Виталий Щигельский - Время воды
На лесозаготовки было рекрутировано максимальное количество «бобров», чья психика сравнима с полупроводником и зачастую перегорает от сложных перипетий городской жизни. В черте города остались два взвода для охраны особо важных объектов, ибо бездействующая армия представляет опасность, особенно в мирное время. В эргономических целях решено было не приобретать технически сложных машин и механизмов. В дело пошли проверенные тысячелетиями лопаты, тачки и топоры. Высокая производительность обеспечивалась четким разделением труда на «первых бобров» и «вторых». Сначала работали «первые» номера, в то время как «вторые» их надзирали и конвоировали. На следующий день они менялись ролями и «первые» вымещали на «вторых» горечи и обиды. В результате и суммарная агрессия была на нуле, и кривая добычи леса неуклонно шла вверх.
Сам я в лесу бывал редко, ограничился тем, что сварганил ксиву ведущего специалиста по чаге. Косберг — и того реже, с тех пор, как мы избавились от избытка «бобров», он увлекся кредитно-финансовой деятельностью, в его кабинете появились говорящие по-японски весы, на которых он взвешивал и перевешивал мешки с валютой. Иностранные деньги он отправлял в Москву спецавтотранспортом, которым вывозят из города мусор.
— Вы до сих пор презираете деньги, каперанг? — спросил я однажды.
— Да разве это деньги? — в ответ спросил Косберг, отвлекшись от перевешивания. — А знаешь ли ты, Виктор, что я, как командир лодки, получал триста «рэ» на берегу и еще плюс столько же в море — походные, а еще паек и амуниция, включая нижнее белье. Вот это были деньги. А сейчас… от этих денег все зло.
— Тогда зачем все это нам? — недоумевал я. — Упраздним деньги, введем честный товарообмен…
— Было бы справедливо поступить так, но… — Косберг наморщил нос. — Но, видишь ли, этого я не решаю. Там, наверху, знают больше.
— Где это «там»?
— Ну, там, — неопределенно ответил он, сплюнув под ноги. — В общем, мне так сказали: та из «родин», которая привезет больше всех денег в Москву, получит право подмять под себя все остальные.
— В Москву? Вот, значит, откуда растут эти ноги, — пробормотал я, поняв намек о природе хозяина Косберга. — Значит, скоро деньги обесценятся окончательно. Но, товарищ капитан, они не обманут?
— Не знаю, — Косберг почесал за ухом. — Вроде бы, не должны. Кое-какие правила их игры я понимаю, кое-какие — нет. Думаю, они выбирают самую жизнеспособную «родину», изучали Дарвина и испытывают теперь его постулаты на нас.
— А вы?
— Зачем мне какой-то Дарвин? Я побывал во внутренностях океана, в самых темных его уголках. Океан не сюсюкается с тобой, он либо учит тебя, либо убивает. Неопытному подводнику кажется, что в мутной воде основная борьба ведется между хищниками и планктоноядными, но на самом деле это всего лишь процесс питания. Настоящая борьба идет среди родственников: окунь против окуня, акула — против акулы, осьминог — против осьминога. Так выясняется слабый. Слабого можно есть. У людей точно так же, а у «родин» — тем более.
— Хорошо. Допустим, мы первыми соберем деньги. А они возьмут нас и кинут. И плевали они на Дарвина и на виды.
— Да, такая вероятность имеется, но не хотелось бы в нее верить. Они там, наверху, считают себя офицерами, а значит, у них честь, долг, присяга…
— А если они не настоящие офицеры?
— Мне иной раз тоже так кажется, Виктор. На этот случай я держу субмарину под парами. Там хватит места и для тебя.
— Чем в сложившейся ситуации заняться мне? Может, тоже отправиться рубить лес? — предложил я. — Чтобы быстрее собрать эти деньги.
— Нет, Виктор, ты нужен здесь. Следи за событиями. С твоим даром ты должен первым почувствовать, если что-то пойдет не так. Ходи туда, где собираются серьезные люди, смотри и слушай, фильтруй — это ведь тоже труд. Думаю, что в твоей тетради еще остаются пустые места.
— А могу я заняться личным вопросом?
— Ты, как офицер, как кавторанг, имеешь на это право. Только без бухалова и бл…тва.
— Товарищ капитан, сколько времени прошло, я исправился.
— Вот и проверим…
Глава 27. ТАНЕЦ С САБЛЯМИ
Вечером того же дня я воспользовался опрометчивым разрешением Косберга и пустился в одиночное плавание по маленькому океану своей собственной жизни. Я не собирался ограничивать себя в желаниях, средствах и способах. Я отпустил охрану, выключил мобильный телефон и экипировался, как подобает преуспевающему обывателю, скопировав костюм с рекламной растяжки, на которой примерная упитанная семья из четырех человек и мохнатой собачки любовно гладила корейский джип, взятый в кредит. Выражение лица я позаимствовал у главы семьи и, оправив помпон на красно-зеленой шапочке, шагнул в серую слякоть улицы.
