально приготовила, старалась, а ты и не рад. — Исао пристально посмотрел в глаза матери, которая явно обиделась. Зрачки были в постоянном движении, никак не могли успокоиться, как воздушный пузырек под стеклом строительного уровня. Под взглядом Исао глаза матери разом приобрели рассеянное выражение, скользнули куда-то в сторону.
