Марина Ахмедова - Дневник смертницы. Хадижа
Сессия заставила меня немного забыть о Махаче. Хоть дядя все и толкнул, я за Сабрину волновалась. Кто ей толкнет? Исмаил еще не приезжал, хотя с его звонка только неделя прошла. Сабрина получила несколько «неудовлетворительно». У нас на курсе хватало таких, кому никто ничего не толкал, и они старались сдать сессию сами. Клянусь, эти преподаватели, они были такие добрые с теми, от кого взяли деньги, и такие строгие с теми, кто сдавал сам. Конечно — экзамены ведь их хлеб.
Только я все равно не могу понять — как они потом станут нам в лицо смотреть, мы же будем знать, что они покупаются. Клянусь, если б я купилась, я б себя уже человеком не чувствовала, потому что я же не сумка на рынке, которую можно купить. Я думаю, они во время второго семестра глаз на нас не будут поднимать, так им стыдно будет. Зачем, да, так жить? Я понимаю, когда, как дядя Вагаб, взял у кого-нибудь деньги, но про это же никто не знает, и ты ходи по улицам уважаемым человеком. А в университете все знают, сколько и у кого ты взял, потому что почти все сами тебе давали. Дядя говорит, их тоже понять можно — в городе другой работы нету, экономики у нас нету, заводов нету. На что людям жить? Хотя, Аллах, я бы не сказала, что люди в нашем городе так уж плохо живут — одежда у всех дорогая, машины-иномарки, салоны красоты полные, в праздники, клянусь, в ресторанах места не найдешь. Хотя в ресторанах я не была, но я же вижу, сколько дорогих машин возле них стоит.
Наступил тот день, которого я боялась, — экзамен по философии. У Хадижат Абдуллаевны, говорят, такое правило — она сама лично толкается, потом со всеми другими делится.
Наш курс стоял в коридоре рядом с аудиторией. Все заходили по одному. Как я буду давать деньги, волновалась я.
— Как все, — говорила Сабрина. — Положи деньги в зачетку. Зайдешь, и сразу зачетку ей на стол. Посмотришь, она Даже спрашивать тебя ни о чем не будет.
Первой вышла Фатима. Ее отец — художник, и она тоже притворяется аристократкой — медленно ходит, тихо говорит, всегда краснеет. Она уже засватана за московского банкира. Не видела картин ее отца, поэтому не знаю, на что этот банкир позарился. Фатима — маленькая, худая, как палка, а лицо у нее — Абидатке из нашего села позавидуешь. И глаза завистливые. Пусть хоть тысячу картин твой отец нарисует, пусть ты хоть сто раз себя аристократкой считай, пусть хоть так тихо говори, что все вокруг уши сломают, все равно зависть в глазах не спрячешь. Бабушка всегда говорила: чтобы понять, какой человек, надо ему в глаза посмотреть — в глазах душа отражается.
— Какой позор, какой позор, — Фатима прижимала узкие ладони к бледным щекам. — Поверить не могу, я давала взятку. Я — давала взятку. Какой позор, — она мотала головой.
Клянусь, я разозлилась — если ты такая честная, зачем замуж за банкира выходишь? Как будто мы не знаем, как в Москве деньги делают.
— Хватит ломаться, Фатима. Мы тут все даем. Стыдно пусть будет тем, кто берет, — сказала Нинушка.
Какой у нее голос грубый. Сплетничают, будто она курит. Я к Нинушке хорошо не отношусь, но иногда я завидую, что она может сказать то что думает. И никто ей рот закрыть не смеет. Если бы у кого-нибудь другого мать так в коридоре сидела, этого человека унижали бы на каждом шагу. Но Нинушке палец в рот не клади — руку откусит. И всегда говорит как думает, даже преподавателям, никого не боится. Ей когда Аминат Казиевна замечание сделала, что она красной помадой накрасилась, она ей ответила: «А вы на себя смотрели, прежде чем другим замечания делать?» Мы тогда тоже посмотрели на Аминат Казиевну — клянусь, на ней губнушка была ярче, чем у Нинушки. Зачем да тогда другим замечания делать? Если ты моей бабушки ровесница, зачем вообще красишься? Нинушке многие завидуют еще потому, что, считается, она на одну американскую актрису похожа, Мэрилин Монро ее зовут. Специально я в журнале нашла фотографию этой актрисы, смотрела — ни грамма Нинушка на нее не похожа.
Пришла моя очередь, и я зашла в аудиторию. Хадижат Абдуллаевна сидела за преподавательским столом.
— Садитесь, — сказала она.
Я не верила, что смогу дать ей зачетку, в которой лежат деньги. Мне казалось, от стыда я провалюсь под землю. Я положила зачетку на стол, прямо перед ней. Она открыла ее.
— Хасанова Хадижа… — сказала она.
Сейчас она перелистает еще одну страницу и увидит там деньги. Я зажмурилась — мне показалось, она даст мне пощечину. Но вместо этого я услышала, как выдвигается ящик ее стола. Я открыла глаза. Хадижат Абдуллаевна держала зачетку двумя пальцами и вытряхивала из нее в ящик деньги.
