Алексей Колышевский - МЖ. Роман-жизнь от первого лица
– Разве язык чем-то отличается?
– О, да. Ведь это естественно. В Латинской Америке люди более ценят слово, чем в Европе, поэтому мы сглаживаем некоторые окончания в словах и делаем их короче, чтобы не говорить лишнего, сеньор. Ваша дама – настоящая испанка. У нее очень четкий и красивый кастильский. Он звучит как красивая музыка.
– Спасибо. Обещаю, что никуда не денусь ночью и буду сладко спать. Мне нравится ваш город, и я с удовольствием бродил бы по его улицам до утра, но в городе бродит слишком много бродячих собак, вот-вот укусят.
– Сеньор, я не понимаю, у нас вовсе нет бродячих собак. Их отлавливает специальная служба. Если вам попалась такая собака, то сообщите мне место, где вы ее увидели, и я позвоню в полицию. Ведь тварь может быть очень опасна!
– Это хорошо, что у вас есть такая служба, но вряд ли она занимается двуногими собаками.
– Я не понимаю. Что сеньор имеет в виду?
– Не обращайте внимания. Сеньор каламбурит.
– О'кей! Buenos I Moches.
– Hasta macana.
В лифте я поднялся в номер, вошел в темный коридор и закрыл за собой дверь. Свет не включал. От окна к коридору протянулась узкая полоска голубого света, пробившаяся через неплотно задернутые шторы. Я постоял несколько секунд, прижавшись к коридорной стене, затаив дыхание, прислушиваясь и внутренне готовясь обнаружить чье-то присутствие. Это многолетняя привычка. Ведь со мной, в случае чего, никто не станет церемониться. Два-три пистолетных выстрела, задушенных глушителем, и я в стране Оз. Или еще где-нибудь, например у Королевы Дождей. Не хочу, не хочу вот так подыхать в луже собственной крови, вытекающей из аккуратных пулевых отверстий спереди и рваных ран сзади, там, откуда, вырвав куски мяса, вылетят пули, прошив меня, любимого, насквозь. Пускай так находят свою смерть отморозки, сутенеры и террористы. Я другой. Я не такой, как они. Я не хочу иметь с ними ничего общего. Мне страшно. Мне очень, очень страшно. Я не вижу будущего, и эта полоска голубого, инфернального света заставляет меня на миг оцепенеть. Неужели я схожу с ума? Мне предстоит пристрелить человека. Какая разница, плох он для кого-то или хорош? Украл он что-то или нет? Не я дал ему жизнь, так какое тогда я имею право забирать ее?
Все еще не включая свет, я прошел по световой дорожке, распахнул стеклянную дверь и вышел на балкон. Вид, открывшийся мне с высоты четырнадцатого этажа, мгновенно вытеснил из мозга весь начинающий было скапливаться балласт. Я словно парил над городом Счастливых Ветров, и они, подхватив меня, обвивали мою плоть своими нежными, мамиными руками, наполняли легкие, проникали всюду внутри. Ветры выдули из головы весь мусор, все лишние и ненужные мыслишки. Совесть – плохой помощник в делах. Да и есть ли она? Или совесть – это дьявол, который тормозит, как якорь, цепляясь за дно и не давая развить полную скорость по водной глади, где не видно берегов и, казалось бы, плыви куда хочешь? Совесть порождает сомнения, заставляет руки опускаться и прекращает движение вперед. У каждого есть его нравственный предел, дальше которого человек не двинется по определению. И каждый раз, подходя к этому пределу вплотную, можно попытаться передвинуть стенку немного вперед. Так трусоватый вор-домушник, находя в очередной чужой квартире пистолет, через некоторое время переходит в более страшную квалификацию и становится вооруженным разбойником. Проститутка подсыпает клиенту снотворное в водку, пытается вынести все, что в ее силах, из логова любви и, видя, что клиент очнулся и лениво глядит на нее, уверенный в своем физическом превосходстве, бьет его по голове так удачно подвернувшимся ей под руку утюгом. Алкоголик, раскаивающийся ранее по утрам и обещающий немедленно завязать, вместо обещаний ищет возле заблеванной кровати своей вожделенную бутылку и, не находя ее, в ярости кромсает свою жену и детей кухонным ножом. Воистину, совесть – это двуликий, как изображение валета на игральных картах, Дьявол. Он мудрит, путает, водит человека в бесконечном лабиринте предубеждений и в конце убивает его душу. К черту мою совесть! Ее унес прочь свежий и вечный ветер Города Ветров. Завтра настанет первый день, встреченный мной в бессовестной свободе или в свободе от совести. Она улетела и больше не вернется. Никогда. Зачем мне совесть? Живут же без нее мерзавцы из пенсионных фондов, покупающие пентхаусы и лимузины на деньги пенсионеров. Олигархи, на трупах сколотившие свои миллиарды, обворовав при этом целую страну. Актриски, сделавшие карьеру через передний проход, и актеры, сделавшие ее через задний. Президенты-марионетки, пришедшие к власти в результате оранжевых революций лишь для того, чтобы выжать последнее из своих обескровленных, смешных по размеру республик бывшего СССР, ныне гордо именующихся «независимыми государствами». Независимыми от кого, вот в чем вопрос? Может быть, от здравого смысла? Или от своего настоящего покровителя, США? И, в конце концов, гребаные работодатели-капиталисты, которые дают тем, кто работает на них, медный грошик с тем, чтобы завтра его превратили в золотой, который тут же будет истрачен на прихоти любовниц, кокаин и анальные шарики.
