Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды
Путь до конца проулка показался мне длинным, хотя Звездочка пробежала его плавным галопом, не замедляя шага. Она свернула за угол и остановилась у школы, весело вскидывая головой и прядая ушами, но я едва держался в седле.
Боб и Джо помогли мне слезть на землю.
— Что случилось? — спросил Джо, наклоняясь и с тревогой всматриваясь в мое лицо.
— Она свернула в проулок и протащила мою ногу по колючей проволоке, — сказал я.
— Зачем ей это понадобилось? — с удивлением воскликнул Боб, нагнувшись над моей ногой. — Она никогда раньше туда не сворачивала. Черт возьми, кровь идет, нога вся располосована. Чулок в дырах. И чего ее туда понесло? Тебе, наверно, придется отправиться к доктору. Черт, с ногою дело дрянь!
— Надо перевязать ее на заднем дворе, пока никто не увидел, — быстро перебил его Джо.
Джо прекрасно понимал меня.
— Может, у кого-нибудь из ребят найдется носовой платок? — спросил я. — Тогда я ее забинтую.
— Я спрошу у Пэрса, — предложил Боб. — У него, наверно, есть.
Пэрс слыл в школе маменькиным сынком, и все знали, что он носит в кармане носовой платок. Боб ушел искать Пэрса, а Джо и я отправились на задний двор школы. Там я сел, спустил изодранный чулок и снял лохмотья, оставшиеся от повязки. Открылись кровоточащие царапины. Они были неглубоки, но многочисленны, и кровь медленно стекала по покрытой болячками холодной синеватой коже.
Джо и я молча смотрели на ногу.
— Все равно тебе эта нога только всегда мешала, — наконец вымолвил Джо, стараясь утешить меня.
— Черт с ней, — свирепо пробормотал я. — Черт с ней, с моей проклятой ногой! Погляди, не идет ли Боб.
Боб спешил к нам с носовым платком, который он почти силой вырвал у Пэрса, а Пэрс шел за ним следом, чтобы узнать, какая судьба постигнет его платок.
— Ты должен завтра принести его, — предупредил он меня и поперхнулся, увидев мою ногу. — Ой, смотрите! — воскликнул он.
С помощью платка и моей рваной повязки я крепко забинтовал ногу и поднялся, опираясь на костыли, а Джо, Боб и Пэрс отступили, ожидая, что я скажу.
Секунду я прислушивался, затихает ли жгучая боль, потом буркнул:
— Ладно, сойдет.
— Через все эти тряпки кровь не может просочиться, — заметил Джо. — Никто ничего не узнает.
Глава 31
Мать так и не узнала, что я поранил ногу. Я всегда сам промывал и перевязывал свои болячки, она лишь приносила мне миску с горячей водой, чистый бинт и вату для прокладки между пальцами. Иногда мне казалось, что придется все же сказать ей, потому что царапины на холодной мякоти ноги упорно отказывались заживать, но с наступлением теплой погоды все прошло.
Я продолжал ездить на Звездочке к водоему, но теперь пускал ее вскачь, только когда мы выезжали на дорогу к школе и поворот в проулок оставался позади.
Часто я пробовал ездить, держась за луку только одной рукой, но из-за искривления позвоночника меня всегда клонило влево, и одной руки было недостаточно, чтобы удержать меня от падения на эту сторону.
Однажды, когда Звездочка шла шагом, я решил попробовать держаться за седло в разных местах в поисках более устойчивого положения. Благодаря тому что я был крив на левый бок, я мог, не напрягаясь, дотянуться левой рукой гораздо дальше, чем правой. Подвинувшись немного вправо, я сунул левую руку под крыло седла как раз под своей ногой, где подпруга пересекает седло и уходит под крыло. Схватившись за подпругу именно в этом месте, я мог сопротивляться наклону влево, а упираясь в прокладку седла — наклону вправо.
Впервые я почувствовал себя в седле совершенно уверенно. Я схватил поводья правой рукой, левой взялся за подпругу, пустил Звездочку легким галопом, и оказалось, что никакие толчки мне больше не страшны. Я сидел свободно и спокойно, приподнимаясь и опускаясь в такт бегу пони, испытывая неизвестное мне ранее чувство полной безопасности и уверенности.
Теперь я научился управлять Звездочкой. Движением руки я мог послать ее вправо или влево, при повороте я наклонялся вместе с ней и откидывался назад, когда она вновь выравнивалась и шла прямо. Держась за подпругу, я был как бы привязан к седлу и в то же время мог менять позу, смотря по обстоятельствам.
