Виталий Павлов - День чудес

Виталий Павлов

День чудес

Милка

Дождь полоскал улицы уже целый день, но никак не мог успокоиться. Милка прилипла к окну и следила за тем, как надуваются пузыри в лужах и как неуклюже прыгают через них женщины с детьми и зонтиками. Часы в гостиной пробили без четверти шесть, и Милка, на ходу набрасывая болонью на свои остренькие, детские плечики, выскочила к двери подъезда. Скоро он должен пройти. Как всегда сосредоточенный и рассеянный, высокий и сутулый, добрый и чем-то озабоченный. Каждый день он в одно и то же время возвращается с работы, и Милка, бросив все, бежит, чтобы встретиться с ним глазами, кивнуть, здороваясь, и снова разойтись до следующего вечера. А ему, наверное, и не приходит в голову, почему эта школьница вот уже который месяц встречается ему у подъезда, смотрит по-детски честными глазами и тут же убегает домой.

Правда, однажды он вернулся необычайно оживленный и спросил у Милки, почему она каждый вечер здесь стоит. И тогда Милка от неожиданности забыла фразу, которую твердила, каждый вечер под одеялом, когда мама, отобрав книгу и недовольно ворча, гасила свет в ее комнате. Разве могла знать мама, что Милка рада вставать каждый день пораньше и торопить время к шести часам, чтобы однажды, когда он будет идти домой и вдруг остановится и спросит: «Почему ты здесь стоишь?» — ответить, что ждет его. Что будет дальше, Милка не знала и не думала. Она хотела, чтобы он знал, что она ждет его каждый вечер и что будет ждать все вечера подряд и потом, когда они поженятся. И вот в тот день, когда он, наконец, остановился и спросил, Милка покраснела, растерялась и сказала, что ждет маму.

А потом был морозный, зимний вечер. Она стояла у подъезда, слившись с, шубкой и дыша на кулачки. И от этого руки у нее стали розовыми, как у мамы, когда она стирает. В тот вечер его не было очень долго. Уже прошел сосед с третьего этажа и его жена с сыном, к кому-то пришли гости, и от них остался в подъезде запах болгарских духов и тройного одеколона. «Это к Смирновым, — поняла Милка, — к ним всегда приходят гости, похожие на артистов и гражданских летчиков». Потом вдруг Милка подумала, что их дом похож на школьный аквариум, который стоит в кабинете биологии. Только в доме надо было сделать стеклянные стены и со стороны наблюдать, как все суетятся, накрывают на стол, купают детей, смотрят телевизор.

Милка услышала, что открылась дверь их квартиры, вышла мама и крикнула: «Мила, домой! Сколько можно стоять в подъезде!» Ей стало ужас но стыдно, что мама совсем как маленькую зовет ее домой. А если бы сейчас шел он?

Она успокоилась далеко за полночь, когда, наверное, в сотый раз набрав его номер, услышала удивленное: «Алло?»

И вот сейчас Милка стоит у подъезда под проливным дождем и вспоминает, и хочет уйти, и не может сделать шага. Так она мучится до тех пор, пока из-за угла не появляется он на своих длинных ногах, шагающий, как цапля, через лужи. Мокрый, взъерошенный, которого она будет ждать всегда.

— Здравствуйте, — так тихо говорит Милка, что скорее можно догадаться, чем услышать.

— Угу, — отвечает он и останавливается.

А Милка стоит перед ним, широко раскрыв глаза, не смея пошевельнуться, и дождь медленно катит свои крупные, хрустальные капли по ее прямым распущенным волосам. И от этого кажется, что вся она состоит из своих огромных глаз и дождя, сделавшего ее прозрачной…

Только раз в году…

Юре снился сон. Он знал это. Так бывает — снится сон, и человек понимает, что это сон. Спит и понимает. Юра знал, что этот сон он уже видел, и не раз. Он знал и начало его и конец.

Вот город… Знакомый Юре, хотя он никогда в нем не был. Пыльные кривые улочки. По ним медленно идет человек. Это мужчина в ситцевой рубахе, в сапогах. Его лица пока не видно. Он несет что-то завернутое в плюшевую скатерть с бахромой. Улицы города пустынны. Человек движется к колокольне. Вот он входит в гулкую темноту и начинает подниматься по лестнице. Теперь Юра видит его лицо. Оно совсем рядом. Морщины, светлая борода, нос картошкой. Нет, он совершенно не похож на Юру, но почему-то Юра уверен, что этот мужчина с сучковатыми коротышками пальцев мастерового — он — Юра.

Так бывает во сне.

Мужчина долго поднимается по стертым ступеням лестницы, и вот, наконец, он наверху. Теперь улицы города запружены народом, автомобилями каретами. Время отсутствует в этом городе. Мужчина медленно разворачивает сверток и кладет на каменный, отполированный ногами звонарей пол два крыла. Они похожи на крылья орла, который сидит на шкафу в зоокабинете школы, где работает Юра, но гораздо большего размера. Потом он всовывает руки в петли, стоит какое-то время в проеме, заслоняя от собравшихся внизу людей колокола, и, наконец, делает шаг, как будто хочет наступить на крышу одного из домов.

