Наум Ним - Господи, сделай так…
Тем временем подготовка закончилась, завклубом избледнел, опасаясь возможного провала и неизбежного следом разноса, но конкурс вызвал полный восторг набившихся в актовый зал офицеров. Блондинки громко пели под аккомпанемент еле поспевающего за ними прапора-аккордеониста, шумно танцевали, вперегонки готовили салаты, утюжили офицерское обмундирование и вспоминали параграфы устава. Видно было, что все это они делают ради удовольствия и от неизбывной скуки гарнизонной жизни, а совсем не ради победы, потому что победные места все равно распределялись в полном соответствии со штатным расписанием их мужей.
Завклубом в мечте о постоянных поощрениях решил устраивать такие конкурсы ежемесячно и прикинул, что вполне способен все делать самолично. Он забрал у Левы листки с расписанным сценарием и долго тряс Левину руку, отдавая ему тем самым сдачу с заслуженно заработанной им самим благодарности начальствующего в гарнизоне полковника, Лева печально глядел в окно за спиной капитана, где маячила хорошо ему знакомая казарма.
— Можно спектакль поставить, — робко предложил Лева. — Начальству должно понравиться, — слегка задел он главную капитанскую струну.
Капитан решил посоветоваться с замполитом. Тот обещал подумать, а сам решил посоветоваться с полковником, но прежде полковника рассказал жене о возникшей проблеме. На следующий день гарнизонные дамы гудели о предстоящем спектакле, и полковник узнал об этом от своей личной супруги раньше, чем от личного замполита. Более того, от той же супруги он узнал, что спектакль непременно будет и в нем должны быть предусмотрены роли для всех офицерских жен, в крайнем случае — для жен старшего командного состава. Полковник приказал замполиту исполнить это решение своей жены, выдав его за собственные указания, тот приказал завклубом, а от него уже счастливая весть дошла и до Левы с Тимкой.
— Будем ставить “Ревизора”, — сообщил Лева Тимке. Левины глаза мстительно поблескивали. “Ревизор” стал для него такой же постоянной мечтой, какой для Тимки был тот самый “кирпич”. Из-за “Ревизора” Лева и угодил в химзащитники родины. Вместе с приятелями-охломонами из училища Лева соорудил пьеску по мотивам вечной трагикомедии. Хлестаковым у него был ловкий мошенник, который приехал в районный центр с поддельным командировочным удостоверением от самой страшной и таинственной организации того времени — Комиссии партийного контроля, и с этого все там начинало вертеться. Унтер-офицерская вдовушка превратилась в молодую вдову прапорщика, застрелившегося в Праге в 68-м, и молодуха эта была не высечена, а изнасилована, и не по приказу секретаря райкома, а им же самолично… В общем, та еще комедия. Гоголь не понял бы и половины шуточек, над которыми потешались Левины приятели, но знатоки литературы из еще одной страшной и таинственной организации того времени все поняли как надо… Лева должен был благодарить судьбу за то, что он так легко отделался, а не сверкать мстительными глазенками.
Тимку этот новый лихорадочный Лева сильно насторожил.
— “Ревизор” этот — Пушкин написал?
— Написал Гоголь, а Пушкин подсказал.
— Ну, все правильно — я же помню, что без Пушкина не обошлось.
— Только это все про давнюю жизнь, а мы сделаем современную постановку. Злободневную. Представь — появляется на полигоне незнакомец. Понимаешь? Погоны… все при нем, а кто такой — неизвестно. Тем более он — в противогазе…
— Стоп, — остановил Тимка раздухарившегося напарника. — Никаких противогазов. Ничего злободневного. От твоих выдумок мы сами окажемся на полигоне и в противогазах. Лучше давай делай из давней жизни, как там у Пушкина и прописано.
“Ну и долбодоб”, — подумал Лева о доставшемся ему начальнике. Однако тут ему было не общежитие театрального училища, и главный тут — Тимка. Пришлось неугомонный зуд злободневной сатиры оставить на лучшие времена.
Лева готовил для завклубом список необходимого реквизита и материалов, придумывал для Тимкиной кисти оригинальные декорации, а Тимка читал “Ревизора”. С некоторым недоверчивым удивлением Тимка обнаружил, что Гоголь вполне себе хороший писатель и пьеску сбацал очень даже ничего…
— А как же с приказом полкана? — спросил Тимка
— Каким приказом? — не сразу врубился Лева.
— Чтобы в спектакле играли все офицерские жёнки.
