Ро­бер Са­ба­тье - Шведские спички

— Вот это­го — Брут, а вот то­го — Не­рон.

— Да что ты че­пу­ху го­ро­дишь! — ска­зал Лу­лу.

Став на цы­поч­ки, Оли­вье по­че­сал лоб бу­ла­ной ло­ша­ди, раз­дви­нув ей гри­ву, на­ви­сав­шую ба­хро­мой на гла­за. По­том он про­во­дил Лу­лу до са­мо­го до­ма.

— Смот­ри, — вос­клик­нул Лу­лу, — мам­ка спус­ти­ла «флаг».

Это оз­на­ча­ло, что отец уже вер­нул­ся, а они ведь толь­ко что по­встре­ча­ли его жел­тое так­си на ули­це Баш­ле воз­ле руч­ной по­воз­ки скла­да «Лес и уголь». Ре­бя­та по­про­ща­лись.

— Ну, а ты-то зна­ешь, что она де­ла­ет, твоя Ма­до? — спро­сил вдруг Лу­лу.

— Нет, — хо­лод­но от­ве­тил Оли­вье, ожи­дая, что Лу­лу сей­час ска­жет что-ни­будь гру­бое.

— Она шо­фер­ша так­си.

Оли­вье по­сту­чал се­бя паль­цем по лбу. Нет, этот Лу­лу со­всем со­ско­чил с вин­та. Раз­ве су­ще­ст­ву­ют шо­фер­ши так­си, та­ких нет!

— У те­бя, ви­дать, ле­ту­чие мы­ши на ка­лан­че за­ве­лись, а?

— Без шу­ток, — от­ве­тил уяз­влен­но Лу­лу. — Это отец ска­зал. Он зна­ет все, мой отец. Не по­ни­ма­ешь, что ли, в его де­ле… А по­че­му ей не быть шо­фер­шей так­си? Есть ведь лет­чи­цы, и не­ма­ло!

Оли­вье, ос­тав­шись один, про­гу­ли­вал­ся в пол­ной рас­те­рян­но­сти. Зна­чит, Ма­до во­дит так­си! В сущ­но­сти, ему бы­ло ско­рее при­ят­но ус­лы­шать это. Оли­вье тут же пред­ста­вил се­бе, как все про­ис­хо­дит: за Ма­до при­ез­жа­ют в од­ном так­си, чтоб дос­та­вить ее к дру­го­му так­си, очень ши­кар­но­му, кра­си­во­му, об­те­кае­мо­му, точ­но си­га­ра, и она ве­дет его не спе­ша, по­ло­жив ло­коть на спу­щен­ное стек­ло, та­кая же пре­ле­ст­ная, как те да­мы, ко­то­рых фо­то­гра­фи­ру­ют на кон­кур­сах эле­гант­ных ав­то­мо­би­лей.

Око­ло ев­рей­ской мяс­ной лав­ки Оли­вье рас­смат­ри­вал ого­род­ные план­та­ции сво­его дру­га Ра­ме­ли — фа­соль и че­че­ви­ца про­рас­та­ли здесь во влаж­ной гиг­ро­ско­пи­че­ской ва­те, — как вдруг к не­му по­до­шла по­жать ру­ку дев­чон­ка, ко­то­рую де­ти про­зва­ли Италь­я­ноч­кой. Эта че­тыр­на­дца­ти­лет­няя де­воч­ка с ко­кет­ли­вы­ми ло­ко­на­ми на вис­ках, с под­ма­зан­ны­ми ро­зо­вой по­ма­дой гу­ба­ми яв­но под­ра­жа­ла «ро­ко­вым» ки­но­ак­три­сам, и под­ро­ст­ки все­го квар­та­ла тис­ка­ли ее по уг­лам, на­щу­пы­вая ед­ва на­ме­чав­шую­ся грудь, лас­кая смуг­лую шею и чер­ные куд­ри в на­де­ж­де по­лу­чить от нее не­что боль­шее. И таль­я­ноч­ка пред­ло­жи­ла Оли­вье:

— Пой­дем, спря­чем­ся где-ни­будь!

Он по­кор­но по­шел за ней ку­да-то в подъ­езд, из ко­то­ро­го они спус­ти­лись по вет­хой ле­ст­ни­це в по­греб, весь со­чив­ший­ся сы­ро­стью. Дев­чон­ка дер­ну­ла ос­ла­бев­ший болт, на ко­то­ром ед­ва дер­жал­ся ви­ся­чий за­мок, и они ощу­пью во­шли в ка­кой-то за­ку­ток, где пах­ло про­ли­тым ви­ном и уголь­ной пы­лью. Оли­вье чирк­нул спич­кой, и де­воч­ка не­ожи­дан­но под­нес­ла ему бу­тыл­ку, в гор­лыш­ко ко­то­рой бы­ла за­су­ну­та свеч­ка. Италь­я­ноч­ка за­кры­ла дверь по­гре­ба, при­жа­лась к Оли­вье и про­шеп­та­ла:

— Об­ни­ми ме­ня. Как в ки­но…

Она бы­ла боль­ше и силь­нее его и так креп­ко стис­ну­ла Оли­вье, что ему да­же ста­ло чуть боль­но. В об­щем, это не бы­ло так уж про­тив­но, но ру­ки Оли­вье по­вис­ли, и он ду­мал толь­ко о том, как бы ее от­толк­нуть. Де­воч­ка на­ча­ла его це­ло­вать в во­ло­сы, в ли­цо, и он ощу­тил, что гу­бы у не­го ста­ли ка­ки­ми-то мок­ры­ми.

