Колум Маккэнн - И пусть вращается прекрасный мир
— Ты в порядке, Малыш?
— Просто спроси ее.
— Не будь занудой, — рекомендует Комптон.
Он откидывается на спинку и смеется, прикрывает мой микрофон обеими руками и начинает подпрыгивать в кресле. Топает по полу, и коробки из-под пиццы разлетаются в стороны.
— Извините, — говорит женщина. — На линии какие-то помехи.
— Спроси, сколько ей лет. Давай же, спрашивай.
— Заткнись, Малыш.
— Сам ты заткни… Заткнись, Комптон.
Комптон щелкает меня по лбу.
— Делай, как Малыш говорит!
— Ну, давай, просто спроси ее.
— Американская конституция гарантирует право удовлетворять похоть.
Гарет наконец ржет в полный голос, и Комптон снова зависает над микрофоном:
— Вы все еще с нами, мэм?
— На связи, — говорит она.
— Наш парень все еще салютует?
— Нет, теперь он стоит на проволоке. Полисмены тянутся к нему. С края крыши.
— А вертолет?
— Даже не видать.
— Наш зайка больше не скачет?
— Извините?
— Этот парень, он подпрыгивал на канате, как зайчик. Больше не прыгает?
— Этого я не видела. Нет, он не прыгал. Какой еще зайчик?
— С одной ноги на другую, типа того.
— Он настоящий артист.
Гарет прыскает в кулак.
— Вы меня записываете?
— Нет-нет-нет, честное слово.
— Я слышу голоса на заднем плане.
— Мы в Калифорнии. Все в полном порядке, даже не беспокойтесь. Мы занимаемся компьютерами.
— Только не надо меня записывать.
— И в мыслях не имели. А вы молодец.
— Такие вещи запрещены законом.
— Разумеется.
— Так или иначе, мне давно следует…
— Еще немножко, — говорю я, сгибаясь над столом через плечо Комптона.
Комптон отпихивает меня, не оборачиваясь, и спрашивает, не нервничает ли канатоходец. Женщина на том конце провода не торопится с ответом, словно обсасывает саму идею и не спешит проглотить.
— Что ж, он выглядит вполне спокойным. Вернее, его тело. Оно исполнено спокойствия.
— Значит, его лица вам не видно?
— Не то чтобы нет…
Она начинает гаснуть, словно не желает больше разговаривать, блекнет на горизонте, но мне так хочется, чтобы она осталась, даже не знаю почему, у меня такое чувство, будто она приходится мне родной тетей или вроде того, будто мы знакомы много лет, и это, конечно, невозможно, но мне уже на все плевать, и я хватаю микрофон, разворачиваю в сторону от Комптона и говорю:
— Вы работаете в одном из этих зданий, мэм?
Комптон запрокидывает голову, чтобы опять захохотать, Гарет хватает меня за промежность, и я одними губами говорю ему: «Козел».
— Ну да, я библиотекарь.
— Правда?
— «Хоук, Браун и Вуд». В справочном отделе.
— Как вас зовут?
— На пятьдесят девятом этаже.
— Ваше имя?
— Право, я даже не уверена, стоит ли мне…
— Я не хотел вас смутить.
— Нет, нет.
— Меня зовут Сэм. Я работаю в исследовательском центре. Сэм Питерс. Мы занимаемся компьютерами. Я программист.
— Понятно.
— Мне восемнадцать лет.
— Поздравляю! — смеется она.
Наверное, ей слышно, как я заливаюсь краской на своем конце линии. Гарет складывается пополам, так ему смешно.
— Сейбл Сенаторе, — произносит она наконец мягким, текучим голосом.
— Сейбл?
— Совершенно верно.
— Могу ли я спросить?..
— Да?
— Сколько вам лет?
Снова молчание.
Парни корчатся от смеха, но у нее такой милый голос, что мне не хочется вешать трубку. Я пытаюсь вообразить ее себе — там, под этими высокими башнями, с обращенным к небу лицом, с театральным биноклем на цепочке, как она готовится вернуться к работе, в какой-то адвокатской конторе с деревянными панелями стен и с кофейными кружками.
— Сейчас половина девятого утра, — говорит она.
— Простите?
— Как правило, свидания назначают на более поздний час.
— Извините, пожалуйста.
— Что ж, мне двадцать девять лет, Сэм. Старовата для вас.
— О.
Ну точно: Гарет сразу давай ковылять по залу, будто он согнутый годами старик с палочкой, Комптон издает пещерное уханье, и даже Деннис придвигается ближе, чтобы шепнуть мне: «Любовничек».
Затем Комптон отодвигает меня от стола, лопоча что-то про свое пари и про то, что ему обязательно надо все выяснить.
— Где он, Сейбл? Где он сейчас?
— Это снова Колин?
— Комптон.
— Он стоит почти у самой Южной башни.
— А каково расстояние от одной башни до другой?
