Александр Минчин - Лита
Пятница, я бреду уныло по институту. Дальше! Пора двигаться дальше, сколько можно брести. Институт — это всегда уныние и тоска. Навстречу попадается Светка, она строит мне глазки. Я машинально улыбаюсь и… чуть не сказал: «бреду тоскливо по институту». И иду сажусь на лекцию.
Студенты разбросаны, как фигуры в середине шахматной партии. Литы я не вижу, ее в аудитории нет. Тянется скучная лекция, после нее будут два семинара. После первого я иду на второй.
— Алешенька, — слышу голос и удивляюсь, кто меня так зовет еще в институте. Ирка нежно улыбается. — Теперь я верю, что ты не крутишь роман с Литой. Я видела ее с мужчиной в восемь утра на платформе метро «Фрунзенская». Он чем-то похож на тебя, — говорит она и продолжает: — А я всегда считала, что с ней встречаешься ты, и не верила, когда ты говорил…
Я поворачиваюсь и медленно бреду. Через два часа я набираю номер.
— Литу, будьте добры.
— Она в институте.
В одиннадцать вечера я набираю номер опять. Трубку снимают, молодой голос.
— Здравствуй, Вера. Можно Литу к телефону?
— Здравствуй, Алеша. Ее еще нет из института.
— В одиннадцать вечера?
— Я сама волнуюсь, почему так поздно.
До двух ночи я ждал звонка, но впервые она не позвонила.
В восемь утра я набрал номер. Вера сняла трубку.
— Можно Литу?
— Она звонила поздно, Алеша, и сказала, что останется у Марты.
— Какой там телефон? Почему она мне не перезвонила?
— У Марты нет телефона.
Странно, подумал я, не обратив на это должного внимания.
— Она сразу от нее поедет в институт, — говорит Вера.
Я попрощался, повесив трубку. Мне предстояло ожидать всего лишь пять часов. Я ненавижу ждать.
В субботу у нормальных людей день отдыха. Только мы учимся, мучаемся. Я приезжаю в здание института раньше, ее нигде нет. Как будто не существовало. Она наконец исчезла.
В час пятнадцать начинается лекция. В три она кончается. Литы нет в институте весь день.
В девять вечера я набираю номер, ожидая, что подойдет она. Трубку снимает Вера.
— Алеша, ее нет дома, она звонила, что останется у Марты до воскресенья. Я передала ей, что ты звонил.
Я благодарю и вешаю трубку.
Вечером раздается звонок, это Максим.
— Алешик, привет. Как дела, чем занимаешься?
— Ничем, думаю о жизни.
— Хочешь увидеться и подумать вместе?
— С удовольствием.
— Завтра я дежурю, давай в понедельник созвонимся и договоримся.
Мы прощаемся, я вешаю трубку. Ночь я сплю беспокойно, уверенный, что она опять попала в какую-то историю. Только бы не изнасилование. Опять…
Утром меня будит папа и отправляет в продуктовый магазин. Целый день я сижу у телефона и жду звонка. Никто не звонит. Такого с ней не случалось никогда.
В десять вечера Вера извиняющимся голосом говорит, что она еще не вернулась. Мне становится неприятно от самого себя: зачем я звоню. Полночи я не сплю и вспоминаю то утро, ее, топор, не тот этаж, не отзывающуюся дверь. И просыпаюсь с тяжелым предчувствием на сердце и в душе.
Как на казнь, еду я к первой лекции, внутри озноб. От не выспавшейся ночи. Я уже понимаю, что точно что-то случилось и ее подруга в этом принимает непосредственное участие (наставница!), и мне остается лишь ждать, когда я узнаю. Свой день и час…
Я не переношу глагол бездействия — ждать. Понедельник. На первой лекции ее нет… Она появляется ко второй паре. В перерыве я ей делаю знак — спуститься вниз.
Она спускается.
— Оденься и иди за мной.
Она беспрекословно подчиняется.
Уже на улице я слышу ее шаги позади меня. Не оборачиваясь, я говорю:
— Моли Бога, чтобы у меня не было кинжала во внутреннем кармане.
— О чем ты говоришь, Алешенька?
Я иду, направляясь в больничный парк, где мы когда-то объяснялись. Я чувствую, это финал. Сыро, грязно, печально на улице. Вот-вот стемнеет. В заросшем парке совершенно ни души. Замшевое пальто расстегнуто, она в темном платье с гранатовым верхом, которое ей когда-то подарил.
Я останавливаюсь около скамьи.
— Сядь.
Она послушно садится, сжимая колени. Сапоги едва не достают изящные колени.
— Где ты была?
— У Марты.
На глазах накрашена тушь. Поверх туши…
— Я спрашиваю еще раз, где ты была?
— У Марты, Алешенька.
Я размахиваюсь и наотмашь, с дикой силой бью по лицу. Голова даже не дергается и возвращается на место.
— Где ты была?
— У Марты.