— Вот так бывает, когда не учитесь, — сказала она. — Почему бы не взять и просто не выучить предмет?
О чем она говорила? Что я могла ей ответить? Какой «не выучить»? Она же мне ни одного вопроса не задала. Она же сама без денег никому не ставила!
— А преподаватель из-за вас вынужден на компромисс со своей совестью идти…
Хадижат Абдуллаевна смотрела прямо мне в лицо. Аллах, как мне стыдно! Правильно Фатима говорила, не врала, какой позор. А с другой стороны, это что получается — она деньги у меня берет, и ей не стыдно смотреть мне в лицо, а мне что, вместо нее должно быть стыдно? Я тоже подняла глаза. Лучше бы я этого не делала! Она смотрела не на меня, а через меня! Ей не будет стыдно во втором семестре — она мое лицо забудет, она уже его забыла, потому что не видит меня!
— Если бы вы выучили предмет, мне бы не пришлось пачкать руки о ваши деньги, — говорила она. — Но вы все считаете, что легче дать, чем выучить. А преподавателю, думаете, легко? Преподаватель вас жалеет — чтобы вы на следующий курс перешли, ваших родителей жалеет, которые, наверное, столько денег на ваше поступление потратили, которые вас замуж выдать хотят с хорошим дипломом. Вот и вынужден преподаватель на сделки со своей совестью идти.
Я сидела и чуть не плакала. Я же не знала, что ей на сделку приходиться идти и она только ради нашего блага руки об эти грязные деньги пачкает. Клянусь, если бы я знала, что она так думает, я бы ночами не спала, но выучила ее предмет.
Она снова открыла мою зачетку, поставила в ней зачет и расписалась.
— Идите, — сказала она.
Я взяла зачетку и встала. Мне хотелось сказать ей спасибо, но мне было так стыдно за себя, что слова не шли.
— Ну как? — спросила Сабрина.
— Вай, она бедная, оказывается, на сделки со своей совестью из-за нас идет. Так мне ее жалко стало, клянусь, — ответила я.
— Бедная? Ее жалко? — захохотала Сабрина. — Клянусь, ты такая наивная, как будто только вчера с луны упала. Она каждый год эти лекции о сделках с совестью всем студентам читает, чтобы время потянуть.
— Зачем?
— Как зачем? Если ты зашла-вышла, какой это экзамен?
Какая эта Хадижат Абдуллаевна! Совесть свою давно потеряла! Она, наверное, себе полный ящик денег соберет, потом они с мужем еще один банкетный зал построят! Вот так люди деньги зарабатывают! Только у нас в селе с утра до вечера работают как ишаки! Почему тогда моя бабушка обязана такое тяжелое сено на спине носить?! Чем она хуже этой Хадижат Абдуллаевны?! Клянусь, моя бабушка в тысячу раз лучше, и ты это знаешь, Аллах! Где тогда твоя справедливость, спрашивается!
* * *Сегодня, когда дядя позвал меня зайти к нему в кабинет, я испугалась — подумала, он узнал про тот джип или про то, как мы к гадалке ездили. Он меня раньше никогда не звал к себе в кабинет.
Дядя сидел за большим столом, на котором стоял компьютер. Дядя его даже включать не умел, но специально купил, чтобы кабинет смотрелся. На стене висела сабля, которую ему подарили на работе, и кинжал — он ему от предков достался. Кобура с пистолетом на столе лежала. Я когда тут пыль вытираю, стараюсь ее даже не трогать.
— Хадижа, с тобой на курсе учится Алиева Сабрина? — спросил дядя.
Я как услышала имя Сабрины, у меня ноги подкосились. Так я и думала, что он все узнает. Знала, что сейчас он скажет — я их опозорила дружбой с ней и они возвращают меня в село! Я так хотела в городе жить, я только сессию сдала. Аллах, спаси меня, спаси, стала просить про себя я. Я больше не смогу жить в селе. Аллах, умоляю тебя, помоги мне. Все сделаю, как ты захочешь! Молиться пять раз в день буду, обещала я. Косметикой пользоваться не буду. Только оставь меня городе, прошу тебя, повторяла я про себя, глядя на дядю.
— Хадижа, ты что, язык проглотила? Учится с тобой Алиева Сабрина? — еще раз спросил дядя.
— Учится, — еле сказала я.
— Не видела, ни с кем она не встречается?
— Нет, — я замотала головой.
— Как не видела? Такое бывает, чтобы на одном курсе учились и ты не видела? Одна ты ничего не видишь, что ли?
Он сидел за столом, и его глаза копались во мне. Он знал, что я с ней дружу, поняла я. Я опозорила их семью.
— Дядя, клянусь, я с ней только несколько раз с занятий домой ходила, потому что она, когда домой идет, мимо нашего дома проходит, — стала плакать я. — Еще она сказала, что Исмаил ее засватал. Клянусь тебе, она порядочная. Если бы я знала, что он ее не засватал, а просто к ней приезжает, я бы, клянусь тебе, ни за что с ней по одной дороге ходить не стала. Исмаил через неделю приедет, он ее украдет, только ты никому не говори, потому что, если ее родители узнают, они ее запрут дома. Они против их брака, потому что он не их национальности.