От света разноцветных лампочек, густо опутавших фасады магазинов и супермаркетов, рябило в глазах. Я повернул прочь от пестрящей коммерции и побрел в сторону жилых кварталов, где начинались сумрак и хмарь.
Я давно не ходил пешком, поэтому двигался медленно, поглядывая по сторонам и втягивая воздух. Дома стояли подсвеченные, но обшарпанные, некоторые были затянуты москитной сеткой. Экспансия закончилась, развитие не началось. Восстановление и реставрация не интересовали ни одну из действующих «родин». Зато вопросы собственности, казалось, были решены окончательно и бесповоротно. Все видимое, осязаемое, обоняемое пространство было четко поделено, не оставалось пустот и зазоров. Специальными водяными знаками отраслевой принадлежности «родинам», значение которых лежало за пределами понимания рядового потребителя-обывателя, были помечены все офисные центры, рестораны, магазины, супер- и пупер-маркеты, случайным образом уцелевшие производства. Маркировка стояла на музеях, мостах, станциях метро, игровых и детских площадках, парках, садиках, лестничных пролетах, на бачках мусоросборников.
Проходных дворов почти не осталось, в арках встали литые металлические ворота, как в мрачные феодальные времена. Со стен фасадов гроздьями свисали мутноглазые видеокамеры. Черные ходы в парадных были забиты или замурованы. Город скрывал свою изнанку от посторонних. Редкие прохожие были лишены возможности самостоятельной работы с пространством, произвольного перемещения из пункта «Б» в пункт «А». Они двигались по узким тротуарам, каждый их шаг писался на пленку, словно они были шпионами. Автомобилистов ограничения затрагивали в еще большей степени, хотя последние были уверены в обратном. Автомобиль дает иллюзию свободы, даже когда пристегиваешь себя к креслу ремнем.
Жизненное пространство обывателя сжалось и упорядочилось: рабочий уголок — ящичек банкомата — прямоугольник супермаркета — куб однокомнатной квартиры — параллелепипед телевизора — коробка еды. Ничего лишнего, ничего выбивающего из колеи. Население выглядело подкормленным, самодовольным, загорелым, ощипанным и готовым к использованию. Дешевая еда, доступный загар, просторные автомобили с большими багажниками, толстые глупые дети. Всеобщая благодать.
Хотя, когда приходило время удовлетворения потребностей, обыватель вел себя по-прежнему дико. А желание потреблять охватывало обывателя после каждого блока рекламы, предсказуемо, но нестерпимо, как дефекация при дизентерии. Охваченный желанием обыватель бросал заведенный автомобиль на дороге и исчезал в близлежащем магазине или кафе, чтобы купить себе новую кофточку или набить брюхо. Обыватель совсем разучился терпеть. И если с местом обывателя в обществе все было понятно, то с ролью его дело обстояло сложней. Кто такой обыватель, зачем он, и может ли он однажды стать гражданином? Пока ответа на этот вопрос не существовало, и обыватель был предоставлен сам себе. Бегло «прослушав» и «просмотрев» дюжину первых попавшихся на пути обывателей, я потерял интерес к дальнейшим исследованиям.
Впрочем, в иных девушках-обывателях проглядывало вполне человеческое желание, хотя сами они это скрывали. Они, казалось, были заколдованы и остро нуждались в странствующем Дон-Кихоте или хотя бы в его помощнике. Мне хотелось избавить таких девушек от внутренних противоречий. Для этого нужно было выудить их из машины и завалить в ближайшем отеле или подъезде, где за пятнадцать минут снять интоксикацию.
К сожалению, все подъезды были плотно закрыты, и мне оставалось идти дальше, оставляя гражданок один на один с их комплексами.
Прекратив внешнее наблюдение, я обнаружил себя вышагивающим взад-вперед по Мучному переулку возле здания, где когда-то размещался мой склад. На месте скромной таблички «ЛенЛесТорг» поблескивало мраморное панно, черное с золотом «ООО Три Героглу». Хотел ли я видеть Машу или меня как профессионала интересовал вопрос собственности? Ответ лежал внутри. Но внутрь я попасть не мог: фасад здания был утыкан штампами «Родины-4». Конечно, я имел право поднять на ноги оперативный отряд, и, скорее всего, нам бы удалось прорваться внутрь здания и удерживать его сколько понадобится. Вне сомнения, Косберг отругал бы меня, но затем поддержал огнем с воды и воздуха.