Я размахиваюсь и со звериной силой бью ее по лицу опять. И опять. Я озвереваю.
— Алешенька. — Она перехватывает мою руку и вдруг вся сжимается в комок. (На лице ни слезинки, я знаю, что иначе она не сознается.) Я размахиваюсь резко другой, понимая, что сейчас она не вынесет удара.
— Не надо, — вскрик, и неожиданно она начинает скулить: — Я блядь. Все это блядство. Я блядь, я блядь… Прости меня… Умоляю…
— Где ты была?
— У твоего брата…
Как будто зарево опаляет и сжигает половину моего лица. Все начинает расплываться в глазах, мельтешить, боль застилает разум, в голове дико стучит. Я удерживаюсь и не качаюсь.
— Что с тобой, любовь моя?! — слышу я голос.
Я овладеваю горлом и спрашиваю:
— Все эти три дня и ночи?
— Да, — говорит твердо голос.
Я начинаю бить в этот голос слева направо, справа налево. Я бью с невообразимой силой — слева направо, — ее голова дергается из стороны в сторону, и я поражаюсь, как она не срывается с плеч (от этих безумных ударов): тушь, слезы, кровь — все течет, смешавшись. Я замираю. И вдруг слышу:
— Я проститутка, я заслужила. Еще, Алешенька, еще…
Я заставляю невероятнейшей силой себя остановиться и думаю, почему я забыл взять с собой кинжал, сейчас бы все закончилось — и для нее, и для меня. Она сидит, обхватив волосы руками. Я швыряю ей платок в лицо. Раздаются всхлипы.
— Чтобы больше никогда, отродье, не попадалась мне на глаза. И упаси тебя господи когда-нибудь набрать мой номер телефона.
Она падает на лавку как подкошенная и начинает рыдать.
Я тяну руки к ее голове, чтобы схватить за волосы, но останавливаюсь. Сгребаю ее за локоть, и тащу за собой, и вышвыриваю из парка, не слушая, что она говорит. В переулке ловлю такси, вталкиваю ее на заднее сиденье, говорю куда и плачу за поездку.
— Алешенька… — слышу я последний вскрик.
В голове разлетаются тысячи раскаленных стрел. Я добираюсь домой и не верю, что мне это удается. Набираю номер.
Трубка молниеносно снимается. Хриплый голос:
— Я доехала. Не волнуйся за меня…
Я безвольно роняю телефон. Дегенерат, неужели меня все это еще волнует…
В голове начинает бить, как по наковальне. Тысячи мыслей-игл одновременно вонзаются, перепутываются, режут, колются. Только сейчас я осознаю, что произошло. Веки горят, тошнота спазмом овладевает горлом. Мама появляется почти бесшумно.
— Алеша, что с тобой? У тебя лицо белее снега.
Меня трясет, колотит озноб.
— Скажи, что случилось? Говори, тебе станет легче. Только не молчи.
Я чувствую, что сейчас разорвусь, мне надо выбросить это в космос. В кого-то.
— Лита…
— Что Лита, что с ней?
— …была с Максимом.
— Не может быть, — вскрикивает мама. — Откуда ты знаешь, может, это сплетни?..
— Она сказала… сама.
Я начинаю бить головой об стенку, пока не проходит боль. В затылке что-то шуршит.
— Не надо так убиваться, Алешенька…
Я иду в ванную и ставлю голову под холодную струю. У меня расколото все в ней пополам.
— Тебе надо лечь, сейчас же, иначе ты сойдешь с ума. На тебя страшно смотреть…
Она укладывает меня на диван и гасит свет. На тот самый диван…
С ума сходят растерянно. Или постепенно. В эту ночь я сошел с ума. Голова моя раскалывалась, ее пронзали иглы: в моем подаренном платье, три дня подряд, три ночи… тонкие пальцы снимали лифчик, обхватывали ногами, брали в рот; губы на сосках, колено раздвигает, упираясь в… Нет, нет… Я вертелся с боку на бок. Я хотел, чтобы мне отрубили голову, чтобы она не думала… Снимает сапоги, подарок, лучшее белье, подарок, расстегивает молнию, сзади, на платье, подарок, тонкие колготки скользят вниз, трусики, ее кожа, мое тело, раздвинутые ноги, разломленные бедра…
Нет! Теперь я знал, как люди сходят с ума, постепенно. Или сразу. Я сходил — постепенно.
В час ночи раздался звонок.
— Алеша, что случилось? Лита плачет, закрывшись в ванной, три часа подряд.
— Ничего не случилось. Лита переспала с моим братом. А так ничего особенного не случилось.
Я повесил трубку. Я не знал, что делать со своей головой и мозгами. Я не представлял, что такое может быть, в них все перемалывалось до мельчайших деталей, которые ранили все больше и больше. Полночи я крутился, не соображая, не в силах справиться ни с чем… Расставленные ноги, раздвинутые бедра… Пока не появилась слышавшая все мама.
