Авторов Коллектив - Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии
Это была «Лунная песня», старинная песня фула. Старик пел точно шепотом, казалось, песня летит к нему откуда-то издалека и ему нужно только шевелить губами, чтобы она стала словами. Своей мелодичностью и протяжностью захватила песня и маленькую Шео Тинь, и скоро два голоса — звонкий детский и хрипловатый старческий вторили друг другу.
Незаметно опустился вечер, и круглая луна поднялась над холмом, покрытым редкой зеленой порослью деревцев са-ну. В лунном свете листья са-ну вспыхивали и блестели, как металлические.
— Что это вы так засиделись, в дом не идете? — раздался вдруг голос. Это вернулась Тин, остановив перед домом мула, навьюченного двумя большими корзинами.
Тин была заметно бледна, мокрые ресницы ее блестели. Старый Тян Кху испуганно привстал. Но Тин отвела мула в стойло и вернулась спокойная:
— Волостной комитет решил отправить нашу Шео Тинь в школу для детей нацменьшинств.
Шео Тинь спрыгнула с бревна, переспросила растерянно:
— В школу?
Старик притянул девочку к себе и, волнуясь, сказал:
— Да, в школу, будешь учиться писать папе письма. Сказал и поднял испытующий взгляд на невестку.
Но Тин отвернулась и ушла в дом. Через минуту оттуда донесся ритмичный стук крупорушки. У старика отлегло от сердца.
Откуда-то прибежала Шео Тинь и с рыданиями бросилась к деду:
— Дедушка, они говорят, что папу убили!
— Кто говорит? — вскочил старик.
— Да они же, ребята…
— Кто сказал, кто? Твой отец герой, он три американских танка подбил!
— Почему ж они так говорят?
— А ты не верь им, не слушай!
Старик обнял внучку, приласкал ее, стал успокаивать. Внутри у него все застыло. Но он изо всех сил старался улыбаться, казаться беззаботным. И девочка почувствовала облегчение, осталось у нее только чувство обиды.
— Ну ладно, — качал головой старик. — Ну, ладно, вот я задам хорошую взбучку тому, кто посмеет это сказать. А ты успокойся, не плачь. Мама скоро вернется, ты при ней про это не вспоминай.
— Почему? — всхлипнула Шео Тинь.
— Потому что только твой дед тайны хранить умеет. Ведь нам с тобой надо подстеречь того, кто так сказал, чтобы он ничего не пронюхал. А мама в секрете не удержит.
Тин привела мула с хворостом, потом сходила добавила корма свиньям.
— Шео Тинь, пошли, вымою тебя, новое платье примеришь. Завтра в школу.
Рано утром она расчесала девочке волосы, заплела их в короткую косичку. Одевая, ласково наставляла:
— В школе будь послушной, когда волосы отрастут подлиннее, обернешь их жгутом вокруг головы, как положено фула.
— А долго учиться?
— В Тет и летом будешь домой приезжать.
— А когда Тет?
— Когда соберут урожай и выгонят на луга буйволов.
Старый Тян Кху рассмеялся:
— Тет — это праздник Атхатинд, который недавно был, помнишь?
— А, помню. Ну, а если я очень соскучусь?
— Нужно потерпеть и учиться. Разве твой папа в армии по тебе не скучает?
Тян Кху в кухне вымазал палец сажей и подошел к внучке. Сжав губы и сдерживая дыхание, он наклонился и легонько провел две черты — крест-накрест — на беленьком лбу.
— Чтобы добрый дух тебя охранял…
Приоделась и Тин. Всякий раз, отправляясь куда-нибудь из деревни, Тин вынимала из сундука одежду фула — черную бархатную кофту-распашонку с бегущей по боку, от подмышки, застежкой, с квадратным воротом, с полосками зеленой и. бел ой материи, ободами охватывающими рукава. Получалось, будто все руки в браслетах — на запястьях поблескивали серебряные, а зеленые и белые обвивались почти у самых плеч. Ленты лифа-нагрудника, завязанные на спине, крепко держали зеленый нагрудник в пестрых полосках по краю, и рельефно вышитый орнамент украшал высокую грудь. Округлое розовое лицо Тин с ровной линией носа становилось еще привлекательнее, когда она обвивала голову жгутом волос и покрывала ее черным блестящим платком. Прическа женщин фула — сложное сооружение. Над самым лбом — ожерелье серебряных горошин, над ним жгут волос, и все это венчает платок, концы которого завязываются под подбородком.
— Ну, счастливо оставаться! Шео Тинь, прощайся с дедушкой.
— Иди, иди. Вся в отца! Каков бамбук, таковы и побеги его!
Начинало светать. Нежным светом позолотило верхушки са-ну. Мать и дочь, пройдя тропу у деревни, вышли на усыпанную щебенкой дорогу к уездному центру.
