Владимир Топорков - Засуха
– Смотри, пятки подрежу!
– Ты бы не спешила прытко, – ответил Андрей, и в голосе его почудились теплота и ласка.
Может быть, впервые оценила Ольга его милость и внимание. Кажется, приливом благодарности наполнилась её душа.
На другой день Ольге косить не пришлось – валки, уложенные в первый день, надо было ворошить. Ольге, Нюрке Лосиной, бабке Мореевой доверил это Бабкин. Работать было полегче, хоть и лезла в рот и нос сенная пыль, засохшая стерня колола ноги. День был знойный, застойный воздух обжигал крутым жаром. Но работа спорилась, и за полдня женщины только один раз присели отдохнуть. Нюрка подмигнула с лукавством Ольге, увлекла за собой в ракитовые кусты и там сказала с раздражением:
– Ты что, дура, Ольга?
– О чём ты, подруга?
– Вроде не знаешь! Ты хоть видела, как Андрюха Глухов с тебя глаз не сводил вчера целый день?
– Ну и что?
– Вот пустая баба, – Нюрка в сердцах ударила руками себя по телу, – что да почему, одно на языке. Да влюбился он в тебя, вот что…
– Зачем я ему? – усмехнулась Ольга. – Он парень холостой, войну прошёл, жив остался. Теперь за него любая девка с радостью выскочит. А я что – одни кости!
– А если ему девки не по нутру? Если он тебя любит, тогда как?
– Да что ты пристала – «как да как». От ворот поворот – вот как! У меня своя судьба, Нюра. Вон Витька растёт, его поднимать надо. А Андрею от меня, может, только того хочется, что всем мужикам от баб, ты об этом не думала?
Нюрка дёрнулась, словно от удара, подняла обиженное лицо на Ольгу, крутанула пальцем у виска. Слишком красноречивым оказался этот жест – ну, чего непонятно дурёхе? Зачем тень на ясный день наводить? Да разве можно бабе век одной куковать, как неприкаянной? Мужиков всех поубивало на войне, тут такое счастье плывёт в руки, а она, как молодой ягнёнок, ножками стучит, упирается, оправдания ищет. Да знаешь ли ты хоть, что нужно для счастья, какие ворота раскрывать надо?
Последние слова Нюрка произнесла вслух, и Ольга ответила:
– Знаю, знаю, Нюра. Испытала со своим Фёдором. Нужна любовь и нежность… А Андрей что? Не нужен он мне пока…
Фыркнула Нюрка, тяжело вздохнула, пошла, громко продираясь через кусты. До вечера она работала молча – не поймёшь даже: обиделась что ли? Если обиделась – то напрасно, нет в том вины Ольги, всё сказано от души было. Впрочем, странная встревоженность вселилась и в Ольгу, и она помимо своей воли чаще глядела в ту сторону, где мужики докашивали болото, искала взглядом Андрея. Нет, отсюда не разглядеть, куда он сейчас смотрит, но словно негласный приказ вселился в Ольгу, как приковало взгляд.
К вечеру случилось у Силиной маленькое несчастье, словно судьба злую шутку сыграла. В самый неподходящий момент, зацепив за кочку, сломала несколько зубьев на граблях, и она горестно закрутила головой. Немудрёный инструмент – грабли, только разве обойдёшься без них теперь?
Нюрка осмотрела беззубую колодочку, засмеялась:
– Не горюй, подруга, найдём выход!
– Да какой же ты выход найдёшь?
– Починим – и вся недолга. Есть у меня один специалист на примете. Сейчас ему и снесу.
И Нюрка запрыгала с грабельником через валы, побежала к косцам. Только сейчас поняла Ольга – наверняка, к Андрею Глухову, и почувствовала, как румянцем полыхнули щёки. И задохнулась от тоски – зачем она, Нюра, это делает, ведь стыдно и неудобно обременять чужого человека лишними заботами, которых у него своих полон рот.
Но подумала так и замерла – а совсем ли чужой человек ей Андрей? После совместной работы на церкви разве не стал ей сниться Андрей, явь из яви, худощавый, загорелый, усталый? Да, нелёгкая судьба у Андрея сложилась в последнее время – похоронил мать, проводы брата, но он, кажется, не раскис, – только скулы выдвинулись, отяжелели, да натянулась кожа на щеках, а так – красивый парень с тёмными глазами, с волнистым чубом. И самое главное – заботится он об Ольге. Искренне, без грязных намёков и пошлостей. А такая забота дорого стоит.
До вечера они работали с Нюркой на пару – бабку Морееву, ослабшую и раскисшую окончательно, пришлось усадить на пахучую копёшку сена. Сделали, пожалуй, не меньше. Нюрка даже выговорила:
– Ну и оглашенная ты, Ольга! Как трактор ворочаешь! Завтра с тобой не пойду в паре…
– Куда ты денешься! – засмеялась Ольга.