— Да ну те­бя, — крик­нул Оли­вье, от­стра­ня­ясь. — Ты гряз­ная…

— Что за мла­де­нец? — по­жа­ла пле­ча­ми Италь­я­ноч­ка. — Те­бе сколь­ко лет?

— В ав­гу­сте де­сять бу­дет.

— Ах, толь­ко и все­го! Ну, тем ху­же для те­бя!

Она вдруг за­кру­жи­лась, за­ста­вив взле­теть во­круг ног свою плис­си­ро­ван­ную юбоч­ку, по­том пред­ло­жи­ла маль­чи­ку сесть ря­дом с ней на бал­ку, ко­то­рая от­де­ля­ла уголь­ные бри­ке­ты от кок­са. За­тем вы­та­щи­ла из кар­ман­чи­ка сво­ей коф­ты зе­ле­ную кни­жеч­ку, от­кры­ла ее на жел­то­ва­той стра­ни­це, ис­пещ­рен­ной пунк­тир­ны­ми ды­роч­ка­ми. Од­ну по­лос­ку она ото­рва­ла, по­дожг­ла ее от све­чи и тут же за­га­си­ла ого­нек, чтоб бу­маж­ка тле­ла.

— Эта бу­ма­га из Ар­ме­нии, — ска­за­ла де­воч­ка. — По­ню­хай, как чуд­но пах­нет!

— Из Ар­ме­нии, как и Туд­журь­ян? — спро­сил Оли­вье, вды­хая ды­мок, за­ста­вив­ший его за­каш­лять­ся.

Это на­пом­ни­ло ему дру­гой за­пах: аро­мат эв­ка­лип­та, ли­стья ко­то­ро­го Вир­жи­ни ки­пя­ти­ла, ко­гда у сы­на на­чи­нал­ся на­сморк, для ин­га­ля­ций, и Оли­вье ды­шал че­рез сло­жен­ную гар­мо­ни­кой во­рон­ку над ча­шей с го­ря­чей жид­ко­стью. Но бу­ма­га из Ар­ме­нии об­ла­да­ла за­па­хом су­хим и дур­ма­ня­щим.

— Туд­журь­ян ду­рак! — зая­ви­ла де­воч­ка.

Она со­жгла сра­зу не­сколь­ко ли­ст­ков, и Оли­вье по­про­сил:

— Дашь мне?

Италь­я­ноч­ка, не ску­пясь, рва­ну­ла не­сколь­ко ли­ст­ков из кни­жеч­ки и про­тя­ну­ла ему. Маль­чик по­бла­го­да­рил, по­ду­мав о том, ка­кой это бу­дет хо­ро­ший сюр­приз для Эло­ди: ко­гда она вый­дет из до­му за по­куп­ка­ми, он со­жжет эту ар­мян­скую бу­ма­гу, что­бы к ее воз­вра­ще­нию в квар­ти­ре хо­ро­шо пах­ло.

— Ну, дай же я те­бя по­це­лую, — ска­за­ла де­воч­ка, по­гла­жи­вая зо­ло­ти­стые во­ло­сы сво­его спут­ни­ка.

Она на­кло­ни­лась и, взяв его за пле­чи, по­це­ло­ва­ла в уши и шею. Оли­вье бы­ло ще­кот­но, и он вздра­ги­вал. Сна­ча­ла ему по­нра­ви­лось, но ед­ва он по­чув­ст­во­вал, что ко­жа у не­го опять ста­ла влаж­ной, ему сде­ла­лось про­тив­но. Вдруг Италь­я­ноч­ка вон­зи­лась в не­го зу­ба­ми и, при­жав к се­бе, уку­си­ла. Оли­вье за­во­пил, схва­тил ее за во­ло­сы, за­ста­вил от­пря­нуть и бро­сил ей пря­мо в ли­цо:

— Ты гад­кая, гад­кая, гад­кая!

Он дер­нул дверь и вы­бе­жал, за­де­вая в тем­но­те сте­ны по­гре­ба, по­ка свет не ука­зал ему вы­ход.

На ули­це маль­чик тро­нул ру­кой свою мок­рую шею, зу­бы Италь­я­ноч­ки ос­та­ви­ли там от­ме­ти­ну. Оли­вье по­ду­мал, что эти дев­чон­ки — про­сто ка­кие-то пси­хи. Он чув­ст­во­вал се­бя ос­корб­лен­ным, но не за­был, что пе­ре­жил на мгно­ве­ние при­ят­ное и не­зна­ко­мое ему ощу­ще­ние.

