Джон Грин - Бумажные города

Лэйси кладет руку Бену на коленку и говорит:

— Ты же герой, ты это понимаешь? За такое медали дают.

— Я уже сказал, но повторю еще раз: я ни о ком из вас не думал. Я. Собственную. Шкуру. Спасал.

— Ты врешь. Ты восхитительный геройский врунишка, — говорит она и чмокает его в щеку.

Снова вступает Радар:

— Слушайте, а помните, как я спал на заднем сиденье пристегнутый двумя ремнями, вдруг дверь открывается, все пиво разбито, а на мне ни одной царапины? Как такое вообще возможно?

— Давайте поиграем в метафизическую версию «Я заметил», — предлагает Лэйси. — Я краем глаза заметила сердце настоящего героя, сердце, которое бьется не ради одного себя, а ради всего человечества.

— Я НЕ СКРОМНИЧАЮ. Я ПРОСТО САМ ПОДЫХАТЬ НЕ ХОТЕЛ! — восклицает Бен.

— Ребят, а вы помните, как однажды, минут двадцать назад, мы ехали в минивене и чуть не разбились?

3 ур. Час четырнадцатый

Когда первый шок проходит, мы начинаем прибираться. Мы стараемся собрать осколки от «Блюфина» на бумажку, а потом в пакет, чтобы выбросить, когда будет возможность. Ковролин теперь пропитан липкой смесью «Маунтин дью», «Блюфина» и диетической колы, и мы промокаем его теми несколькими салфетками, которые удалось найти. Машину потом придется, по меньшей мере, как следует помыть, но до Ээгло мы точно это сделать не успеем. Радар поискал в Интернете запасную дверь для моей модели: триста баксов плюс покраска. Поездка выходит дорогущая, но я смогу летом работать у папы в конторе и все покрою; в любом случае, за Марго это выкуп небольшой.

Справа восходит солнце. Кровь из щеки еще идет. Зато флаг уже прилип к ране, его можно больше не держать.

3 ур. Час пятнадцатый

За рядком дубов идут кукурузные поля, и тянутся они до самого горизонта. Меняется пейзаж, но все остальное остается на месте. Такие крупные трассы объединяют страну: везде «Макдоналдсы», BP, «Вендисы». Я понимаю, что должен бы ненавидеть дорогу за это и ностальгировать по былым безмятежным денькам, когда каждый уголок был окрашен местным колоритом — но фиг бы с ним. Мне нравится. Нравится стабильность. Мне приятно, что я уже пятнадцать часов еду, а тут все, как дома. Лэйси пристегивает меня на заднем сиденье двумя ремнями безопасности. «Тебе надо отдохнуть, — говорит она. — Столько всего произошло». Поразительно, что никто еще не обвинил меня в том, что я был недостаточно активен в борьбе с коровой.

Погружаясь в сон, я слышу, как они шутят — слов разобрать уже не могу, только интонации, звуки, нарастающие и ниспадающие тоны дружеских подтруниваний. Мне нравится слушать, праздно развалившись. Я решаю, что, даже если мы Марго не найдем, то просто поедем кататься по горам, будем валяться на траве, болтать и прикалываться. Может, это становится возможным потому, что я теперь снова знаю наверняка: Марго жива — даже если доказательств не увижу. Я почти представляю себе, что смогу быть счастлив без нее, смогу ее отпустить, я чувствую, что мы с ней все равно связаны корнями, даже если я больше в жизни не увижу листьев ее травы.

3 ур. Час шестнадцатый

Я сплю.

3 ур. Час семнадцатый

Я сплю.

3 ур. Час восемнадцатый

Я сплю.

3 ур. Час девятнадцатый

Когда я просыпаюсь, Радар с Беном громко спорят, как назвать мою тачку. Бен настаивает на Мухаммеде Али, потому что если ею ударить, он тоже не остановится, как и мой минивен. А Радар считает, что именем исторических личностей машины называть нельзя. Он говорит, что надо назвать ее Лерлен, потому что ему нравится, как это звучит.