Дальше начинался полет. Очень короткий, буквально несколько секунд, но и за эти мгновения дурманящий неповторимостью ощущений. И хотя этот полет от крыши колокольни до мостовой площади больше напоминал медленное падение, Юра не испытывал чувства страха. Может быть, потому что он точно знал — это сон.

Будильник уже долго тарахтел на тумбочке, покрытой накрахмаленной салфеткой. Последнее, что увидел Юра из этого сна — сломанная подковка на каблуке сапога мужика. Юра открыл глаза, взглянул на календарь.

— Вот те на… Как же я забыл? — подумал он и быстро вскочил, откинув простыню. Посмотрел в зеркало: — Значит, с днем рождения? — спросил он у своего утреннего отражения. Отражение не возражало:-Значит с днем рождения!

Юра включил допотопный хозяйский «Рекорд» и перевел белую стрелку на шкале средних волн к отметке двести пятьдесят метров. За этой цифрой пряталась радиостанция, расположенная на черноморском курорте Румынии.

Самая современная музыка понеслась из ветхих динамиков «Рекорда». Юра натянул брюки и пошел в коридор принимать водные процедуры у чугунного умывальника. Он чистил зубы, периодически нажимал на клапан, как на ключ телеграфного аппарата. Только этот ключ был расположен как бы вверх ногами. Комната хозяйки была заперта, видно, она уже бродила между овощными рядами местного рынка. Радиостанция посылала в эфир шлягер за шлягером с румынского побережья Черного моря, а совсем недалеко шумело оно само.

«Все взаимосвязано в этом мире, — подумал: Юра, — их радиоволны я принимаю здесь, а если; брошу камень в море, то маленькая волна от него дойдет до их побережья».

— Чушь полная! — сказал он вслух.

«Группа с Ямайки предлагает свою новую композицию, которая обещает стать песней лета», — сказал диктор по-русски. Группа заиграла что-то очень боевое, знойное, летнее. Чайник начал подсвистывать из угла в ритм ударным.

— Ну что же, все это очень похоже на настоящий день рождения! — сказал Юра и сел завтракать.

Юра преподавал географию в одной из школ совсем маленького приморского городка. Конечно, ученики называли его не Юра, а Юрий Семенович, как и коллеги. Только несколько пожилых учительниц позволяли себя именовать его Юриком. И вообще, они проявляли материнскую заботу по отношению к своему молодому коллеге, приносили из дому пирожки, блинчики, вареники с картошкой. Юра стеснялся первое время, но потом привык и принимал всю эту домашнюю «вкуснятину» спокойно, как посылки от своих родителей.

Он шел к морю. Кривая улочка разматывалась каменным коридором и внизу упиралась в море. Юра подумал: «Это прекрасно, что есть такие улицы. Идешь и идешь, и вдруг — море».

Он сел на прохладную гальку, потом быстро разделся и с разбегу бросился в воду. Море тут же облепило его тело миллионом острых иголочек.

Еще через несколько минут он шел по дороге к школе и мысленно выстраивал сегодняшний день.

«До большой перемены все будут только загадочно улыбаться, — думал он, — а после второго урока кто-нибудь встретит меня возле дверей учительской и попросит подождать «еще минуточку». Потом меня впустят. На моем столе будет лежать красно-белый букет, а женщины будут сидеть и улыбаться сочувственно-счастливо, как это умеют делать только учителя. Потом мне подарят что-нибудь махровое: или полотенце или простыню и скажут, что, когда женюсь, — в хозяйстве пригодится, А после уроков мы будем веселиться. Я сбегаю за шампанским, будет пахнуть мелом и домашними пирожками. Потом даже кто-то захочет спеть и начнет, но затихнет, потому что Ольга Борисовна скажет:

— Неудобно, школа как-никак.

А когда начнут убирать со стола, ко мне подойдет Наташа и как бы в шутку предложит пойти и ресторан. И мне придется говорить, что двадцать девять — это не дата, вот когда стукнет тридцать… И всякое такое. Наташа тогда скажет, что ловит меня им слове и спросит у остальных, слышат ли они, а кто-то осуждающе скажет, что слышит…»

В конце улицы показалась школа Юра взглянул ни часы. Оставалось пять минут, чтобы зайти в учительскую, взять журнал и со вторым звонком пойти и класс. Техничка, которая дает звонки в школе, раньше работала в театре. Поэтому все называли ее по имени-отчеству и спрашивали ее мнение о телепостановках. Первое время, когда она пришла работать в школу, она давала три звонка, как в театре, но потом директор и завуч уговорили ее обходиться двумя.