Владимир Романовский - В постели с Президентом
На улице был теплый день, превращающийся в теплый вечер. В близлежащем кафе они съели что-то среднее между завтраком, ланчем и обедом. Лерой заказал стакан датского пива и спросил Гвен, не хочет ли она составить ему компанию — он собирался в Сен Дени.
— Конечно. Ты имеешь в виду улицу? Хочешь нанять проститутку, или что?
— Нет, я не хочу нанимать проститутку. Пригород, а не улица. Поняла? Пригород. Сен Дени. Алё?
— Какое-то конкретное место, или тебе просто хочется посмотреть на умерших французских королей?
— Примерно так, — сказал он.
До Сен Дени они доехали на метро. Сгущались сумерки. Улицы старинного городка были пустынны. Главная дверь базилики стояла открытая.
Лерой посмотрел по сторонам, будто ища, нет ли потенциальных свидетелей. Внутри церкви было непроглядно темно, и только входная будка с кассой освещалась лампочкой. В будке сидела старая дева, увлеченная чтением американского женского романа. Лерой что-то быстро ей сказал. Она посмотрела на него удивленно, взяла телефонную трубку, и вскоре белый человек средних лет в официальном костюме появился ниоткуда и кивнул Лерою. Лерой взял Гвен за руку. Они прошли через турникет в склеп. Служитель, или кто он был такой, протянул Лерою фонарик. Лерой попросил второй фонарик и отдал его Гвен.
— Я вас покидаю, — сказал служитель. — Позовите меня, когда закончите.
Лерой кивнул.
Было страшновато. Гвен решила, что если Лерой вдруг начнет к ней здесь приставать, она будет сопротивляться. Еще не хватало! Секс в склепе, представляете себе.
Оказалось, он вовсе не это имел в виду. Они шли между гробницами, пока не достигли пьедестала с мраморными Луи и Мари, коленопреклоненными, в набожных позах. Лерой оглядел пьедестал и провел рукой по его поверхности.
— Постой здесь минуту или две, — сказал он. — Я сейчас вернусь.
Гвен хотела было протестовать, но он уже исчез в темноте. Что еще задумал этот маньяк?
Да, страшно. Она посветила фонариком на некоторые из гробниц. Удивительно, какие маленькие были эти люди. Некоторые из королей и вассалов ростом были с Гвен, а то и меньше, если судить по размерам их гробниц и статуй в натуральную величину, изображающих их на смертном одре, поверх крышек, руки сложены молитвенно, глаза закрыты. Она навела фонарик на сводчатый потолок. Ничего нельзя разглядеть. Она снова посветила фонариком на пьедестал. Что-то у самого пола привлекло ее внимание. Она присела на корточки, чтобы рассмотреть. Какие-то английские слова нацарапаны острым предметом на мраморной поверхности. Какой-то английский или американский вандал, не иначе. Никакого уважения к святому месту. Столько трудиться — царапать, оглядываясь через плечо, снова царапать — букву за буквой — зачем? Гвен презрительно покачала головой. «Задний карман». Слова, которые дурак там нацарапал. Задний карман? Даже не «Я люблю тебя, Бренда» или «Зак и Линда Навеки», или что-то в этом роде. И даты нет. Задний карман, надо же. Свиньи.
Лерой вернулся и взял ее за руку.
— Пойдем.
Они отдали фонарики служителю.
— Все в порядке, мадам, мсье? — спросил он.
— Конечно, — ответил Лерой на своем шокирующе безупречном французском. — Мир снова в безопасности.
— Вот и хорошо, — равнодушно откликнулся служитель.
На улице Лерой остановил неожиданно появившееся такси.
— Эй, я думала, что у нас нет средств, — заметила Гвен.
— Теперь есть, — сказал он. Он презрительно посмотрел на шофера. Когда шоферу стало достаточно неудобно, Лерой сказал, — Одеон.
— А что на Одеоне? — спросила Гвен.
— Кабаре, рестораны, кафе, и много смешных людей.
— Что ты там делал?
— Где?
— Куда ты пошел после того, как оставил меня одну перед гробницей?
— У меня назначено было деловое свидание с умершим королем.
— Прошло удачно? Или же ты просто хотел набить ему морду?
— Он одолжил мне денег.
— Попробую угадать. Луидоры? Экю?
— Евро, — ответил Лерой.
Он сунул руку в карман пиджака и вытащил толстую пачку денег.
— Ну вот, — сказала Гвен. — Нужно было мне засунуть пару камер тебе в ж[непеч. ]пу. Представляешь — Людовик Одиннадцатый поднимается из могилы, чтобы выдать пачку ассигнаций Детективу Лерою. Любая газета заплатила бы миллионы за запись.
— Да, кстати, насчет этих записей.
