Джек Керуак - Бродяги Дхармы
— Уоо! — вопил я, и птичка, сидевшая в совершенном равновесии на самом кончике ели, лишь покачивала хвостиком; затем улетела, и расстояние стало необозримо белым. Темные дикие ночи с намеком на близость медведей: в моей мусорной яме старые, прокисшие, закаменевшие банки давно испарившегося молока все изжеваны и разодраны могучими лапами чудовищ: Авалокитешвара-Медведь. Дикие холодные туманы с ужасающими провалами в них. На своем календаре я обвел кружочком пятьдесят пятый день.
Волосы у меня отросли, глаза в зеркале стали прозрачно-голубыми, кожа загорела и стала счастливой. Снова всю ночь порывы пронизывающего ливня, осеннего ливня, а я, тепленький, как гренка, в своем спальнике, вижу сны о долгих пехотных разведывательных рейдах по горам; холодное дикое утро с крепким ветром, мчащимися туманами, мчащимися облаками, внезапными яркими солнцами, нетронутым светом на прогалинах холма, и мой огонь ревет от трех больших бревен; и в тот самый день я возрадовался, услышав, как Бёрни Байерс по рации сзывает всех наблюдателей вниз. Сезон окончен. Я мерял шагами продутый ветром дворик, зажав в кулаке чашку с горячим кофе, и пел: «Блаббери-даббери, бурундук в траве». Вот он, мой бурундук — сидит на камне и смотрит в ярком, ясном, ветреном, солнечном воздухе; сцепив передние лапки, он сидел столбиком, прижав к животику горстку овса; он покусал зернышки, он стремглав кинулся прочь, маленький чокнутый повелитель всего, что обозревал. В сумерках с севера спустилась солидная стена туч.
— Бр-р-р, — сказал я. И спел: «Во, ай-я-яй, во она как!» — имея в виду свою хижину, простоявшую тут все лето и не сдутую ветром, и еще я сказал: — Проходи, проходи, проходи — то, что проходит сквозь все! — Я видел, как шестьдесят закатов вращалось на этом перпендикулярном холме. Видение свободы вечности стало моим навсегда. Бурундук скрылся среди камней, и оттуда вылетела бабочка. Вот так вот всё просто. Птицы летали над крышей хижины, радуясь: им оставалась полоса сладкой черники в милю длиной, вплоть до самой линии лесов. В последний раз я вышел на край горловины Молнии, где на самом крутом утесе над ущельем была выстроена малюсенькая уборная. Сидя здесь каждый день целых два месяца, я всегда видел одни и те же искривленные узловатые деревца, что росли, казалось, прямо из камня, висящего в воздухе.
И внезапно мне показалось, что я вижу невообразимого китайского бродяжку: он стоял тут, в тумане, с выражением невозмутимого юмора на изборожденном моршинами лице. Это был не тот Джафи, что в реальной жизни — с рюкзаками, занятиями буддизмом, с большими полоумными попойками на Корте-Мадера; то был Джафи реальнее, чем в жизни, Джафи моих сновидений, и он лишь стоял передо мною и ничего не говорил. «Убирайтесь, грабители разума!» — кричал он по впадинам невероятных Каскадов. Это был тот Джафи, что посоветовал мне приехать сюда, и хотя теперь он был за семь тысяч миль отсюда, в Японии, и шел на зов колокольчика к медитации (малюсенького колокольчика, он позже пришлет такой по почте моей маме — просто потому, что она моя мама, просто подарок, порадовать ее), казалось, он стоит на пике Опустошения возле старых кривых каменных деревьев, удостоверяя и оправдывая всё, что тут было.
— Джафи, — громко сказал я. — Я не знаю, когда мы встретимся вновь, я не знаю, что случится в будущем, но Опустошение… Опустошение… я столь многим обязан Опустошению, благодарю тебя навсегда за то, что привел меня в это место, где я научился всему. Вот подступает печаль возвращения к городам, а я стал на два месяца старше, а там — целое человечество баров, и варьете, и жесткой любви, всё вверх тормашками в пустоте. Господи благослови их, но, Джафи, ты и я, навсегда мы знаем, О вечно юный, О вечно в слезах. — На озере внизу всплыли отражения небесного пара, и я сказал: — Бог, я люблю тебя, — и взглянул в небо, я действительно хотел это сказать. — Я влюбился в тебя, Бог. Позаботься обо всех нас — так или иначе.
Детям и невинным все это без разницы.
И в согласии с привычкой Джафи всегда опускаться на одно колено и произносить маленькую молитву той стоянке, которую мы покидали: и той, что в Сьеррах, и другим, в Приморском Округе, и ту маленькую благодарственную молитву, что он произнес избушке Шона в тот день, когда уплыл, — уже спускаясь по склону с рюкзаком, я обернулся, опустился на тропу и сказал:
— Спасибо, хижина. — Потом добавил: — Бла! — слегка ухмыльнувшись, поскольку знал: и хижина, и гора поймут, что это значит, — потом повернулся и стал спускаться по тропе обратно к этому миру.