Поток озлобленных и ядовитых мыслей прервал телефонный звонок. Надрывался аппарат, установленный на прикроватной тумбочке. Я бросился к нему, сорвал трубку и услышал милый голос, по которому я успел соскучиться за те несколько часов, что прошли с момента нашего с Клаудией расставания:
– Марк, это Клаудия.
– Милая, как ты?
– Марк, со мной все в порядке, я не могу сейчас разговаривать. Завтра, в пять часов утра я отправлюсь на пробежку. Не могу спать долго, разница с Мадридом минус пять часов. Давай встретимся с тобой в парке Tres de Februero, возле озера. Там никого нет в это время. Я все тебе расскажу. Договорились?
– Конечно, договорились! Дай мне номер своего мобильного. Мы с тобой даже не успели обменяться телефонами, глупцы!
– Записывай. Записал? До завтра. Ровно в пять, не опаздывай.
Утреннее свидание
Я проснулся в половине четвертого утра. Мои часы показывали московское время. 10.30. В самый раз. Организм не успел перестроиться, и я чувствовал себя вполне сносно, делая поправку на вчерашний перелет и некоторое количество выпитого спиртного. За окном было темно, никакого намека на рассвет. Полчаса я пролежал в теплой ванной с журналом National Geographic, который считаю лучшим и наиболее информативным для того, кто хочет самостоятельно путешествовать. Статьи в Geographic – это как приманка: несколько прекрасных фотографий и самые важные слова о том, что стоит увидеть своими собственными глазами. Я знаком с этим журналом с далекого детства. Это теперь он издается в России, а тогда, в далеком 84-м году, я, вместе с одноклассниками перекидывая макулатуру, сбор которой был обязательным для всех (могли даже в школу не пустить без этой пачки ненужных бумаг), вдруг нашел потрясающую вещь. Больше сорока журналов на английском языке были перевязаны обыкновенной бечевкой и выброшены в макулатуру. Эту связочку «Вторсырью» не дано было переработать. Ее переработал я у себя дома. Каждый день, в течение долгих месяцев, я сперва рассматривал прекрасные фотографии незнакомых мне стран, а потом мне страшно захотелось узнать, что же под ними написано. Формально английский язык в моей среднеобразовательной школе № 421 Перовского района города Москвы, конечно, преподавали. Была у нас такая Любовь Федоровна Ушакова – преподаватель английского языка. Тот, кто выдал ей диплом учителя, как минимум невежда. Ее словарный запас был прямо пропорционален ее ужасному произношению. Научиться чему-то у такого учителя в классе, где сидели двадцать придурков, из-за раннего полового созревания не успевавших ни по одному из предметов, было невозможно, и я стал учить английский язык по той самой подшивке, которую кто-то так любезно выбросил, да продлит Господь Бог его дни. Через восемь месяцев я прочел все журналы, и мне захотелось чего-то большего. Я долго не мог заснуть, представляя себя путешественником, который ездит по всему миру и его везде понимают. Моя мечта, пускай и немного в ином виде, но сбылась, и именно благодаря этому прекрасному журналу. Свои первые деньги я истратил на поездку в Лондон, затем в Париж, затем мне так понравилось путешествовать, что я стал летать в европейские города постоянно, хотя бы на два-три дня. Это замечательная отдушина, которая появилась благодаря смене политического курса, спасает таких, как я, людей, воспринимающих этот мир с эстетической точки зрения. Если постоянно жить в Москве, то, мне кажется, я бы заболел, спился, сторчался и умер от неизбывной тоски по новым впечатлениям. Живем мы один раз, а деньги в гроб с собой не унесешь, и, кроме Турции и Египта, Таиланда и Кипра, дорогие граждане, есть на свете множество интересного и очаровательного, увидев которое становишься богаче прежде всего духовно.
Несколько минут я истязал себя под контрастным душем, а как известно, – это лучшая профилактика для сосудов и нервной системы во все времена, затем напялил спортивную форму, взял рюкзак и совсем было собрался уходить, но вспомнил про подарок своего новоявленного родственника и также кинул его в рюкзак. Выехал в темный город. Где-то далеко, на краю небес, начало появляться слабое предрассветное свечение, вернее, лишь намек на него. Была половина пятого, и до полного рассвета оставалось еще полтора часа. Я медленно поехал в направлении Palermo, периодически, при свете уличных фонарей, сверяясь по карте с маршрутом. В парк я въехал без пяти минут пять и, почти в полной темноте, каким-то чудом выехал к озеру. Почти сразу на другой его стороне появилась бегущая женщина в белом спортивном костюме. Мы быстро стали сближаться, я соскочил с велосипеда, раскинул руки, и мы слились в объятьях, так, как будто я был ее мужем, отцом пятерых ее детей и вернулся с войны или из долгого плавания. Ее порыв был искренним, невозможно было так сыграть. Я сорвал с нее ее белый костюм, одежду с себя, и мы остались в одних кроссовках. Трава была холодной и мокрой от ранней росы, и весь дискомфорт этого ложа пришелся на мою спину. Нам не было холодно, нам было очень, очень горячо. Настолько, что никто из нас не подумал о презервативе, а я отчего-то не захотел контролировать себя.
