Марина Ахмедова - Дневник смертницы. Хадижа
— Про парней пришли спросить? — Гадалка стала смотреть то на меня, то на Сабрину, у меня от страха похолодели ноги. — Ты с ним зря связалась, темными делами он занимается, — сказала она Сабрине, — лучше быстрее выкини его из головы.
— Мы поженимся скоро, — тихо сказала Сабрина.
— Что-то я тоже не вижу, чтобы он особо на тебе жениться хотел. — Она застыла, а потом моргнула: — Все! Не женится он на тебе! Не будет он тебе мужем!
— Мы уже договорились, он мне предложение сделал, — сказала Сабрина, как будто просила гадалку подтвердить.
— Это не я решаю, — сказала гадалка, — так написано — он на тебе не женится. Ищи себе другого мужа. Ты мне не веришь? Вот посмотришь — ты его больше не увидишь. Подожди…
Она замолчала и долго на меня смотрела. У меня от ее взгляда забилось сердце, кровь побежала к лицу, я начала почти задыхаться. Казалось, что теперь ее рука спустилась из головы в мое сердце и выжимает его. Гадалка смотрела, уставившись не моргая, пока ее глаза не стали напоминать стекло. Она сильно вздрогнула, и я чуть не закричала от страха.
— У тебя прапрабабушка была — святая женщина, — сказала гадалка. — Она сейчас ко мне приходила. Теперь уходите, я больше ничего не вижу. — Она перестала на нас смотреть и смотрела в пол.
— Посмотрите еще, — стала просить я.
— Каждый сам делает свой выбор, — сказала гадалка, — особо никто никого заставить не может. Какая совесть, такой и выбор. Когда выбор сделан, я ничем помочь не могу.
Аллах, про что эта женщина говорила? Какой выбор она имела в виду? Я только хотела знать, буду я с Махачем или нет. Зачем она мне какие-то странные вещи про выбор говорила? Сабрина вся побелела и встала с кресла, чтобы уйти, а я продолжала сидеть и смотреть на гадалку. Не знаю почему. Я говорила себе: встань и иди, но вторая моя половина как будто заставляла меня быть упрямой, я молча смотрела на гадалку. Она уставилась в одну точку на ковре, постеленном на полу, и я пошла за ее взглядом, но тут меня как будто плеткой по спине ударили — я увидела, что точкой, куда падал ее взгляд, был зеленый треугольник. Как я разозлилась! Сама не знаю почему. Меня кто-то в плечо как будто толкнул, и ее рука как будто вылезла из меня. Зачем я сюда пришла? Других дел у меня, что ли, нет? Правильно говорит мулла, что гадалкам шайтаны нашептывают.
Я встала уходить. Сабрина пошла за мной. Мы уже до двери дошли, а эта гадалка говорит:
— Ты, которая в фиолетовой юбке, не надо тебе дружить ни с ним, ни с ней. Вот с ней, — она показала на меня своим бриллиантовым пальцем.
Я побежала из этой комнаты. Мне не хватало воздуха. Пробежала мимо седой. Вылетела в подъезд и прыгала через ступеньки. Во дворе на земле был гравий, каблуки застревали в нем. Лучше себе каблуки сломать, думала я, ноги сломать, лишь бы поскорее уйти отсюда. У остановки я повернулась — Сабрина бежала за мной.
— Зачем я вообще тебя послушала, сюда пришла! — стала кричать я. — Не верю я никаким гадалкам! Они только деньги берут!
— Сказки начинает выдумывать, потому что ничего не видит, — сказала Сабрина. — Я так тоже могу говорить и деньги за это брать. Болтает только, сама не знает что.
В это время у Сабрины зазвонила трубка.
— Исмаил! Исмаил! — закричала она в нее. — Ты где был, Исмаил?
Приехала маршрутка, мы поехали обратно в Махачкалу, и по дороге Сабрина радостно мне рассказывала, что Исмаил уезжал по делам к дядьке в Ростов, теперь он вернулся и через две недели ее украдет. Сабрина вся изменилась, у нее снова заблестели глаза.
— Я хочу тебе подарить, — она сняла с себя заколку-краб в фиолетовых камушках.
— Оставь — тебе под юбку, — сказала я.
— Бери, я от души дарю. Мне Исмаил еще купит. У него деньги есть. Я своими глазами видела, как он доставал из кармана вот такую пачку долларов.
Я положила заколку в сумку и выкинула эту шарлатанку вместе с ее словами из головы. Конечно, если за обманы такие деньги брать, еще не столько бриллиантов можно себе купить.
* * *Вот и наступила сессия. На улице сильно похолодало, и я пришла в университет в шубе. Никто особого внимания на меня не обратил, потому что у половины девушек с нашего факультета были норковые шубы. Только на филологическом ходили в дубленках и пальто.
Город зимой стал таким противным. От нашего корпуса до моря — идти и идти, минут двадцать. Откуда здесь берется такой сильный ветер? Невозможно волосы распустить — ветер делает с ними что хочет.