Примечания
1
Счетная машина Берроуза была запатентована изобретателем из Сент-Луиса Уильямом Сьюардом Берроузом-старшим, дедом соратника Джека Керуака по литературе У. С. Берроуза-мл., когда ему был 31 год. Она стала первой удачной моделью кнопочной счетной машины и хотя в коммерческом отношении была непрактична, Берроуз-ст. с тремя своими партнерами организовал «Американскую Компанию Арифмометров», продал ее акций на 100 тысяч долларов, разработал улучшенную модель, и, хотя новая модель по-прежнему была тяжела в повседневном обращении, умудрился отыскать новые источники капиталовложений и в 1891 году изготовил следующую модель, которая уже умела распечатывать каждую введенную в нее строку цифр вместе с окончательным результатом арифметической операции. В 1893 году он получил патент на первую практическую модель, «Американский Арифмометр», начал массовое их производство и в 1905 году переехал в Детройт, где его компания впоследствии стала «Корпорацией Берроуза». Капитал, заработанный таким образом, позволил безбедно существовать непутевому отпрыску Берроузу-младшему большую часть жизни. — Здесь и далее примечания переводчика.
2
«Индустриальные Рабочие Мира» — американская профсоюзная организация.
3
Очень популярное слово «хиппи», пришедшее из американской контркультуры 60-х годов со всеми своими производными, имело своим корнем слово «hep», употреблявшееся джазовыми музыкантами с начала века в значении «современный, модный, знающий, осознающий». В свою очередь, его происхождение весьма туманно; возможно, таким восклицанием тамбурмажор подгонял первых джазменов, которым приходилось участвовать в различных маршах, парадах и процессиях, особенно похоронных. Также возможный корень — «hipicat» (или модернизированное «hepcat»), на африканском языка волоф означавшее «осознавший, прозревший человек».
4
Гэри Снайдер (род. 8 мая 1930 г.), прототип Джафи Райдера, писал об этом так: «Осенью 1955 года Филип Уэйлен, Джек Керуак, Аллен Гинзберг, Майкл МакКлюэр, Филип Ламантиа и я провели поэтическое чтение в «Галерее Шесть» Сан-Фарнциско. Оно стало катализатором дремавшей творческой энергии Сан-Франциско с ее, в сущности, анархо-пацифистским мировоззрением — и помогло явить взору общественности новое поколение писателей, которое стало известно под именем "бит".»
5
Дайсэцу Теитаро Судзуки (18.10.1870–12.07.1966) — японский ученый, преподаватель, писатель, в первую очередь известный как популяризатор дзэн-буддизма на Западе. В молодости изучал в Японии английский язык и дзэн, а в 1897 перехал в Америку, где занимался переводами буддистских текстов и писал о буддизме Махаяны. Вернувшись в 1921 году в Японию, Судзуки начал преподавать в буддистском университете Отани (Киото) и там же основал журнал «Восточный Буддист». В тот период им были написаны самые значимые работы по дзэну, подчеркивавшие значение личного опыта в этой религии. С 1950 года до самой своей смерти д-р судзуки много путешествовал, читая лекции в университетах Европы и Америки. Он продолжал писать о дзэне, но увлекся и сравнительным религиоведением, мистицизмом и психоанализом. Среди самых значительных его работ: «Овчерки дзэн-буддизма» в трех томах (1927–1934), «Руководство по дзэн-буддизму» (1935), «Мистицизм христианский и буддистский» (1957), «Дзэн и японская культура» (1959), «Основы дзэн-буддизма» (1962).
6
Самое кровавое событие в рабочем движении Тихоокеанского Северо-Запада США. 5 ноября 1916 года к причалу городка Эверетт, штат Орегон, из Сиэттла подошел паром «Верона» с примерно 250 членами организации «Индустриальные Рабочие Мира». На берегу их поджидал шериф Доналд МакРэй и около 200 добровольных дружинников. Активное противостояние сознательных рабочих с местной полицией началось здесь 1 мая 1916 года, после успешной забастовки кровельщиков. Шериф неоднократно запрещал агитацию, рабочие митинги и открытие отделения ИРМ в Эверетте, полиция избивала рабочих при разгоне демонстраций. 5 ноября же шериф с дружинниками открыли по парому огонь, пытаясь воспрепятствовать высадке рабочих. При обстреле погибло 7 человек, 50 было ранено, неизвестное количество пропало без вести. По возвращении «Вероны» (и не успевшего подойти к причалам парома «Калиста» с 40 рабочими на борту) в Сиэттл все были арестованы.