— Осторожно, Шео Тинь, смотри под ноги…
Уже взошло солнце, солнечные зайчики заиграли на блестящих листьях. Но слабый туман, чуть холодивший кожу, еще держался. Кусты осота по обеим сторонам дороги были мокры от росы. «Здесь, на горных землях, весной хорошо росли бы лекарственные травы», — подумала Тин и вдруг почувствовала, как из глаз' ее хлынули слезы.
В один из дней председатель Ши попросил ее зайти. Она подумала, что будет разговор о посадках лекарственных растений. Но оказалось, что Шео Тинь хотят послать в школу. Потом вдруг председатель запнулся, и тогда она сказала сдавленным голосом:
— Говорите все, не бойтесь, я выдержу…
Потом, когда ей удалось взять себя в руки, она попросила, чтобы не говорили старику, и, услышав, что ему сказали все еще раньше, поразилась: какой человек! Вынес все, как срубленное дерево, без единого стона. Разве она так не сможет?
Но сейчас, идя по той самой дороге, по которой три года назад провожала Тян Хо, она не могла больше сдерживаться.
— Мама, мамочка, что с тобой?
Шео Тинь смотрела на мать снизу вверх блестящими глазенками. Тин отвернулась:
— Ветер. Смотри, чтобы пыль не попала в глаза, ветрено очень. Шео Тинь, в школе слушайся учителей…
— Хорошо… — тихо ответила девочка.
За поворотом открылся уездный центр. Железные кровли домов сверкали под солнцем в центре уютной долины.
— Мама, ты оставайся со мной подольше, ладно?
Тин едва наклонилась обнять дочь, как снова хлынули слезы. «Нет, лучше вернемся домой, ведь ты теперь у меня одна», — чуть не вырвалось у нее, но она поднялась и, прерывисто дыша, сказала:
— Мне нужно возвращаться поскорее, сажать лекарственные травы. Партия и дядя Хо любят нас, посылают тебя учиться. Ты должна постараться учиться хорошо. А я буду приходить тебя навещать.
Без невестки и внучки дом выглядел нежилым. Но старый Тян Кху не сидел больше на своем бревне, потому и не замечал этого.
Один, опираясь на палку, пришел он в волостной комитет.
— Председатель, в какой час погиб мой Тян Хо?
Тот порылся в бумагах и ответил:
— В час мыши[30], девятого июня.
И не успел ничего добавить, потому что старик, забрав у него вещмешок Тян Хо, уже направлялся к дверям.
Дома он положил вещмешок на кровать и присел рядом, озадаченный, «Тян Хо родился в час тигра[31], да и вчера я видел во сне горящий дом и мертвеца», — подумал он и встал за гадательными палочками. Прочитав на языке фула короткую молитву, он стал тащить палочки. Три раза подряд выпадал чет — доброе предзнаменование!
— Нет, Тян Хо не погиб. Язык фула, «Лунная песня» фула разве могут погибнуть!
На следующий день соседи увидели, как старик рубит сосновое бревно, на котором всегда сидел.
— А на чем сидеть будете? — спросили его.
Он не ответил, продолжал свое дело.
Бревно разрубил он на чурки, чурки поставил на попа и стал колоть. Старик, широко расставив ноги, замахивался топором, сверкающее лезвие падало вниз, и чурка раскалывалась надвое. След топора был ровным, как след пилы.
Фула из Тунгшенгшуй издавна слыли мастерами по дереву. Это было заметно по вещам, стоявшим в их домах. Кадушка для воды — из соснового дерева, ведра — из сандаловых полосок, склеенных и охваченных тростниковым ободом. Всем этим пользовались десятилетиями. Поварешка, черпак, стулья — все гладкие* отполированные, как роговые. Шкафы, сундуки — все разные, украшенные рельефным орнаментом. Делалось это только топором, долотом да стамеской. Горцы предпочитали деревянные вещи, сделанные фула, другим за их дешевизну и прочность.
Старый Тян Кху уже лет десять как забросил свое ремесло. Но раньше он был искусным мастером — делал разные вещи в обмен на ножи и мотыги у мео, на хлопок и шелк у манов, — и нескольких ударов топора оказалось достаточным, чтобы в руках ожила привычная легкость.
Старик решил из душистой сосны сделать сундук для одежды. «Положу туда вещи Тян Хо. Его больше нет, но запах его останется».
Прошел день, и то место, где раньше обычно сидел старый Тян Кху, покрылось розоватыми, как лепестки цветов железного дерева, щепками. Рама для сундука была уже готова, Тян Кху строгал боковины. Острый нож будто язык слизывал дерево. Держа доску стоймя, старик примерял, прищурившись. Все делалось на глазок, но доски становились все ровней и прохладней на ощупь.
