Майгулль Аксельссон - Лед и вода, вода и лед
Дверь в коридор открывается тяжело, еще тяжелее, чем обычно, и в какой-то момент Сюсанне кажется, что сейчас все повторится, снова подступит тошнота и ее опять вырвет, потом она, сделав глубокий вдох, принимает решение. Этого не произойдет. На этот раз не произойдет. И вообще никогда.
Она чуть улыбается собственным мыслям, ставя ведро и швабру в коридор. Где-то в глубине сознания всевластная годовалая Сюсанна восседает на своей круглой попе в памперсе, свято убежденная, что все решает она одна, маленькая упрямая владычица вселенной, знать не желающая реалий внешнего мира. Если она решит, что больше ее никогда не вырвет, так тому и быть, что бы там ни говорили остальные протискивающиеся туда же пятилетняя, шестнадцатилетняя, тридцатипятилетняя и пятидесятилетняя Сюсанны насчет морской болезни, желудочного гриппа и — отведя глаза и понизив голос — перебора спиртного. Пусть говорят, что хотят. Ее больше никогда не вырвет.
Сюсанна тщательно полощет швабру, одновременно разглядывая собственные разновозрастные «я». Годовалая Сюсанна единственная из всех смотрит в глаза. Одетая в красное вязаное платьице с шелковым бантом под подбородком, она с серьезной миной встречает взгляд самого старшего «я», а пятилетняя уже поворачивается спиной и притворяется, будто играет с куклой, шестнадцатилетняя прикрывает веками свое отчаяние, тридцатипятилетняя пристально глядит в глаза мужчины, а пятидесятилетняя старательно делает вид, что читает книгу. Сюсанна фыркает. Что они все себе воображают? Что она ничего про них не знает, что не узнает этого стыда, который заставляет их всех отводить взгляд? От нее им ничего не скрыть. Она знает.
Не стоишь того, чтобы…
Нет. Прочь Инес и ее пронзительный вопль. Тогда ведь с ней просто случилась истерика. Инес сама не понимала, что говорит. К тому же Сюсанна успела все это пережевать множество раз и снова брести тем же самым затоптанным собственным следом и жалеть себя она не намерена. Она ставит швабру и ведро на место и гасит свет в каморке, а в следующую секунду уже стоит в коридоре, закрыв глаза. Что теперь? Ну конечно. Постирать. Это, в частности, подразумевает, что придется сходить в каюту забрать белье. Нет, теперь она не позволит себе поддаться страху, ее рука, разумеется, тут же лезет в карман и сжимает стилет, но это не означает, что Сюсанна настолько боится, что не зайдет в каюту за бельем. Нет уж. Угроза угрозой — а женщину без тела, несомненно, следует воспринимать как угрозу, — но затянуть ремень вокруг воображаемого горла совсем не то, что вокруг ее собственного. К тому же она вполне готова применить стилет, хоть с выкинутым лезвием, хоть без. Если ткнуть им нападающему в глаза, то даже лезвия не понадобится.
Она закрывает глаза. Надо сосредоточиться. А сцены насилия поберечь для очередной книги.
Но все равно от страха сосет под ложечкой, когда Сюсанна кладет ладонь на ручку двери, и в одну секунду вспоминается все, что произошло меньше двух часов назад: как ее охватило желание работать, как персонажи нового романа зашевелились в подсознании, как Элси вдруг глянула на нее из зеркала и как она сама вдруг оглянулась и заметила женщину без тела. И как кровь отхлынула прочь, Сюсанна почти видела, как это происходило — как раскрылся каждый сосуд, зияя пустотой, и вдруг она ощутила, что падает, как она стоит, покачиваясь, и падает, сто метров, тысячу метров, пока все наконец не стало серым и мутным. Больше она ничего не помнит. Не знает, как добралась до палубы. Даже не помнит, как ее вырвало. И не имеет представления, сколько она там уже сидела, когда мимо шла Ульрика…
Плевать. Здесь и сейчас. Забрать грязное белье. Засунуть в стиральную машину. Но прежде открыть дверь.
И она делает это. Нажимает на дверную ручку своей каюты и открывает дверь.
Наверное, что-то есть в этом морском правиле, думает она чуть позже, запихивая белье в барабан машины. Наверное, лучше вообще не запираться, а оставлять дверь распахнутой настежь и просто задергивать портьеру, если хочешь побыть один. Так поступают все члены команды, но никогда — исследователи и гости. Моряки знают, как важно вовремя всех разбудить, если вдруг начнется пожар. Говорят, тогда матрос бежит по коридорам, дубасит во все двери и кричит. Сюсанна так и видит, ей явственно представляется, как Ула бежит по коридору, как он ударяет сжатым кулаком во все запертые двери и открывает их, но ее дверь открыть не может. Только дергает ручку, понимает, что заперто изнутри, и бежит дальше. А сама она лишь переворачивается с боку на бок во сне, внутри своей каюты, и не замечает, как туда начинает просачиваться дым и ядовитые газы…
Трех минут достаточно, чтобы человек умер. Каких-то трех минут.
