Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы
— А если я ее потерял? — полез я на рожон.
— Эсма (послушай)! — теряя терпение, прошипел моршед. — Мы тебе еще две статьи можем добавить! Хранение холодного оружия и угроза убийства, можно еще и взятие в заложники приплюсовать. Это лет на 15 потянет.
— А с каких пор лям (бритва) стало холодным оружием считаться?
— В тюрьме и иголка за оружие считается, что запрещено, то сам понимаешь!
Я не стал спорить, а отдал ему бритву, жалко было расставаться. Привык к ней, еще Тони мне ее подарил. Столько шмонов пережила, но, ладно, свою роль сыграла, жизнь мне спасла, и резать никого не пришлось.
— Когда я на допрос поеду? — в который раз спросил я.
— Скоро, как переводчика найдут, так сразу же и поедешь, может, даже на этой неделе.
— А что с этими будет? — кивнул я в сторону дворика, где до сих пор слышались удары палок и поскуливание избиваемых. Но ответа не получил.
Вот не боятся они так подолгу их бить, не боятся, что помрет кто-нибудь? Или профессионалы свое дело знают, дубасят больно, но не смертельно?
Я вернулся во двор, где стояли обе наши камеры, малолеток по-прежнему били и не разрешали встать с колен. Следом вошел моршед, что-то скомандовал дубакам, и те прекратили истязание. Всех, кто стоял, пересчитали и отправили по камерам, тех, кто стоял на карачках, оставили.
А надо сказать, что в Тунисе зима — сезон дождей. С конца декабря до середины февраля почти каждый день идет дождь. Дворик крыши не имеет, зато грязи и воды с избытком. Поэтому малолетки стояли на коленях на грязном полу, а сверху поливал мерзкий дождик. В отличие от них, проводившие экзекуцию надзиратели были одеты в сапоги и плащи с капюшоном.
Потом я узнал, что зачинщик драки провел трое суток в карцере, а после переведен в новую тюрьму, где его следы и теряются. По крайней мере, я про него больше ничего не слышал. Остальных еще часов пять подержали на коленях под непрекращающимся дождем, после отправили в камеру, где еще всыпали пахан с «дружбанами».
Вернувшись «домой», весь вечер сокамерники только и обсуждали, что мои сегодняшние приключения. Но мнения у всех сошлись, что не будь я ажнаби, то размазали бы дубаки по стенке вместе с малолетками, потому как вначале всех дубасят, а потом уж определяют степень вины каждого. Зачастую и невиновным достается, но это уж издержки тюремной жизни.
Да, расслабляться никак нельзя! Ни на минуту нельзя забывать, где находишься.
На следующий день на прогулке никто не бегал, не скакал, все было «чинно и благородно». Зэки гуляли, развешивали белье, курили, разговаривали. Ничто не напоминало о вчерашнем. Но, несмотря на окружающую умиротворенность, я был предельно собран и внимателен, ходил по дворику, избегая большого скопления людей. За один день я приобрел больше двух десятков врагов. Кто теперь даст гарантию, что кто-то из них не захочет ткнуть меня заточкой в почку или полоснуть бритвой по лицу?
Неожиданно подошли пахан первой камеры с Болтуном.
— Руси, это Омар, он капран бит вахед, — начал Болтун. — Он хочет извиниться за своих.
— Яум джамиль, Омар (прекрасного дня, Омар)! — поздоровался я.
— Ты извини моих парней, они молодые еще, глупые, — стал оправдываться пахан первой камеры. Затем он крикнул, и вчерашние драчуны несмелой толпой подошли к нам. У большинства, с удовольствием отметил я про себя, на лице бугрились приличные кровоподтеки.
— Ты извини нас, брат! — начали они мямлить нестройными голосами.
— Брат! Не обижайся! Тебя все тут уважают, ты в Рамадан пост держал, Титти спас, никого не заложил, с кем дрался, голодовку выдержал в девять дней, — начали они перечислять мои «заслуги».
— Брат, давай мир? — предложил здоровяк с двумя «подбитыми» глазами, видимо, главный у малолеток.
— Ваши братья в овраге лошадь доедают! — по-русски озвучил свои мысли и по-арабски добавил: — Бехи, салям (хорошо, мир)!
После чего пришлось с каждым обняться и потереться щекой об щеку по арабскому обычаю. Ну все, теперь мы сахби! Хотя дай волю этим новым «дружбанам», вот ни секунды не сомневаюсь, что набросились бы сворой и разорвали на тысячу мелких кусочков, и мертвого бы рвали!
Ну, раз предлагают мир, грех отказываться, лучше слабый мир, чем крепкая война! Тут же меня угостили стаканом кофе, стараясь как можно шире улыбаться, распил с ними этот напиток.
По правде сказать, больше здесь крупных конфликтов не возникало. Через неделю малолетки возобновили броуновское движение. Опять носились как угорелые, правда, стараясь не задеть меня, а если и задевали, то приносили самые большие извинения.