— Не важно. Сделаем хороший спектакль, и нам это упущение простят.
— Ты уж не дури, — не согласился Тимка. — Кроме того, я бы и сам был очень не против чего-нибудь с ними порепетировать… А ты — против?
— В общем, нет… Как-то не подумал.
— Подумай и придумай. Приказ — это святое…
И Лева придумал. Идея была сногсшибательная. Лева ввел новыми героями классической пьесы жен всех представленных там уездных чиновников, а для помещиков Бобчинско-Добчинских — жен с их сестрами и тетушками. На взгляд Левы, пьеса от этого только выиграла. Слов для вновь появившихся персонажей Лева почти не писал, и главным для них было перебивать мужей капризными просьбами типа “Дайте я скажу”. По этой причине Леве не удалось испортить гоголевское творение, и более того — оригинальности придуманной Левой интерпретации могли бы позавидовать все еще уцелевшие столичные мейерхольды. Пожалуй, зря с этим способным студентом обошлись столь сурово, лишив отечественную сцену многих удачных необыкновенностей.
Конечно же актеры играли по-самодеятельному — и актеры из солдат, исполняющие мужские роли, набранные Тимкой в казарме, и актрисы из офицерских жен, доставленные завклубом на сцену в заказанном Левой количестве и по утвержденному в штабе гарнизона списку. Но в некоторых сценках Леве удавалось преодолеть их зажатость, и происходило все-таки то самое чудо, ради которого все еще и существуют и сама сцена, и одержимые ею люди. А когда из-за кулис выкатывался гомонящий ком семейств Бобчинско-Добчинских или когда после просьбы сообщить государю, что там-то и там-то проживает такой вот Бобчинский, вступала супруга помещика, оттесняя мужа в сторонку и надиктовывая Хлестакову нелепый список бытовых нужд, который непременно следует довести до сведения государя императора, — тут уж, наверное, и сам Гоголь из нынешнего своего далека одобрительно похмыкивал в свою длинную носяру, как это делал и Лева в свою — еще более длинную.
Но такие изыски могли бы в полной степени оценить только столичные театралы, а отнюдь не гарнизонное офицерство. Исключительно для него Лева добавил в представление еще и оглушительный канкан, в котором не предусмотренные классиком дамы вместе с дочкой и женой градоначальника могли от души показать все, на что они были способны. Канканчик прошел на бис.
До Тимкиного дембеля обновленный Левой “Ревизор” выдержал семь постановок в гарнизоне и две — в областном Доме офицеров. Отцы-командиры были в восторге, для поддержания которого Лева добавил в действие второй канканчик, которым, собственно, все действие и завершалось.
Тимку с Левой конечно же радовал и этот успех, и одобрительное начальственное нунуканье, позволявшее почти полностью отойти от страхов казармы и противогазов, но куда больше им нравилось созданное ими закулисье, в котором проходили репетиции спектакля. Там царила атмосфера безревностной любви и взаимовыручки, полностью исключавшая то завистливое негодование, которого справедливо опасался Тимка в бывших ранее репетициях конкурса красоты. Видимо, тот самый будоражащий запах театрального грима, костюмов и реквизита из нашей юности и поселкового Дома культуры действовал во все времена и повсеместно, создавая особую ауру притяжения для попавших туда тел. Это радостное притяжение никто из участников не желал бы разрушить, и поэтому все были надежно повязаны одной общей тайной.
— Сюда бы еще несколько ящиков шампанского, — возмечтал Левка.
— Это же — пустая газировка.
— Лапоть. Сухое шампанское, особенно с утречка после такой расслабухи — мечта…
— Еще напьемся, — пообещал Тимка.
Тимкина тайна в основном была скована с тайной Оксаны — супруги начальствующего в гарнизоне полковника. Это была неистребимая дань извечному воинскому ранжиру — главному в мероприятии мужчине полагалась в пару главная женщина. Оксана своими соблазнительными формами только ненамного превосходила остальных гарнизонных блондинок, и Тимку это совсем не смущало. Смущало другое. Стоило только Тимке обнять эту роскошную даму, и все ее выпирающие и обворожительно упругие части сразу же превращались в крепкие твердые утюги. Она была полностью набита этими утюгами, и Тимка никак не мог справиться с неожиданным препятствием. Наверное, полкан-воевода ежевечерне командовал супруге “ложись”, а тут же следом — “смирно”. Так и приучил. Но не все хорошее полковнику хорошо и рядовому. Тимка запаниковал.
