Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс
– Ну, и чего ты там материшься, а? Говорил я тебе: не умеешь ездить на велике – не берись. Может, по части трехочковых ты и в самом деле горяч, как микроволновка, но по трубе гонять – дело другое.
Не успел Эдам закрыть дверь и отойти на пару шагов по коридору, как за его спиной раздались приглушенные голоса Джоджо и его соседа. Они явно снова уткнулись в свою компьютерную приставку и теперь вопили не то от радости, не то от огорчения и смеялись… смеялись, понятно, над ним – над кем же еще? Насчет этого у Эдама сомнений не было. Теперь, значит, эти два полудурка будут как двенадцатилетние подростки гонять свою «Плей Стейшн», при этом матерясь и ржа, как кони, над ним, Эдамом Геллином… которому сейчас придется переться в библиотеку и на скорую руку ковыряться в каталоге, чтобы успеть собрать хотя бы какой-то материал и набросать две с половиной, а лучше три тысячи слов на заданную тему. Причем сделать это нужно так, чтобы можно было хотя бы лицемерно поверить, будто все это написал такой кретин, как Джоджо Йоханссен. Хотя на самом деле этот Джоджо вовсе не такой уж кретин. Он просто раз и навсегда отказал себе в удовольствии шевелить мозгами и продолжал упорствовать в этом, видимо, просто из принципа. Зря он так. Да что там зря – парень пока что еще не дурак, но скоро им станет. Это выглядит просто жалко. Сильный парень, волевой, умеющий постоять за себя – а глядишь, оказывается размазней и слабаком, который не смеет нарушить неписаный закон студентов-спортсменов, запрещающий им хоть в чем-то походить на обычных студентов, не входящих в особые списки спортивной кафедры. Именно по этой причине он, Эдам, получил наряд вне очереди на ночное дежурство, в то время как сам Джоджо убьет пару часов перед телевизором, а потом уснет беззаботным сном младенца, привыкшего, что к моменту пробуждения все необходимое подается ему на блюдечке.
Лицо Эдама залилось краской от злости и унижения. Да черт его побери! Чего стоит только комедия, которую ломал этот бугай – как, мол, он рад его видеть… А эта симуляция провалов в памяти! Ясное дело, баскетболист прекрасно помнил, что реферат ему нужно сдать завтра, да только привык, что все как-нибудь само собой образуется… А как он полез обниматься, делая вид, будто это и есть образец подлинно товарищеских отношений… «Ты настоящий мужик!..» Этот чертов ходячий мешок с мускулами схватил его и поднял, да еще и потряс в воздухе! Как будто специально хотел дать понять, что не только знания Эдама, но и сама его шкура принадлежат ему! «Ты настоящий мужик!» – это следовало понимать с точностью до наоборот: «Какой ты, на хрен, вообще мужик! Ты мой слуга! Мой мальчик-оруженосец, мой паж! Захочу – задницу тебе надеру!»
Еще более громкий взрыв хохота послышался за спиной Эдама. Ну конечно, Джоджо и его сосед ржут над ним! Так их разобрало, что остановиться не могут! Эдам на цыпочках вернулся к двери их комнаты и прислушался. Они опять хохочут! Но, судя по доносившимся до Эдама обрывкам фраз, смеялись они над Верноном Конджерсом, над тем, как Чарльз доводит его и как Конджерс ничего не может с этим поделать. И то ладно, смеются они, значит, не над мальчиком-слугой… по крайней мере, в данный момент… Впрочем, от этого Эдаму не сильно полегчало. Он пошел по коридору, мрачно наклонив голову и повторяя про себя все те презрительные и гневные слова, которыми должен был встретить наглые требования этого бугая-баскетболиста. Вообще-то на чисто рациональном уровне Эдам давно смирился с возникшими отношениями, сложившимися по типу «слуга – господин». Кроме того, далеко не каждый из этих студентов-спортсменов, которых он курировал, стремился продемонстрировать ему свое превосходство. Некоторые совершенно искренне выражали благодарность – примерно так же, как это делают попавшие в трудное положение дети, когда им удается избавиться от неприятностей. В этих случаях между ними скорее складывались традиционные отношения «учитель – ученик» и тогда работать становилось намного легче и приятнее. В любом случае, те триста долларов в месяц, которые ему платили за шефство над каким-нибудь болваном, были принципиально важны для того, чтобы Эдам мог удержаться в Дьюпонте, как и та сотня или около того (только чаевые, никакого оклада), которые он зарабатывал, доставляя пиццу к дверям комнат в студенческих общежитиях. Эту работу ему предоставляла небольшая пригревшаяся при университете компания под названием «Пауэр Пицца». Естественно, эта работа также способствовала установлению отношений «слуга – господин» между ним и его однокурсниками, но, к счастью, в наши дни в студенческой среде не принято демонстрировать свое превосходство перед теми, кто вынужден зарабатывать себе на жизнь. Стремление к подчеркнутой демократичности в общении с бедными стало одной из отличительных черт в модели поведения преуспевающей части общества.
