Дмитрий Липскеров - Последний сон разума
Мальчик по-прежнему стоял, облаченный в богатыр-ские доспехи. После рассказа Дикой в его взгляде ровным счетом ничего не изменилось. Глаза были холодные и черные.
– Ты кто? – опять спросила Кино Владленовна и вдруг поняла, глядя на младенца, что его головка теперь вовсе не лыса, а покрыта черными волосиками, отливающими вороньим крылом.
– Батый, – опять ответил азиат.
– Откуда ты?
– Я не знаю.
Дикая вздохнула с облегчением. Она ожидала услышать что-нибудь мистическое, вроде: «я с другой планеты», или «я карлик шестидесяти лет от роду», но все случилось нормально. Подкидыш не может знать, кто его подкинул.
– А сколько тебе лет?
– Мне три дня.
– Что?
Дикой показалось, что она не расслышала ответа.
– Мне семьдесят два часа, – повторил ребенок и вновь сделал молниеносный выпад в сторону Кино Владленовны, на сей раз достав мечом ее живот. Пластмасса, словно возомнив себя дамасской сталью, проткнула девушкино тело с легкостью древнего оружия. Батый провернул мечом во внутренностях и ловко выдернул его. При этом он поклонился Кино Владленовне, еще стоящей на ногах и с изумлением рассматривающей свой живот, из которого перли перламутровые внутренности.
Дикая вспомнила всю свою нескладную жизнь, почему-то представила надгробную плиту со смешной надписью по мрамору – «Здесь покоится Кино Владленовна Дикая, воспитательница Детского дома № 15». Она улыбнулась, последний раз вздохнула, красивые ее ноги подогнулись, и в процессе падения она умерла.
Мальчишка-азиат с трудом забрался на постель, свернулся калачиком и по-младенчески заснул, посасывая палец. О снах его ничего не известно…
Кино Владленовна Дикая остывала на полу градус за градусом, как полагается по законам природы…
Ее тело обнаружили наутро, когда удивленные дети самостоятельно встали в неурочное время, на час позже, и капризно запросили есть. Тут-то и появилась Кузьминична.
– А что, Кино Владленовны еще нет? – с удивлением поинтересовалась пожилая повариха.
– Нет! – ответил Жора Сушкин.
Его физиономия заживала, почти не болела, и он был тому рад.
Кузьминична отворила дверь комнаты воспитательницы и шагнула в лужу запекшейся крови. В этом черненом багрянце рассыпались рыжие волосы, словно солнце заходило летним вечером.
В такие моменты душа Кузьминичны была сильна. Она не закричала, лишь слегка отшатнулась. Затем, рассмотрев спящего младенца, шагнула через покойную, взяла подкидыша и вышла вон, заперев дверь на ключ.
Повариха поднялась в кабинет директора и сообщила Василисе Никоновне трагическую новость. Та побелела лицом, но быстро взяла себя в руки.
Она позвонила по телефону и попросила прапорщика Зубова. На этот раз он подошел быстро и поинтересовался здоровьем своей беременной жены. На это Василиса Никоновна не ответила.
– Кино убили! – трагически произнесла она.
Токсикоз, – решил Аванес, но на всякий случай переспросил:
– Кого убили, дорогая?
– Кино Владленовну Дикую!
– Понятно, – ответствовал Зубов, уже совершенно уверившись, что плод травит мать.
Такой токсикоз может быть только от мальчишки, – с удовлетворением констатировал прапорщик.
– Если ты думаешь, что я рассудком помутилась, – зло проговорила Василиса Никоновна, – то ты заблуждаешься! У нас, в Детском доме номер пятнадцать, убили воспитательницу, Кино Владленовну Дикую, двадцати с небольшим лет от роду. Ее кишки валяются по всей комнате!
– Понял! – отчеканил Зубян. – Выезжаем!
Через восемь минут милицейский газик въехал в ворота Детского дома № 15. Все четыре двери машины одновременно открылись, и милиционеры вылезли на белый хрустящий снег.
Майор Погосян жмурился на солнце, Зубов сплевывал семечковую шелуху, а только что вышедший из госпиталя капитан Синичкин находился сам в себе и думал о том, что у него есть сын, у которого очень быстро растут волосы и зубы. С утра он насчитал двенадцать штук, и маленький Семен попытался было этими зубками куснуть отцовский палец, но участковый проявил реакцию и спасся.
Володя хихикнул.
– Что смеемся?
– Да так…
– Что так!!! – заорал майор. – Здесь убийство, а вы снег топчете! Зубов! Веди к жене!
– Есть! – козырнул Аванес и открыл перед начальником дверь Детского дома…
– Да-а… – протянул Погосян, рассматривая место происшествия и потирая мячик своего живота. – Красивая…
– Была, – уточнил Зубов.
– Рыжая, – с грустью определил Синичкин.