– Куда? К мужикам на косьбу. Они оскоминку сбили в первый день, а сегодня больше курят, чем работают. Кстати, грабли твои к утру готовы будут…
– Небось Андрею поручила?
– А ты откуда догадалась?
– Да понятны мне все твои хитрости…
– А ты сильна, подруга, тебя на мякине не проведёшь. Впрочем, я и скрывать не стала, а как приказ отдала, говорю: «Сделаешь к утру, Андрюша, и сам Ольге Силиной отнесёшь». А он рад-радёшенек…
Нюрка заразительно смеялась, махала оживлённо руками, и Ольга даже позавидовала ей: неистребимой энергии человек, любое дело в руках горит. Ольга снова вспомнила, как работали они на разборке церкви. И хоть не одолели старушку до конца, но кирпича заготовили много, даже прораб Мрыхин взмолился:
– Ой, бабоньки, голубушки, дай Бог мне всё в Хворостинку перевести.
Они ушли с поля затемно, и Ольга даже не стала переносить уснувшего Витьку домой – пусть у бабки Татьяны ночует. Она на короткое время зажгла лампу и, пока ела, успела заглянуть в районную газету «За большевистские колхозы». Заглянула и затаила дыхание: на первой полосе сообщалось о пленуме райкома и о том, что «Е. П. Сидорова освобождена от обязанностей секретаря райкома ВКП(б) за капитулянтскую позицию и антипартийные настроения». Резкий вскрик сорвался с губ у Ольги, пугливый озноб затряс плечи. Бедная, голубушка Евдокия Павловна, единственная надежда и опора Ольги в трудные дни, больше не работает? В голове мелькнула испуганная мысль: что случилось? О какой капитулянтской позиции идёт речь, если Ольга знает эту женщину как искреннего, кремнёвого коммуниста? Неужели не рассмотрели, не оценили по достоинству?
Знала Ольга: есть в ней какой-то тонкий механизм, способный выдавить слёзы, но сейчас словно заколенела душа, как на стылом январском морозе, сжались внутренности, начинились полынной горечью. На загнётке варилась картошка, и Ольга долго глядела на огонь, вспоминала свои встречи с Евдокией Павловной. Обычно огонь успокаивает, делает человека умиротворённым, но сейчас кипели в душе штормовые страсти, и мысли были комканные, путанные.
Она уснула поздно и пробудилась только от дробного стука в окно. Выглянула из-за занавески и отпрянула назад от неожиданности: у окна стоял улыбающийся Андрей. Ольга быстро натянула платье, выбежала на порог, улыбнулась приветливо-извиняюще Андрею – дескать, что делать с дурёхой, поспала всласть.
Утро только начиналось на земле, лёгкий белёсый туман ещё клубился на улице и в Криушинском буераке, на востоке разгоралась заря.
Андрей усмехнулся, протянул грабли:
– Долго спишь, соседка!
– Легла поздно и как в бездну канула, – Ольга тоже виновато улыбнулась.
– А у тебя ничего не случилось? – с тревогой спросил Андрей.
– Нет, – торопливо ответила Ольга.
– А почему дверь была колом подпёрта?
Тревогой опалило тело, и Ольга суетливо сбежала с порожек. Воровать у неё было нечего – ни в доме, ни во дворе – всего две овцы, но почему-то сразу подумалось о воровстве. Она обежала дом, заглянула в сарай и ахнула – ягнёнка не было, только старая овца хрумкала сеном в углу.
– Андрей, Андрей! – позвала Ольга и, когда он подошёл, сказала плача, – ягнёнка украли…
– Эх, сволочи, – крикнул Андрей. – Найти бы сейчас да ноги обломать подлецу… Кто нищих обижает?
В мозгу у Ольги шевельнулась колючая, недобрая мысль: а может, мстят ей за её председательство? Может быть, кто и сейчас, как камень за пазухой, держит на неё зло и обиду? Но подумала и, как рукой, отвела сомнение: не за что на неё людям обижаться, не заслуживает она людского презрения и недовольства. Скорее всего, лихой человек польстился на её призрачное имущество. Надо было бежать в контору, заявить председателю, чтоб сообщили в милицию, и Ольга попросила Андрея:
– Подскажи Филатову, что я задержусь на час-другой…
– Ладно, – ответил Андрей и добавил неожиданно: – А я сегодня собирался в гости к тебе придти…
– Какие там гости, – горькими получились слова Ольги.
– Да ты не волнуйся, – искренне сказал Андрей. – На этом баране жизнь не кончилась. Есть дела поважнее.
Она побежала в контору, проклиная всё на свете, и ноги будто вязли в земле, вроде не торная, набитая телегами дорога лежала по деревенской улице, а тонкая трясина, такая, как на Сорочьем болоте, где при каждом шаге вырывается фонтан грязно-жёлтой воды с тиной. Уже солнце бордовое, огромное, выкатилось над землёй, начало слепить глаза. А может быть, это пелена от слёз?