У вхо­да в дом но­мер 77 он сно­ва уви­дел Ма­до, и ему ста­ло гру­ст­но. Оли­вье сжал в ку­ла­ке ли­ст­ки из Ар­ме­нии. А что, ес­ли их со­хра­нить для Прин­цес­сы? Зна­чит, она шо­фер­ша так­си, — это его не­сколь­ко обод­ря­ло. Маль­чик мед­лен­но под­ни­мал­ся по ле­ст­ни­це, под­тя­ги­ва­ясь за пру­тья пе­рил. Он был сму­щен и не­до­воль­но по­фыр­ки­вал но­сом.

Глава девятая

По ме­ре то­го как Оли­вье тес­нее вжи­вал­ся в быт ули­цы, про­ни­кал в сек­ре­ты, крою­щие­ся за фа­са­да­ми ее до­мов, ка­кая-то часть его жиз­ни ухо­ди­ла в про­шлое. Рас­тво­ря­лись, рас­сеи­ва­лись му­чаю­щие его ча­ры га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки, ту­ск­нел и та­ял весь этот мир мот­ков ни­ток, иго­лок, нож­ниц, лент и ре­зи­нок, за­сло­нен­ный но­вы­ми яр­ки­ми впе­чат­ле­ния­ми. В по­тря­сен­ном соз­на­нии маль­чи­ка ви­де­ния но­во­го и ста­ро­го сме­ши­ва­лись, на­слаи­ва­лись друг на дру­га. Те­рял чет­кость об­раз Вир­жи­ни, что-то при­об­ре­тая от Ма­до или Эло­ди, по­ка ка­кой-ни­будь факт, слу­чай, встре­ча сно­ва не за­став­ля­ли всплыть в па­мя­ти ее без­жиз­нен­ную свет­ло­во­ло­сую го­ло­ву и не по­гру­жа­ли ре­бен­ка в тос­ку и за­дум­чи­вость.

Ку­зи­на про­тя­ну­ла ему толь­ко что вы­гла­жен­ную ру­баш­ку, от ко­то­рой так хо­ро­шо пах­ло, и, по­смот­рев на за­што­пан­ный ло­коть, ска­за­ла:

— Как она ис­кус­но чи­ни­ла, твоя ма­ма!

Кровь при­ли­ла к ли­цу маль­чи­ка. Он сел на ди­ван как был не­оде­тым, с го­лой гру­дью, и рас­те­рян­но смот­рел на бе­лые кле­точ­ки штоп­ки. За­ме­ча­ние Эло­ди про­бу­ди­ло в нем ус­нув­шие, ка­за­лось, вос­по­ми­на­ния. Он ус­та­вил­ся на свой те­перь та­кой бес­по­лез­ный школь­ный ра­нец, по­том одел­ся, вы­шел и примк­нул к ком­па­нии ре­бят, ок­ру­жив­ших Туд­журь­я­на, ко­то­рый хва­стал­ся, что он «па­рень дош­лый!», а по­сле гла­зел на Ана­то­ля, про­бо­вав­ше­го, хо­ро­шо ли ка­ча­ет его ве­ло­си­пед­ный на­сос.

Как-то ут­ром Оли­вье ус­лы­хал, как Ри­ри го­во­рил ма­лы­шу Жан-Жа­ку: «Да не ре­ви ты, уви­дишь еще свою мать!» И это вы­ра­же­ние, уже мно­го раз слы­шан­ное, пред­ста­ло пе­ред ним в но­вом све­те. Ес­ли б Ри­ри ска­зал так ему, Оли­вье, он бы, на­вер­но, те­перь от­ве­тил: «Нет, я не уви­жу ее боль­ше».

На ули­це Ла­ба по­ка­зал­ся Кра­сав­чик Мак, по­до­шел к ре­бя­там и кар­тин­но по­иг­рал мус­ку­ла­ми под тон­кой тка­нью кос­тю­ма. Так как ему хо­те­лось по­во­зить­ся с деть­ми, а по воз­рас­ту это бы­ло не со­всем, по­жа­луй, уме­ст­но, Мак ста­рал­ся быть раз­вяз­ным, кра­со­вал­ся, под­хо­дил то к од­но­му, то к дру­го­му, вне­зап­но по­во­ра­чи­вал­ся с гиб­ко­стью то­реа­до­ра или низ­ко кла­нял­ся, раз­ма­хи­вая шля­пой, от­то­пы­ри­вал лац­ка­ны пид­жа­ка, от­тя­ги­вал ман­же­ты, по­гля­ды­вал на руч­ные ча­сы — и все это де­лал не­при­ну­ж­ден­но, поч­ти как Жюль Бер­ри, по­рой за­сты­вал на мес­те и иг­рал на пуб­ли­ку, изо­бра­жая то мас­те­ров ба­ле­та, то опер­ных пев­цов; та­кие прие­мы лю­дям взрос­лым по­ка­за­лись бы смеш­ны­ми, но на под­ро­ст­ков они про­из­во­ди­ли впе­чат­ле­ние.