Бахыт Кенжеев - Золото гоблинов

Я лгал. Денег на счете практически не осталось. В четверг Верлин перечислил остаток суммы за оборудование для завода. Кое-что давно уже было раскидано по разнообразным и не слишком надежным заемщикам, хотя и под хороший процент. Ожидать возвращения этих денег в ближайшие дни и даже недели не приходилось. Что же до нашего счета на Багамах, то доступа к нему я не имел.

Мы вышли вместе с нашими кассиршами во двор через заднюю дверь. Машина по моей просьбе ждала за два квартала. Полагаю, что вкладчики могли бы заинтересоваться содержимым моего "дипломата", битком набитого рублями на общую сумму в двадцать четыре тысячи долларов. Двое алкашей на облезлой скамейке с аппетитом закусывали банановый ликер кислой капустой из пластмассового кулька. "Все-таки рыночная лучше",- донеслось до меня. Лысеющая старуха в ватной безрукавке подставляла провалившиеся щеки закатному солнцу. Ее приоткрывшийся рот обнажал три или четыре кривых, цвета старых фортепьянных клавиш зуба. На коленях у старухи лежал засаленный, рассыпающийся том Пруста.

– Завтра будет такой же кошмар? – боязливо спросила одна из девочек.

– Поживем – увидим,- отвечал я.

– Кто нам утром откроет? – спросила другая.

– Я и открою,- сказал АТ.

– А вы будете, Генрих Петрович?

– Если не вызовут в контору, то буду. В принципе мы могли бы одной из вас отдать ключи.

– Что вы! Господин Верлин знаете как будет сердиться!

Мы простились с девочками и вышли на Тверскую. Толпа покрывала весь тротуар от кафе "Охотник" до гостиницы "Минск". Стоявшие в начале очереди явно собирались провести у дверей магазина всю ночь. Конной милиции не было, но пешей насчитывалось предостаточно.

– Алексей Борисович, шутки в сторону. Никуда вы завтра не придете. Скажите спасибо, что нам удалось безболезненно уйти сегодня. Вы представляете, что будет, когда эти несчастные узнают о том, что компании "Аурум" больше не существует?

– У фирмы есть имущество. Завод. Офис. Компьютеры. Дебиторская задолженность.

– Всего этого хватит на оплату двадцати, от силы тридцати процентов наших обязательств. Что до дебиторской задолженности, то я бы не купил ее даже с девяностопроцентным дисконтом. Лавочка закрывается, Алексей Борисович. Более того, я не ручаюсь, что нас не арестуют. Среди наших клиентов были люди могущественные. Завтра в семь утра вылетает самолет на Франкфурт. Я забронировал нам обоим места. Летим?

АТ покачал головой.

– Это будет некрасиво, Анри. У меня еще есть остатки репутации в этой стране. Если я приду завтра, то как бы приму на себя ответственность. В случае чего скажут, что все настоящее руководство фирмы сбежало, но Алексей Татаринов был честным техническим служащим, не ведавшим о том, что фирма стоит на грани разорения. Если же я сбегу, то никогда не смогу сюда вернуться. Вопрос принципа.

– Рисковать свободой, ставить под удар собственную семью? Разве можно быть таким идеалистом, Алексей Борисович?

– У вас у самого много было вложено денег? – поинтересовался АТ.

– Половина зарплаты за год, как и у вас. Почему вы спрашиваете?

– Вы только что отдали мне чемоданчик с деньгами моих родителей, Нины Ивановны, родителей Ртищева и кое-кого еще. А своих денег с утра не забрали, хотя могли бы.

– Ну, это было бы низко,- сказал я.- Я увидал этих людей в очереди и как-то понял, что не смогу. Я в конце концов еще заработаю, а у них последнее.

Оставив чемоданчик с деньгами у родителей АТ, мы отключили телефон и, постановив не разговаривать о работе, мирно осушили две бутылки бордо, которые я хранил в квартире на особый случай.

– Может быть, все еще обойдется,- сказал я АТ перед сном.- В конце концов мы с вами действительно не нарушали никаких законов.

Поднявшись по будильнику в полпятого утра, я собрал чемодан и зашел в комнату АТ. Он спал, приоткрыв рот и похрапывая, закутавшись в одеяло почти с головой. При всей своей ненависти к высоким чувствам, при всей сдержанности я вдруг с удивлением обнаружил, что глаза мои влажны.

Я осознал, что не смогу его оставить. К черту самолет.

К полудню из толпы (которая становилась все плотнее и плотнее и, наконец, перестала даже напоминать очередь) стали раздаваться первые крики возмущения.

– Дамы и господа,- на этот раз я чувствовал себя не столь уверенно, как вчера,- непредвиденная заминка с наличностью. Мы ждем инкассаторов с минуты на минуту.