Сегодня я снова видела Сакину. Она пришла в голубой шиншилле. Она зашла в дверь, когда мы стояли у зеркала, и прошла мимо нас, глядя прямо перед собой. Можно подумать, она всегда что-то видит на кончике своего носа — так его задирает. Другие девушки, когда проходят мимо зеркала, хоть один взгляд в него бросают. А эта нет, как будто слишком уверена в своей красоте. Зато как на нее смотрели другие… Конечно, куда мне до нее. Только тебе, моя тетрадь, я могу сказать, что происходит со мной, когда я вижу Сакину, — мне хочется подбежать к ней и царапать ногтями ее тонкую белую кожу. Когда я представлю, что ей достанется Махач, у меня волосы на голове шевелиться начинают, от злости я себя не помню. Как я ненавижу ее!
Его я хочу увидеть — и не хочу. Я боюсь его видеть — и боюсь не видеть. Иногда мне кажется, еще чуть-чуть не увижу его, и умру. Я думаю о нем постоянно, и не могу с этим ничего сделать. Я приказываю себе — быстро выброси его из головы, он все равно никогда не будет твоим! Но какой-то голос нашептывает мне — Махач, Махач, Махач. Мне и сладко, и горько слышать этот голос. Он сладкий, как сахар из бабушкиного мешка. Если этот голос позовет меня броситься в речку или под машину на дороге, я сделаю это. Не хочу жить без Махача. Его лицо и этот голос, похожий на тот, что я слышала в детстве, всегда сидят в моей голове. Я хожу на занятия, ем, смеюсь с Сабриной, разговариваю и иногда даже забываю обо всем. Но стоит мне отвлечься, как голос шепчет мне — Махач, Махач, Махач, — и я снова начинаю умирать. Мне столько раз хотелось подойти к стене и разбить об нее свою голову, чтобы вытряхнуть из нее лицо Махача и этот сладкий голос. Аллах, если это такая бывает любовь, то будь она проклята, эта любовь! Зачем ты ее придумал? Зачем она существует на свете? Без нее лучше. Без нее можно жить, дышать можно. Без нее сердце не разрывается и не лопается. Глаза не плачут. Слезы не льются, когда можно и когда нельзя. Я сижу в маршрутке, смотрю на дорогу, а слезы так и текут по щекам. Хадижа, остановись, говорю я себе, на тебя же все смотрят! Они думают, у меня что-то случилось, может быть, кто-то умер. Я была бы счастлива, если бы эта несчастная любовь умерла. Я бы танцевала на ее могиле. Я была бы радостна и довольна. Будь она проклята! Аллах, я бы всю жизнь отдала за один год счастья.
Устала я от этого города. От постоянного дождя и сильного ветра. Надоел он мне. В село хочу. Закончится сессия, уеду к бабушке.
Нам передали листок, на котором возле каждого предмета стояла цена за «удовлетворительно», «хорошо» и «отлично». Дешевле всего стоили зачеты. Листок принес Сулик. Не знаю, где он его взял. Замдекана — Сулика родственник. Дороже всего, как и предупреждали, Ума Саидовна. У нее «отлично» пятьсот долларов стоит. Хабибула Мусаевич толкнулся дешевле всех. Сулик просто собрал все наши зачетки, мы скинулись, он занес все вместе — и зачетки, и деньги. Только Оксана Одинцова не скидывалась. Она всю сессию будет сдавать сама. Посмотрим, как Хадижат Абдуллаевна ей поставит — ее не волнует, готова ты или нет.
У нас за сессию берут больше, чем на филологическом, но меньше, чем на экономическом и юридическом. Дядя говорит, там преподаватели совсем жируют. Если денег нет, студенты начинают продавать свои вещи. На филологический факультет приходили студенты с физмата и скупали у девушек по дешевке их трубки. Потом они их продадут дороже на каком-нибудь рынке. Им же тоже надо на сессию зарабатывать.
Еще в начале сессии дядя приехал в университет к нашему замдекана и толкнул мне почти все экзамены, кроме философии.
— А он, короче, сейф открывает, а там стопки зачеток стоят, — потом рассказывал дядя и хохотал, — короче, это все, кого он сам толкает. Потом передаст зачетки кому надо и снова их в сейф положит. Так они там и будут лежать до следующей сессии.
Нинушка даже не приходила на все экзамены. Все видели у нас на факультете Гамзата с толстой пачкой тысячных — он толкал за нее сессию. Какой позор, они же не женаты. Правильно тетя говорит, горбатого могила исправит. Ее хоть убьют родители, она все равно будет с Гамзатом гулять. На мой взгляд, не такая уж она красавица, но он — точно чудовище.
Сессия заставила меня немного забыть о Махаче. Хоть дядя все и толкнул, я за Сабрину волновалась. Кто ей толкнет? Исмаил еще не приезжал, хотя с его звонка только неделя прошла. Сабрина получила несколько «неудовлетворительно». У нас на курсе хватало таких, кому никто ничего не толкал, и они старались сдать сессию сами. Клянусь, эти преподаватели, они были такие добрые с теми, от кого взяли деньги, и такие строгие с теми, кто сдавал сам. Конечно — экзамены ведь их хлеб.