Некоторое время пони шел галопом, потом я, повинуясь внезапному порыву, криками стал подгонять его. Я почувствовал, что его тело напряглось как струна, и он пошел карьером. Волнообразное качание перешло в ровный бег, частая дробь цокающих копыт зазвучала в моих ушах, как музыка.
Это ощущение было слишком необычным, чтобы повторить его, чтобы растратить его в один день. Я возвратился в школу шагом, напевая песенку. Ждать, пока придет Боб и снимет меня с пони, я не стал; сам соскользнул с седла, упал на землю и пополз к костылям, стоявшим у стены; потом отвел Звездочку в загон, расседлал и остаток перемены, пока не прозвенел звонок, простоял у забора, глядя на пони.
Всю вторую половину дня я не мог сосредоточиться на уроках. Я думал об отце, о том, как он обрадуется, когда я докажу ему, что умею ездить верхом. Мне хотелось завтра же приехать домой на Звездочке и показаться отцу, но я знал, какие вопросы он задаст мне, и чувствовал, что до тех пор, пока я не смогу садиться на пони и слезать с него без посторонней помощи, у меня не будет права сказать: «Я умею ездить верхом».
«Спешиваться я научусь скоро, — рассуждал я. — Если костыли будут стоять рядом, то можно одной рукой держаться за седло, а другой взять костыли и поставить их под мышки. А вот садиться на лошадь — это другое дело. Нужны сильные ноги, чтобы поставить одну в стремя, а другой оттолкнуться от земли. Мне надо придумать какой-то другой способ».
Иногда, играя дома, я брался одной рукой за верхнюю перекладину калитки, другой за верх костыля и потом медленно подтягивался на руках высоко над забором. Я часто пробовал свои силы таким образом и решил повторить этот фокус со Звездочкой вместо калитки. Если она будет стоять смирно, мне это удастся.
На следующий день я сделал первую попытку, но пони все время двигался, и я несколько раз падал. Тогда я попросил Джо подержать его, взялся одной рукой за луку седла, другой за верхнюю опору костылей, составленных вместе, сделал глубокий вдох, одним движением подтянулся на руках и сел в седло. Я повесил костыли на правую руку, но они пугали пони, и пришлось отдать их Джо.
Каждый день Джо держал Звездочку, чтобы я мог сесть на нее сам, но через две недели пони так привык к моему броску на его спину, что уже стоял спокойно до тех пор, пока я не усаживался в седле прочно. После этого я больше не просил Джо держать его, но все еще не мог брать с собой костыли.
Показав Бобу, в каком положении мне удобней возить костыли, я попросил его поездить с ними на Звездочке. Он проделывал это каждый день после школы, и Звездочка перестала их бояться. Теперь я мог ездить на пони с костылями.
Когда он шел легким галопом, они ударялись о его бок, а при карьере их отбрасывало назад, но пони уже больше не пугался.
Звездочка хорошо слушалась узды, и я легко управлял ею, держа поводья в одной руке. Я ездил с укороченными поводьями, чтобы, откинувшись назад, своим весом увеличивать их натяжение. Пони слушался малейшего движения моей руки, когда мне надо было его повернуть. Вскоре он уже поворачивался на одних задних ногах, как дрессированный. Оказалось, что, упираясь в седельную прокладку рукой, которой я держался за подпругу, я могу привстать во время езды рысью, и времена, когда меня било о седло, миновали навсегда.
Звездочка никогда не шарахалась в сторону. Поэтому я чувствовал себя уверенно и не опасался, что она может меня сбросить. Я не понимал, что для того, чтобы удержаться в седле, когда пони вдруг отпрянет вбок, нужны здоровые ноги, так как со мной пока таких случаев не бывало. Я думал, что сбросить меня может только лошадь, встающая на дыбы, и стал самым лихим наездником в школе.
Я проносился галопом по пересеченной местности, недоступной для моих костылей, — я попирал ее ногами, крепкими, как сталь, ногами Звездочки, которые теперь я ощущал, как свои собственные.
Там, где другие ребята старались объехать холм или насыпь, я мчался напрямик, однако когда мы ходили пешком, то, наоборот, я обходил пригорки, а все мальчишки взбирались на них.
Теперь я мог побывать везде, где бродили они, и всю часовую перемену выискивал места, где не смог бы пройти на костылях, и, проезжая по ним верхом, становился равным своим товарищам.
Но я не знал, что мной руководит именно это побуждение. Я ездил по таким местам потому, что мне так нравилось. Другое объяснение не приходило мне в голову.
Иногда я проезжал галопом по проулку за школой. В конце его был крутой поворот на шоссе. На противоположном углу стояла пресвитерианская церковь, и его называли Церковный угол.
