Виталий Павлов - День чудес
— Он улетел.
— Я так всегда ждала его появления. Он приходил, когда было очень плохо. Приходил и летал.
И и с ним, а теперь я с тобой? Ведь мы с тобой тоже должны полететь?
Должны, — он разворачивал сверток. Два крыла трепетали в его руках.
…Солнце откуда-то снизу начало подкрашивать небо, начинался день.
Крылья стремительно падали к морю, беспомощно вращаясь, но возле самой воды вдруг распрямились, вздрогнули и, набирая высоту, полетели над просыпающимся южным городом.
Камень с дырочкой
— Два пирожка и мыло, пожалуйста.
Фарфоровая продавщица с недовольным выражением лица плюхнула передо мной на страницу из «Огонька» товар. Пирожки были холодные и вялые, как уши охотничьей собаки, а мыло большое и красное, как кирпич. Я думал брать пиво или нет. Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Рядом стоял человек с белым водоворотом волос вокруг розовой лысины. Он улыбался.
— Ну что, скалиться долго будете? Вы мне очередь задерживаете! — бесстрастно сказала продавщица и сунула в нарисованный рот леденец.
Я обернулся еще раз. Никакой очереди не было, только этот человек. Он смотрел на меня и улыбался, как старому знакомому.
— Вы что-то хотели?
Он кивнул в ответ, затем поднял руку и раздвинул большой и указательный пальцы. Я все понял.
— Водочки?
Он еще раз улыбнулся и кивнул.
— Сто грамм «столичной», пожалуйста.
— С этого надо было и начинать! — опять зарычала продавщица. — А то мыло ему подавай! Руки перед едой мыть собрался!
Она взяла бутылку, мерный стаканчик и, глядя сквозь него на люстру, нацедила под риску. В это время я смотрел на мыло и не мог понять зачем я его купил. Дома было мыла сколько угодно. Продавщица придвинула граненый стакан с мокрым рублем и слипшимися копейками ко мне.
Я взял сдачу, стакан, и мы отошли за столик в углу зала.
— Ваня, — человек протянул руку.
Я молча пожал ее и в этот момент впервые подумал, почему это вдруг я поставил «сто грамм» совершенно незнакомому человеку. Между тем Ваня отломил половину пирожка, улыбнулся своей обвораживающей улыбкой, поднял стакан и вылил по содержимое в глубину себя.
— Вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь…
Ваня взял вторую часть пирожка и утопил ее в выпитой водке. Потом вытер руки о пиджак и сделал мне рукой знак внимания.
Я тоскливо смотрел на его засаленный пиджак, потертые брюки с воздушными флягами на коленях и ждал, что будет дальше. Ваня долго шарил по карманам и, наконец, где-то на дне внутреннего кармана нашел, что так долго искал, и, как это делают фокусники в цирке, показал мне.
Это был всего-навсего обычный камень с дырочкой посередине.
— На счастье! — выдохнул он и вложил подарок мне и руку. — Пока! — Ваня растворился в полумраке.
Я разжал кулак. Камень был круглый и очень теплый, как живой.
«На счастье… Какое уж тут счастье! Уже за тридцать, поэтом не стал, в начальство не пробился, в писке задолжников за квартиру моя фамилия стоит первой, сам глажу брюки… На счастье…»
Продавщица сняла белую куртку и из фарфоровой превратилась в бронзовую. Она ходила от стола к столу и собирала стаканы в большой синий пластмассовый таз. Я стоял, а камушек по-прежнему грел кусок моей ладони солнечным теплом.
— Ну что, расколол тебя Ванька? Небось камень дал, счастье обещал? Мне вон тоже наобещал непьющего… Где оно счастье-то? — Продавщица вдруг резко повернулась, зазвенела посудой, буркнула «заканчивайте» и скрылась в дебрях ящиков со стеклянной тарой.
Я вышел на улицу. Снег облепил дома, приглушил звуки. Машины урчали, как коты, которым чешут животы. Только сейчас я понял, каким нелепым был костюм у этого Вани. Пиджак, брюки, клетчатая рубашка с расстегнутым воротом и красные; сандалеты. От одного воспоминания у меня возникло такое чувство, будто снег попал мне под рубашку.
— А мне, знаете, не холодно, привык… — сказал, кто-то и похлопал меня по плечу. Я обернулся, но сзади никого не было. Зато впереди мелькнула знакомая фигура в засаленном пиджаке. Ноги, обутые в красные клеенчатые сандалеты, утопали в снегу по щиколотку. Он повернул за угол.
Я побежал скользя, с трудом удерживая равновесие. Вот и угол дома. Тут же что-то мягкое уперлось в меня, кто-то вскрикнул. Рядом охнула разбитая бутылка. Впереди улица была пуста.
Мы оттолкнулись друг от друга, и меня бросило в жар.
— Ты?! Черт возьми! Не может быть! Ведь сколько лет?
— Сколько?