Но с другой стороны, думает она, закрывая за собой дверь прачечной, трудно представить себе, что она смогла бы заснуть в каюте с распахнутой настежь дверью. Она моргает несколько раз, пытаясь это вообразить, но ничего не получается. Единственное, что ей представляется, — это как она лежит неподвижно и ждет своего тайного гостя. И вот, ранним утром, как раз в тот миг, когда серая ночь превращается в такой же серый рассвет, она вдруг смежит веки, и как раз тогда кто-то проскользнет сквозь портьеры, и минутой позже она проснется оттого, что он затягивает ремень у нее на горле, что он затянул его так туго, что…
Она резко останавливается. Рука сама собой взлетает к горлу, защищая его, и мир опять расплывается перед глазами. Но в этот раз она готова, она знает, что будет, если она уступит. И поэтому устремляется к лестнице и поднимается на мостик, вместо того чтобы спускаться в кают-компанию на ужин. Все, что угодно, лишь бы давление не упало снова. Потому что больше блевать она не намерена. Никогда в жизни.
И это помогает. Дойдя до верхней палубы, Сюсанна чувствует, как черная пелена сползает наконец с глаз. Спустя секунду ее уже нет. Это знак. Давление теперь в норме. Так что она не открывает белую дверь, ведущую на мостик, а поворачивается и бежит вниз, в кают-компанию. Пора ужинать. Она вообще-то голодная. В желудке совершенно пусто.
~~~
Андерс оборачивается и мгновение стоит неподвижно, удерживая качающийся поднос, прежде чем замечает ее спину. Она сидит у самого дальнего столика — Йон что-то ей рассказывает, а она кивает так старательно, что жидкий хвостик летает вверх-вниз по синему свитеру. Справа от Йона — Стюре, вид у него хмурый, еще более хмурый, чем обычно, а рядом с Ульрикой сидит Йенни и кивает, поддакивая своей научной руководительнице. Но стул слева, похоже, свободен. А остальные столики заняты. Ну или почти заняты. Поэтому вполне логично, что он усаживается именно тут. Рядом с Ульрикой.
Она ему кивает и коротко улыбается, но не более того. Потом снова устремляет взгляд на Йона, продолжающего что-то рассказывать. Андерс слушает вполуха. «Рыбка»? Что еще за рыбка?
Ларс, орнитолог, как раз входит, снимает шапку и сует в карман, потом поспешно стаскивает куртку, прежде чем вспоминает, что заходить в кают-компанию в верхней одежде не положено. Поэтому он резко разворачивается и едва не сталкивается с Сюсанной, как раз переступающей порог. Она, ойкнув, уворачивается, улыбнувшись ослепительной улыбкой, такой белозубой и радостной, что Ларсу приходится ответить легким смешком. Секундой позже улыбка гаснет — Сюсанна бросает взгляд на Андерса. Взгляд совершенно равнодушный. Она смотрит на него, как смотрят на постороннего, к тому же совершенно неинтересного постороннего, с которым вряд ли когда-либо встретишься снова, потом поворачивается спиной и берет поднос.
Андерс ощущает обиду и легкое смущение. А на что он рассчитывал? Что она станет ходить за ним следом в восхищении, как будто он Андрокл из сказки, а она — лев, вечно благодарный ему за вынутую из лапы колючку?
— Правда? — произносит в следующее мгновение Ульрика и кладет руку на его локоть. — Я ведь правильно говорю?
Повернув голову, он смотрит на нее.
— Прошу прощения, — говорит он. — Я не совсем расслышал, о чем вы говорили.
— Итак, — говорит Роланд, сунув руки в карманы брюк и оглядывая публику. Теперь все сидят в дальнем конце кают-компании, человек пятьдесят, все, кто не занят сейчас в машинном отделении, на камбузе и в лаборатории, и вежливо обратили к нему исполненные ожидания лица. Наступило время ежедневной лекции. Опоздавшие пододвигают стулья. Роланд, кашлянув, говорит громче:
— К сожалению, у Катрин, которая должна была выступить сегодня вечером, возникли проблемы с голосом…
Катрин сидит тут же, через два стула от него, и неуверенно улыбается, когда Андерс поворачивается в ее сторону. Эта робкая улыбка школьницы, пришедшей за освобождением от уроков, сопровождается жестом — рука, поднесенная к горлу, и он ободряет ее, улыбаясь в ответ уверенной и успокаивающей улыбкой школьного врача. Он не собирается вмешиваться. Будь у нее на самом деле какая-то проблема с голосом, Катрин бы сама к нему пришла, это он точно знает, но если она, блестящий ученый, все-таки не решается выступить перед маленькой группой коллег, моряков и прочей публики, то здесь он бессилен. Рядом с ней сидит Сюсанна, она даже не глядит в его сторону. Чуть наклонилась вперед, сложив руки на коленях, и во все глаза смотрит на Роланда.