— Каких записей?
— Которые ты все время делаешь. Видео, аудио, и так далее. Насчет всего этого подслушивания и подсматривания.
— Да?
— Мне не нравится.
— Иди ты! Почему же?
— Не нравится и все. Неправильно это. Сродни вскрыванию чужих писем. Тебе нужно все это прекратить.
Великий моралист Лерой. Гвен хихикнула.
— Не смешно, — сказал он. — Слушай.
— Слушаю.
Она приготовилась выслушать лекцию. Такие лекции она слушала часто в детстве, в основном от родителей. Не читай чужие письма, не слушай, что другие говорят друг другу частным образом, уважай частную жизнь, иначе неэтично, и так далее.
— Я знал одного парня, — сказал Лерой. — Он любил вскрывать чужие письма. Это было грустно. Мы жили в одном здании. Его несколько раз ловили, но он притворялся, как будто это случайность.
— Хорошо. И?
— Что? Это, в общем, всё.
— К чему ты это?
— Просто так. Не знаю, зачем я тебе это рассказал. А, помню, у него была страсть к грушам. Он сидел во дворе иногда, на закате, в дешевом полиестровом костюме — знаешь, конторщики такие носят на работу. Сидел и жевал груши. Что-то такое, типа, здоровая еда, и так далее. Забавно было смотреть. Он открывал рот очень широко… шире, чем Гейл… и впивался в грушу, как ковш экскаватора в землю. А потом начинал шумно жевать, и лицо у него просветлялось, он блаженствовал.
Он снова замолчал.
— Да? — не унималась Гвен. — Это, конечно, противно, но я все равно не понимаю, к чему это ты рассказываешь.
— Просто так. Правда, груши он больше не ест.
— Почему?
— Однажды я его поймал, когда он читал мою почту. Просто стоял рядом с ящиками и читал письмо. Дурацкое письмо. Не помню, о чем там было, наверное какая-то реклама, скорее всего. Я отобрал письмо.
— Отобрал?
— Да.
— И что же?
— И выбил ему зубы.
Великий моралист Лерой.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. СНОВА В НЬЮ-ЙОРКЕ
Риверсайд Парк в сумерках — великолепное зрелище, которое по достоинству может оценить только знаток, либо человек с чистым сердцем. Туристов нет, нет поденщиков-фотографов, и репортеры тоже не заходят, по большому счету. Парк граничит с Риверсайд Драйвом — петляющей авеню. В переулках, уходящих от Риверсайда круто в гору, к Вест Энд Авеню — огромные здания времен Бель Эпокь, с портиками, колоннами, фронтонами, эркерами и еще тысячью разных милых глазу известняковых деталей. Стены толстые. Потолки квартир высокие. На Риверсайд Драйве можно подойти к парапету, отделяющему авеню от парка и посмотреть вниз — пятьдесят отвесных футов. Парк ютится в базальтовых скалах. Район был когда-то населен относительно богатыми евреями, а сейчас населен относительно богатыми евреями, китайцами, итальянцами, и, благодаря близости Колумбийского Университета, здесь также селится немалое количество квартирно субсидируемой профессуры, многие представители которой выглядят очень важно и деловито, читают журналы, жуют хот-доги, вздрагивают и удивляются, если привлечь их внимание, и по большей части никому не досаждают.
Светловолосый мужчина в дорогом официальном костюме сидел на скамейке — за спиной базальтовая скала, впереди и внизу — искусственное поле для футбола, за полем — Вест Сайд Шоссе и река Гудзон. Часть неба за рекой светилась закатным светом. В руках у мужчины был номер «Крониклера». Человек делал вид, что читает статью. Фонари вдоль аллеи зажглись и почти сразу после этого другой мужчина присоединился к читающему газету.
— Наконец-то, — сказал читатель.
— Эй, Роберт. Не надо меня наставлять, я очень редко опаздываю. И когда опаздываю, почти всегда есть веская к тому причина, — сказал Лерой, закуривая. — Как дела?
— Ты уверен, что за нами не следят?
— У тебя мания величия. Кто в этом городе станет за тобой следить, Губернатор?
— Перестань, Джордж, — попросил Роберт. — Ты знаешь, что я имею в виду.
Не меняя позы, Лерой протянул Роберту руку.
— Что? — спросил Роберт.
— Пожмем друг другу руки.
— А, да.
Они обменялись рукопожатием.
— Отрадно, что трюк до сих пор работает, спустя многие годы, — заметил Роберт.
— Трюк?
— Наш метод входить в контакт друг с другом. Мы его изобрели еще в университете, помнишь?
— Да, — сказал Лерой. — Но ты ведь не для того меня позвал, чтобы предаваться воспоминаниям.
— Нет, не для того.
— К делу. У меня мало времени.