— Сложно сказать. Где-то пара сотен… О, вот это скорость!
Вокруг нее страшный шум, и свист, и улюлюканье, и восторженные вопли, словно все срывается вдруг с петель, скатывается в один снежный ком, и я думаю о тысячах зрителей, сошедших с поездов и автобусов, впервые представляю их себе и жалею, что там нет меня, рядом с ней, и у меня слабеют колени.
— Он снова улегся? — спрашивает Комптон.
— Нет-нет, ни в коем случае. Он закончил.
— Он свернул выступление?
— Просто ушел с каната. Снова салютовал, помахал рукой и сошел с каната на крышу. Очень быстро. Убежал, можно сказать.
— Все кончено?
— Блин.
— Я выиграл! — ликует Гарет.
— Только не это. Он закончил? Вы уверены? Это все?
— Полиция встречает его на краю крыши. Они забрали у него шест. Вы только послушайте.
— Он закончил? Алло? Вы меня слышите?
Рядом с телефонной трубкой ревут аплодисменты, радостно кричат люди, множество людей. Комптон выглядит расстроенным, а Гарет крутит перед ним пальцами, словно отсчитывая купюры. Я приникаю ближе к микрофону.
— Сейбл, — начинаю я.
— Ну вот, — говорит она, — теперь мне действительно пора.
— Прежде чем вы уйдете…
— Это Сэмюэль?
— Разрешите задать вам личный вопрос?
— Ну, полагаю, вы уже его задали.
— Вы не оставите мне номер своего телефона? — спрашиваю я.
Она смеется, ничего не отвечает.
— Вы замужем?
Новый смешок, с ноткой сожаления.
— Простите, — говорю я.
— Нет.
— Что вы сказали?
Я никак не могу сообразить, на что она ответила «нет»: на просьбу оставить свой телефон, или на вопрос о замужестве, или, может, сразу на все, но затем она тихо смеется, и этот смешок гаснет в общем гвалте толпы.
Комптон роется в кармане, выгребая деньги. Пятидолларовую бумажку он толкает по столу к Гарету.
— Мне тут подумалось…
— Правда, Сэм, мне нужно бежать.
— Я не какой-нибудь урод.
— Позвольте откланяться.
Раздаются гудки. Я поднимаю голову: Гарет и Комптон откровенно на меня таращатся.
— «Откланяться»! — ликует Гарет. — Вот тебе! «Уравновешенный»!
— Заткнись, ладно?
— «Конфуз»!
— Умолкни, зараза.
— Наш мальчик обиделся!
— Кое-кто влюбился, — с ухмылкой говорит Комптон.
— Да я просто подкалывал ее. Дурачился.
— «Позвольте откланяться»!
— «Не оставите ли телефончик»?!
— Захлопни рот.
— Эй. Не злите Малыша.
Я подхожу к аппарату и вновь жму клавишу набора, но гудки следуют друг за другом, трубку никто не берет. На лице у Комптона странное выражение, словно он видит меня в первый раз, будто мы с ним едва знакомы, но я плевать на это хотел. Набираю снова: телефон продолжает звонить. Я воображаю, как Сейбл отходит от будки, идет по улице, заходит в одну из башен Всемирного торгового центра, поднимается на пятьдесят девятый этаж, кругом сплошь деревянные панели да полки с папками для бумаг, она говорит «Привет!» адвокатам, усаживается за свой стол, закладывает за ухо карандаш.
— Как называлась та адвокатская фирма?
— «Позвольте откланяться», — говорит Гарет.
— Лучше выкинь из головы, — советует Деннис. Он стоит рядом с моим столом в своей футболке, волосы взлохмачены.
— Она уже не вернется, — говорит Комптон.
— Отчего ты так уверен?
— Женская интуиция, — фыркает он.
— Пора бы нам заняться тем патчем, — говорит Деннис. — За дело!
— Нет уж, дудки, — говорит Комптон. — Я сваливаю домой. Не спал уже год.
— Сэм? Что скажешь?
Это он про ту программу, из Пентагона. Мы подписывали бумагу о неразглашении. Довольно простая задачка. Любой ребенок справится — это я так думаю. Всего-то дел: берешь программу радара, вбиваешь в нее силу гравитации, может, еще добавляешь какие-то вращательные дифференциалы — и сразу понятно, где приземлится тот или иной снаряд.
— Малыш?
Когда включаются сразу много компьютеров, комната начинает гудеть. Это не просто «белый шум». Это такой особенный гул, от которого начинает казаться, что на самом деле ты — почва под небом, синий гул, звучащий вверху и вокруг тебя, но если на нем сосредоточиться, он станет слишком громким и надоедливым, а тебя самого сделает крошечной песчинкой. Ты запечатан, закупорен им: проводами, трубами, неустанным бегом электронов, да только на самом деле никакого движения нет, абсолютно никакого.