– А ну, фотографируй тут все! – отдал приказание майор эксперту, он же фотограф по совместительству.
За спинами милиционеров определилась Василиса Никоновна.
– Вон, пластмассовый меч весь в крови! – указала директор. – Вы упускаете из виду орудие убийства!
– Кто это? – поднял черные глаза к потолку желтый от злости майор. – Почему посторонние в кадре?
– Это жена моя, Василиса Никоновна! – представил Зубов, плюнув при этом тыквенной шелухой, которая, впрочем, далеко не улетела, а прилипла к его многоярусному носу. – Беременная она, вот и говорит небольшие глупости!
– Очень приятно! – хором сказали милиционеры, а эксперт сфотографировал всех вместе на память.
– И совсем я не глупости говорю! – повысила голос Василиса Никоновна, заморгав от вспышки. – Меч-то в крови!..
Синичкин наклонился и осторожно, двумя пальцами поднял детскую игрушку.
– Этим нельзя убить человека, – произнес он уверенно. – Тем более так.
Все посмотрели на труп Кино Владленовны Дикой, над которым трудился эксперт.
Одежды мертвой девушки были аккуратно разрезаны, и обнажилась рана. Она была чудовищной. Создавалось такое ощущение, что воспитательнице ахнули по животу топором. Обнажилась еще и левая грудь покойной, и все про себя отметили, что грудь красивая, что Любовь понесла потери, лишившись такого совершенства, и какой-нибудь мужчина проживет жизнь обездоленным.
– Иди, дорогая! – с улыбкой обратился Зубов к жене. – Займись делами. Тебе сейчас такое зрелище ни к чему. Береги себя!
– А ты не командуй! – взъерепенилась Василиса Никоновна. – Здесь я командую!
Зубян после таких слов побледнел, снял с носа шелуху и закричал:
– А ну, проваливай отсюда! Кому сказал! Чтобы духу твоего тут не было через секунду, а то как съезжу по харе! Вали!!!
Далее он произнес тираду по-армянски, еще более эмоционально, чем по-русски. Майор Погосян густо покраснел, а Синичкин грустно вздохнул. За много лет он выучил несколько неприличных слов на этом языке.
Лицо Василисы Никоновны вытянулось, она захлопала глазами, почувствовала испуг и подступ слез, а потому мелко затряслась в бессилии, развернулась и почти побежала от места преступления.
Она сидела в своем кабинете и рыдала. И сквозь истерические спазмы клялась себе, что сделает аборт и ни за какие посулы не родит ребенка этому неотесанному армяшке! Далее Василиса Никоновна вспомнила, что она еще не беременна, так как накануне не допустила Зубова к себе по причине усталости организма, а потому ей ровным счетом нечем отомстить мужу. Она подумала и решила сегодня же соблазнить Аванеса, чтобы понести от него и уже тогда сделать аборт… Директор Детского дома № 15 запуталась…
– Зря ты так! – пожурил майор Погосян Зубова.
– Женщина должна знать свое место и не лезть туда, куда ее не просят!
– Вообще-то ты прав, – согласился начальник. – Но можно как-то помягче… Тем более женщина беременная…
– Вечером извинюсь, – согласился Зубян.
Милиционеры сидели на кровати воспитательницы и лениво наблюдали за тем, как эксперт заканчивает свою работу. За окном скрипнула тормозами труповозка.
– Надо заканчивать дело Ильясова! – вспомнил Погосян.
– Еще пару дней, – кивнул головой Синичкин.
– Все показатели к черту с этим убийством.
Никто не понял, про какое убийство говорит майор. Про сегодняшнее или про убийство татарина. Об убиенных младенцах никто даже и не думал. Но переспрашивать милиционеры не стали.
– Закончил! – порадовал эксперт.
– Чего там? – поинтересовался майор.
– Смерть наступила где-то часов пять назад от удара каким-то тупым предметом, с нечеловеческой силой! Вот. Все, что пока сказать могу…
– А пальчики?
– Пальчиков много – ее, по всей видимости, – ответствовал эксперт. – Есть еще другие отпечатки.
– Какие? – взбодрился Погосян.
– Младенческие.
– А-а-а… – разочаровался начальник. – Поехали…
Милиционеры сели в свой газик, проводили взглядом труповозку, и Зубов нажал на газ.
– Как там Карапетян? – поинтересовался Погосян.
– Говорят, что скоро выпишут, – проинформировал Синичкин. – Правда, говорить он не скоро будет. Язык длинный.
Синичкин подумал о том, что сказал двусмыслицу, но решил не уточнять, а еще раз задался вопросом – отчего у Карапетяна такой длинный язык получился. Если бы язык ему не принадлежал, то произошло бы биологиче-ское отторжение. Ан нет, язык прижился, но почему-то растянулся наподобие языка варана…