У каждой из этих работ были свои преимущества и недостатки. Эдаму приходилось мириться и с тем, и с другим. Денег, полученных на каждой из этих работ по отдельности, ему все равно не хватило бы. Кроме того, перемена рода деятельности скрашивала их монотонность. Самым нудным делом была, конечно, доставка пиццы. Больше всего Эдама угнетало то, что в пиццерии приходилось заступать на полную шестичасовую смену, а поменяться с кем-нибудь представляло целую проблему. Неприятной стороной шефства над спортсменами была необходимость подчинять свое время и настроение этим тупым накачанным эгоистам, которые без стеснения могут позвонить тебе посреди ночи, вспомнив, что у них завтра зачет или контрольная. И вообще, участвуя в комедии под названием «общественная помощь студентам-спортсменам», Эдам словно бы соглашался, что весь этот балаган специальной программы обучения спортсменов имеет полное право на существование. Какое там специальное обучение! Эдам прекрасно понимал, что все это – чистой воды фарс. Впрочем, эта работа была все-таки более разнообразной, чем доставка пиццы. Иногда задания оказывались интересными, творческими и даже полезными для него самого. По большей части эту работу можно было делать в удобное для него время, а главное… Эдам старался не признаваться в этом даже себе: ему льстило, что эти дремучие тупоголовые качки в какой-то степени зависели от него, каким бы хамским ни было их к нему отношение.
Из-за одной двери дальше по коридору доносилась музыка – на всю громкость звучал старый альбом Тупака Шакура – самая известная, можно сказать, ставшая классической композиция, посвященная матери… Это как раз и есть комната новичка Вернона Конджерса – Эдам однажды подменил своего друга, ставшего одним из кураторов Конджерса, и смог убедиться, что его номер – настоящий храм Тупака Шакура: две стены в гостиной от пола до потолка оклеены фотографиями и постерами этого легендарного мученика рэпперских войн. Эдам прошел мимо следующей двери, приоткрытой на несколько дюймов… Из-за нее доносились громкие звуки какого-то кинобоевика, и на этом фоне мужской голос произнес: «Слушай, Трейшоун, только между нами: я в эту хрень играть не собираюсь. Ты меня понял?» Ну да, конечно, Трейшоун Диггс по кличке «Башня»… Из-за двери напротив доносился смех двоих мужчин и девушки. В какой-то момент девушка взвизгнула и с притворной обидой в голосе воскликнула «Кёртис, ты что? Ведешь себя, как капризная девчонка!» Снова визг и уже мужской голос, пытающийся подражать женскому: «Не лапай меня, я тебе говорю, проти-ивный!..» Взрыв хохота Ну да Кёртис Джонс, кто же еще. Эдам пошел дальше по коридору… Из-за следующей двери, и еще из-за одной, да практически почти из-за каждой двери в этом люкс-общежитии раздавались безошибочно узнаваемые звуки стрельбы и взрывов, сопровождающие самые дурацкие и примитивные компьютерные игры. Эта какофония здесь воспринималась на редкость органично, скорее как симфония, отображающая вечернюю жизнь великих звезд баскетбола, живых легенд, отдыхающих и развлекающихся после трудов праведных. Эдам улыбнулся. Охренеть можно! «Психологические особенности личности Георга Третьего как катализатор Американской революции»… надо же было придумать такую тему самостоятельной работы для кретина, который живет в свое удовольствие и даже понятия не имеет, что значит слово «катализатор»…
Несмотря на позднее время, жизнь в историческом здании Мемориальной библиотеки Чарльза Дьюпонта просто кипела. В главном холле стоял гул приглушенных голосов, то и дело разрываемый резким, почти визгливым скрипом подошв кроссовок о полированный каменный пол. Сводчатый потолок зала был настолько высок, что свет от настенных ламп, установленных на уровне окон, терялся там, в вышине, и, казалось, не возвращался обратно. Благодаря этому эффекту освещение в холле казалось приглушенным, словно тот, кто включил свет таким образом, намекал, что библиотека скоро закрывается. Впечатление это было обманчивым: читальный зал, компьютерный зал, отделы каталогов и справочной литературы – везде яблоку негде было упасть, повсюду кишел народ. Многие студенты привыкли делать домашние задания и писать курсовые работы по ночам, поэтому появляться в библиотеке ближе к полуночи считалось в Дьюпонте едва ли не хорошим тоном. При этом многие засиживались тут и до рассвета Мемориальная библиотека никогда не закрывалась. Сидеть здесь до двух, трех, четырех часов ночи, а потом с утра пораньше идти на занятия было для студентов привычным делом, пусть даже это казалось довольно эксцентричным и не совсем полезным для здоровья и умственных способностей распорядком дня.