Ребятишки росли, развивались, в отличие от моих ровесников им надо было выплеснуть ту энергию, которой их снабдила природа. У них еще молоко на губах мамкино не обсохло, а их уже лишили этой возможности. По сути, это были дети, которым надо порезвиться и пошалить. Однако этим «деткам» ночью в темном переулке лучше не попадайся!
Большинство сидело за курение конопли, воровство, драки, изнасилования. Побывав в детской тюрьме, где другие правила, они с трудом вписывались в местные.
Но потихоньку-полегоньку и их обламывали, подводя к местным реалиям.
Те из малолеток, кто в тот день стал «дружбаном», больше ко мне не цеплялись. Вновь прибывшим объясняли, чтоб не лезли ко мне, а то плохо кончат. Старшие зэки следили за этим. Но один раз не уследили.
Уже в начале весны перевели очередного малолетку, а тот как узнал, что я русский, то почему-то решил подразнить меня. Такой клоун местного разлива, ходит, кривляется, дразнится, думает, очень весело, на публику играет, дешевый авторитет зарабатывает. Вот этот дурачок ходит по пятам и орет: «Раша! Раша-Наташа! Водка! Горбачев!»
Ходил он так минут десять, идет сзади и походку мою копирует, и «Раша!» выкрикивает, и по сторонам озирается, ищет благодарных зрителей. Я думал, надоест ему, отстанет. Нет, ходит! Резко развернулся, он и не ожидал, да-а-а как залепил ему в ухо ладонью. Он на пол упал, сел и ждет, когда арабы побегут русского бить. А вместо этого капран подошел и еще ему в это же ухо оплеуху приложил. Оно у него после распухло и издалека можно было различить, как дурачок тот погулять вышел, одно ухо нормальное, а другое раза в два больше. Больше недели так ходил.
Одним словом, контакт с местным населением наладил, но душу сей факт грел мало, мне хотелось большего. И вот числа 21 января меня вызвал к себе моршед и сообщил, что нашли переводчика и завтра я еду на допрос. Также он отдал мне книги, переданные консулом и отправленные цензору в Тунис. Странное дело, значит, десять книг цензор смог проштудировать и вернуть их обратно, а письма, по объему куда меньше печатных изданий, не смог? Может, завтрашний день что-то прояснит?
Глава 28
Ночь перед допросом практически не спал, тщательно обдумывал те вопросы, которые хочу задать. Чтоб не забыть, все записал на листочке, получился приличный список. Несколько раз корректировал, переписывал заново, муки творчества продолжались всю ночь. Перед утренней молитвой сделал зарядку, принял холодный душ и лег в кровать, ожидая когда вызовут.
Незаметно уснул, сказывалась бессонная ночь. Проснулся только перед самой утренней проверкой. Весь был, как на иголках, никто точно не знал, во сколько меня вызовут, переоделся в хорошую одежду, подаренную Олигархом, новый белый свитер и синие джинсы, на ногах теплые носки и туфли (по тюрьме ходили в тапочках). Попытался отвлечься и сыграть партию в шахматы с Мономом, но не следил за игрой и продул два раза подряд.
Прошел обед, часовая стрелка неумолимо подходила к трем часам, я знал, что у следователя рабочий день до пяти. Волнение мое усилилось, стали трястись руки. Неужели обманули? Не вызовут? Все, снова голодовка, прямо с сегодняшнего дня! Вдруг пришел полицай и сказал, что должен отвести меня на КПП.
Отвели на КПП, руки сзади стянули наручниками и пихнули в уже знакомый автозак. Ехал один, но железо так впилось в руки, что непроизвольно выступили слезы. Еле дождался, пока доедем до прокуратуры и снимут наручники. На коже лучезапястных суставов остались глубокие циркулярные бороздки.
Завели в знакомый уже кабинет, в котором я был полгода назад, в июне прошлого года. Обстановка не изменилась, та же толстая баба в хиджабе за компом, тот же лощеный толсторожий господин Салах с приблатненными усиками, под портретом своего неувядающего президента. Хотя, стоп! Рожа у Салаха стала гораздо толще, в прошлый раз глазки определялись, а сегодня утонули в жировых отложениях и практически не дифференцируются. И брюшко увеличилось в размерах, в июне пиджак сходился, был застегнут на одну пуговку, а нынче, похоже, пуговицы уже ни к чему, так, для красоты болтаются.
Вместо Рияда присутствовал незнакомый невысокий араб в модных очечках, при галстуке и пиджаке. Он улыбнулся, поздоровался за руку, сказал, что его звать Ахмед и он будет переводить. Я без приглашения сел на свободный стул, достал свой длинный список вопросов и приготовился к конструктивному диалогу. Господин Салах делал вид, что меня нет, изучал какой-то документ на арабском.
