Бахыт Кенжеев - Золото гоблинов

Далеко, метров за двадцать, притормозила милицейская машина, и четверо в форме со щитами и дубинками стали протискиваться к нам. Сердце мое забилось. Мне показалось, что спасение совсем рядом. Но милицейские не успели пройти даже половины пути, когда кто-то с самого края толпы, ухнув, кинул в Алексея порядочным обломком кирпича, видимо, подобранным у строящегося нового помещения магазина. От звона разбитой витрины АТ вздрогнул, но продолжал петь. Следующая половинка кирпича угодила ему в голову. Увидев, как АТ беззвучно валится с ног, я закричал, но в следующую же секунду ощутил в груди такую боль от удара, что потерял сознание.

Как давно все это было, словно и не было вовсе.

Мою выездную визу сгоряча аннулировали, но она и не пригодилась бы мне на первых порах, потому что я очнулся в больнице только на третий день, и первое, что увидел в своей двухместной палате,- пустую, аккуратно застеленную соседнюю койку…

Лучше бы я вовсе не приходил в сознание. Страшно болела голова, ныла сломанная левая рука, время от времени я проваливался в беспамятство, а просыпаясь – то днем, то ночью – не мог унять слез.

Ртищев (который так и проспал все, запершись в туалете) принес мне пачку газетных вырезок. Общественное негодование против "Аурума" было неописуемо. Журналисты смаковали потерянные (украденные?) миллионы, опрашивали рыдающих вкладчиков, на чем свет поносили Верлина и Безуглова. Зеленов немедленно открестился от фирмы, заявив, что занимался только кредитованием, и то на первых порах, а как только почуял неладное – немедленно вышел из СП. Но в некрологах Алексею офирме не говорилось почти ничего. Только однажды мелькнуло рассуждение о "трагической ошибке, за которую выдающийся аэд заплатил своей жизнью". По ходатайству, подписанному Ястребом Нагорным и Таисией Светлой, мэр Москвы выделил Алексею место на Ваганьковском кладбище, рядом с могилами Ксенофонта Степного (прах которого был перенесен в Москву года два назад), Высоцкого и какого-то знаменитого мафиози.

– Половина культурных атташе пришла на похороны,- сообщил мне Дональд. Странно было видеть его, грустного, обросшего негритянской – жесткой и редкой – щетиной, в застиранном больничном халате для посетителей.- И несколько сотен местных. Я не подозревал, что он так известен. Вы были очень дружны?

– Нет,- сказал я честно.- Обыкновенная дружба.

– Дружба – понятие растяжимое.- Он вздохнул.- Но у меня есть и хорошие новости. По делу ты проходишь свидетелем. Обвиняются только ваши киты.

– Зеленов тоже?

– Нет.- Он замялся.- Анри, у меня есть и плохие новости. Мне больно тебе это говорить, но мы сможем увидеться нескоро, только за границей. Я и сейчас, строго говоря, нарушаю приказ нашей службы безопасности.

– Я понимаю.

– Тогда до свидания? Я принес тебе сок, фрукты, йогурт. Все в холодильнике. Кормят здесь, должно быть, прескверно, как во всех больницах.

Дональд склонился к моему изголовью, уже чужой, уже уходящий, как я понимал, навсегда. От его осторожного поцелуя я охнул -кожа была рассажена на обеих щеках. В дверь уже стучался следующий посетитель – следователь с Петровки.

– Очень прошу вас не волноваться, Генрих Петрович. Мы вам от души сочувствуем. Следствие приняло во внимание то, что вы с Татариновым явились на работу, как обычно, и, очевидно, не знали о том, что предприятие прогорело, как ему и суждено было с самого начала. Мы полагаем, что оба вы оказались обманутыми в той же мере, что и вкладчики. Судя по сохранившимся документам, многое от вас утаивалось. По данным пограничного контроля, обвиняемый

Безуглов вылетел в США. Местонахождение Верлина неизвестно. Вы способны отвечать на вопросы?..

Через два дня у меня вдруг отказало сердце, но советские врачи оказались на высоте и спасли мою мало кому нужную жизнь.

Три дня в городе шел дождь со снегом. Деревья, крыши, электропровода покрылись ледяной коркою в два пальца толщиной. Целую неделю мы прожили без электричества. В моей квартире все закапано парафином, а на подоконнике до сих пор стоит пивная бутылка с воткнутой оплывшей свечой. Но все кончилось. Бригады рабочих с обмерзшими усами отпиливают обломавшиеся ветки кленов, расчищают полуметровый слой слежавшегося снега, восстанавливают обрушившиеся линии электропередач и заново вкапывают повалившиеся столбы. Правда, деревья оправятся не скоро, а многим суждено весной погибнуть. Электричество кажется чудом, и я постоянно боюсь, что его снова выключат, что снова замолкнет журчащий жесткий диск "Макинтоша". Жозефина напрасно беспокоилась за свою репутацию. Текстов на компьютере не оказалось -только повести да еще кое-какие эллоны, но уже год с лишним, как при первых же звуках лиры у меня начинается истерика, так что судить об их качестве я не могу.

Первая повесть – чистая буффонада. Судя по второй, АТ и впрямь начал свой творческий путь с постыдного плагиата и, засыпая, вероятно, слышал над головой клацанье медных крыльев Эриний. Не потому ли одной жалкой папочки, показанной Зеленовым, оказалось достаточно, чтобы поставить на колени моего бедного товарища?

Между тем из основательной статьи, еще осенью опубликованной добросовестным Ртищевым, явствует, что украдено было всего около шести текстов, да и те оранжированы почти до неузнаваемости. Злополучное же эссе Ксенофонта Степного появилось вовсе не под именем АТ, но лишь с его предисловием. И более того – мертвого АТ полюбили настолько, что критики после выхода повести (псевдоним быстро расшифровали) единодушно расценили ее как несомненную мистификацию. Пусть разбираются в этом потомки. Что же до меня, то я никому не стану сообщать тех двух фраз, которые просил меня передать АТ навсегда пропавший доцент Пешкин. Только стареющая Катя Штерн до сих пор едва ли не каждый вечер ждет от него звонка в своей квартирке на улице Богородицы Милосердной, куда я нередко забредаю, чтобы помолчать вдвоем за чашкой чая, к которому иногда подается рюмка-другая аквавита.

1995-1998