Я говорил правду. Во втором нашем банке, как выяснилось с утра, имелось денег еще часа на два с половиной выплат, но наличность нужно было мобилизовать. Алексей уже положительно сходил с ума и кругами бродил по кабинету, обхватив руками голову. По обыкновению пьяненький Ртищев (неведомо зачем притащившийся с раннего утра и пропущенный охранниками по моему приказу) сидел в углу с наушниками на голове. Кажется, он слушал Ходынского.

В два часа дня раздался звонок из "Императорского банка". Денег не было.

– Единственный выход,- сказал я,- это вызвать наряд милиции.

Может быть, у них уже есть ордер на арест, но по крайней мере нас отсюда выведут.

– А задняя дверь! – воскликнул Ртищев.

– Уверен, что там стоят добровольцы из очереди, чтобы мы не унесли деньги и ценности.

– Будь проклят тот день и час, когда я согласился работать в этой лавочке! – сказал АТ.

За дверью кабинета в небольшом холле томились наши кассирши. Им, впрочем, решительно ничего не грозило. Более того, вчера утром я авансом выдал им зарплату за месяц вперед.

– Темный народ,- заговорил Ртищев,- отказавшийся от предложенной ему дороги к свету. Хлеба и зрелищ алчет плебс, рыгающий и побивающий камнями своих пророков. Мы полагали, Алексей, что наше искусство, наш подвиг не нужны советской власти. Нет, они не нужны никому. Искусство бессильно против жизни. А жизнь заключается в том, что мы оставлены Господом навсегда. Дай мне еще водки.

Выпив поданные ему полстакана, красноречивый аэд вышел из кабинета и, кокетливо помахав кассиршам, скрылся в сортире. К нам в кабинет зашел тяжело дышащий, покрасневший охранник.

– Генрих Петрович, ребята собираются уходить с поста. Вызывайте милицию.

– Почему?

– Задавят. Мы охрана, а не ОМОН.

– Но вы понимаете, что они ворвутся сюда и разгромят магазин?

– Звереют, Генрих Петрович. Их тысячи две, а нас четверо. И так ворвутся, и так разгромят. Мы можем все зайти сюда, а потом будем прорываться через задний ход. Вас возьмем тоже.

– Вернитесь на пост. Дайте нам десять минут посовещаться.

АТ опустил штору на стеклянной двери и раскрыл свой объемистый портфель, подаренный ему еще лет десять назад Жозефиной для экзотерического инвентаря.

– Вы сошли с ума! – крикнул я, увидав, как он облачается в шутовской наряд: холщовый хитон, венок, деревянные сандалии. Нас сейчас убить могут, вы понимаете?

– Не тронут, не убьют.- Он достал из специального отделения свою походную лиру и щипнул сначала одну струну, потом другую.- Яко Даниил прошел пещь огненную, и Давид победил Голиафа, и море расступилось перед Моисеем. Ртищев не прав. Вам Пешкин ничего не просил мне передать?

– Все творчество в мире воровано у Господа, и стесняться этого смертным не к лицу,- сказал я оторопев.- И еще: прощаются тебе, чадо, грехи твои.

– Хорошо.

Он пересек операционный зал и приблизился к дубовым дверям магазина, за которым толпа уже скандировала "ГДЕ-НА-ШИ-ДЕНЬ-ГИ?". Охранники ухитрялись не подпускать никого к двери, и открылась она на удивление легко. Я вышел вслед за АТ и встал с ним рядом. Было страшно. Никогда ни до, ни после я не видел столько ненависти. В глазах толпы мы олицетворяли тех, кто растратил, присвоил, похитил их деньги, даже не только деньги, а как бы надежду на бесплатное светлое будущее.

– Отойдите на три метра! – сказал АТ властно, тем самым окрепшим голосом, которым говорил с публикой на самых удачных своих концертах.

Его недоуменно послушались. Охранники, удивленные ничуть не меньше, мгновенно воспользовались образовавшимся проходом и исчезли в толпе.

– Где наши деньги?! – выкрикнул кто-то.

– Эллон "К радости". Одна из самых трудных для исполнения вещей великого Басилевкоса.

Мне было так жутко, что я даже перестал удивляться дикости происходящего. АТ прижал лиру левой рукой к груди, а правой начал играть вступление, после чего запел по-гречески.

– Что за театр?! – закричала какая-то толстуха из первого ряда. Уже шесть часов ждем. И всю ночь простояли.

– Ты что нам голову морочишь?! – заорал кто-то еще.

– Бандиты! Обокрали и еще издеваются!

Далеко, метров за двадцать, притормозила милицейская машина, и четверо в форме со щитами и дубинками стали протискиваться к нам. Сердце мое забилось. Мне показалось, что спасение совсем рядом. Но милицейские не успели пройти даже половины пути, когда кто-то с самого края толпы, ухнув, кинул в Алексея порядочным обломком кирпича, видимо, подобранным у строящегося нового помещения магазина. От звона разбитой витрины АТ вздрогнул, но продолжал петь. Следующая половинка кирпича угодила ему в голову. Увидев, как АТ беззвучно валится с ног, я закричал, но в следующую же секунду ощутил в груди такую боль от удара, что потерял сознание.