— Я звонил… Слушай, тогда все как-то по-дурацки получилось… Страшно глупо все. Ты прости… Я все понял. Я был все это время один, думал… И все понял…
Молочные брызги зацепились за штанины и блестели жемчужинами.
— Ты прости, пожалуйста, разбил бутылку.
У меня, кажется, дома тоже есть… Ну скажи что-нибудь…
Я почувствовал в своей руке что-то теплое. Камень! Вот оно счастье, в двух шагах от меня. Близкое молчаливое счастье в лохматой шубе.
— Ну, рассказывай, где ты была все это время?:
— Нигде… Дома, — она пожала плечами. — Я слышала о тебе. Думала, ты придешь. Потом пошла в магазин и встретила тебя. Никогда не ходила по этой улице. Сама не знаю, почему пошла именно сюда. Мне показалось…
— Нет, тебе не показалось. Мы сейчас же едем ко мне. Навсегда! Я больше не выпущу тебя!
Я выскочил на середину улицы:
— Такси! Такси!
…На кухне нудно капал кран и уличный фонарь заглядывал в окно из темноты улицы. Сейчас я точно знал, что мы никогда не расстанемся.
— Мне пора.
Я вздрогнул и подумал, что сплю.
— Мне пора-а… — Она стояла в дверях, и сигарета окрашивала левую часть ее лица в кирпичный цвет. — Я возьму бутылку у тебя в холодильнике. Надо же что-то показать мужу. Вот и сходила за молоком…
Дверь клацнула языком замка и замкнула пустоту. Я лежал в темноте комнаты, а свет фонаря наложил на меня крест оконной рамы.
Потом стало темно. Что-то большое заслонило свет, что-то стукнуло в окно. Я накинул одеяло встал. Фонарь погас. Я придвинулся вплотную к стеклу и чуть было не вскрикнул. С той стороны на меня смотрел какой-то человек. Я чиркнул спичкой и совсем потерял способность соображать. На заснеженном бордюрчике окна пятого этажа сидел Ваня.
— Дай закурить, — он протянул руку в форточку!
— Может, зайдешь?
— Да нет. Я тут вообще-то случайно. Решил узнать, как твои дела…
— Как сажа бела…
— Ушла, значит?
— Значит.
— Ну, а ты что?.
— А, что я! Слушай, Ваня, может зайдешь все-таки? Сидишь там неизвестно как.
— Это тебе неизвестно. А мне все известно, и зря ты ее отпустил. — Он пожал плечами, бросил вниз окурок. — Камень-то смотри не теряй!
Я закрыл форточку. Снег плавно ложился на снежно отпечатки резиновых подошв. Через минуту от них остались небольшие вмятины, прикрытые белым пушком. Я взял трубку, накрутил диск.
— Я знала, что ты позвонишь, — голос был где-то рядом, — я ждала…
В трубке что-то затрещало.
Я проснулся от телефонного звонка.
— Вы что заболели? — спросил женский голос, к испорченный официальностью. — Нет? А почему тогда не на работе?
Потом меня вызвали к начальнику отдела.
— Мы вас попросили написать заметку в стенгазету…
Я кивнул.
— И что вы написали?
— Но ведь я никогда не писал заметок, и вообще…
— Ну ладно, все бы ничего, но вот вы написали, что человек сидит на бордюре окна пятого этажа. Может быть, он монтажник? Но вы же нигде об этом не говорите.
— Потому что он не монтажник.
— Значит, правильно я не понял это место? И еще вот, почему зимой в сандалетах? Ему что, больше нечего надеть?
— Не знаю…
— Что же вы не знаете, а пишите…
— Но ведь вы же сами попросили…
— Я предупреждал, что никогда этого не делал. Так получилось…
— Да… — начальник задумался, потер лоб резинкой, которую вертел в руке. — Нет, что-то в этом, есть…
В этот момент в кабинет вошел очень знакомого вида человек. Начальник переменился в лице.
— Здравствуйте, Иван Тимофеевич… Вот вы посоветуйте. Написал наш сотрудник заметку для стенгазеты, мы попросили его…
— Я предупреждал, — сказал я.
— Да, он предупреждал, — подтвердил начальник.
Иван Тимофеевич сел на стул, взял листик с заметкой, стал читать.
— А чего, по-моему очень интересно, — сказал он и положил ногу на ногу.
За окном висели снежинки.
Я уже знал, что надо было делать. У меня было сорок пять минут обеденного перерыва. Камень лежащий в кармане, обжигал меня, как огонь глиняный горшок. Я бежал. Институт должен был быть здесь, где-то недалеко. Комната тридцать пять, это я помнил точно. Это где-то здесь. Вот тридцать три, вот тридцать четыре… А где же тридцать пять?
Как в другом здании?
Ну да! Да! Конечно, в другом здании. Как же сразу не додумался до этого?! Ее комната, конечно, должна быть в другом здании. Вот ее комната Вот номер пятьдесят три, а напротив — тридцать пять.