— Ты хочешь назвать ее Лерлен? — переспрашивает Бен, и его голос звенит от ужаса. — Разве этот несчастный тарантас еще недостаточно настрадался?

Я отстегиваю один из ремней и сажусь. Лэйси поворачивается ко мне.

— Доброе утро, — говорит она. — Добро пожаловать в великий и прекрасный штат Нью-Йорк.

— Сколько времени?

— Девять сорок две. — Она забрала волосы в хвостик, остались торчать только самые короткие пряди. — Ты как? — спрашивает она.

Я отвечаю:

— Мне страшно.

Лэйси улыбается и кивает:

— Ага, мне тоже. Такое ощущение, что вариантов развития событий так много, что ко всем не подготовишься.

— Да, — соглашаюсь я.

— Я надеюсь, что мы с тобой все лето будем общаться, — говорит она.

И почему-то мне от этого становится легче. Никогда не угадаешь, от чего станет легче.

Теперь Радар настаивает, что машину надо назвать Серым Гусем. Я слегка подаюсь вперед, чтобы все услышали, и говорю:

— Дрейдл.[5] Чем сильнее закрутишь, тем лучше результат.

Бен кивает. Радар оборачивается:

— Думаю, тебя надо официально назначить называльщиком.

3 ур. Час двадцатый

Я сижу в первой спальне вместе с Лэйси. Бен за рулем. Радар за шкипера. Я третью остановку проспал, они взяли карту штата. Ээгло на ней нет, но к северу от Роскоу всего пять-шесть перекрестков. Я всегда думал, что Нью-Йорк — это бесконечный метрополис, но тут только зеленые холмы, на которые моему минивену приходится героически взбираться. Беседа стихает, Бен тянется к ручке приемника, я восклицаю:

— «Я заметил кое-что метафизическое»!

Бен начинает:

— Я заметил краем глаза кое-что такое, что мне очень нравится.

— А, я знаю, — отвечает Радар, — это вкус шаров.

— Нет.

— Членов, — предполагаю я.

— Нет, придурок.

— Гм… — Радар озадачен. — Может, тогда запах шаров?

— Фактура шаров? — спрашиваю я.

— Блин, уроды, вообще не связанное с гениталиями. Лэйс?

— То, что ты спас жизни трех человек?

— Нет. По-моему, ребят, у вас уже фантазия иссякла.

— Ну ладно. И что же это?

— Лэйси, — сообщает Бен, и я замечаю, что он смотрит на нее в зеркало заднего вида.

— Дебил, — говорю я, — мы же в метафизическое играем. Это должно быть что-то невидимое.

— Оно и есть невидимое, — возражает он. — Мне очень нравится Лэйси, какая она внутри.

— Фу, тошнотина, — отвечает Радар.

Лэйси отстегивает ремень, наклоняется к Бену и шепчет ему что-то на ухо. Бен краснеет.

— Ладно, я обещаю без тупежа, — говорит Радар. — Я заметил кое-что, что чувствуем мы все.

Моя догадка:

— Невероятная усталость?

— Нет, хотя предположение отличное.

Лэйси:

— Это то странное ощущение, которое испытываешь, когда организм перенасыщен кофеином и кажется, что у тебя не сердце стучит, а все тело пульсирует?

— Нет. Бен, ты?

— Что надо поссать? Или это только мне надо?

— Как обычно, только тебе. Еще предположения будут?

Мы молчим.

— Правильный ответ: мы все чувствуем, что станем счастливее, когда споем «Солнечный ожог»[6] а капелла.

И это оказывается правдой. Мне хоть и медведь на ухо наступил, ору я не тише других. Когда песня кончается, я говорю:

— Я заметил прекраснейший сюжет.

Какое-то время все молчат. Слышно только, как Дрейдл расплющивает асфальт, катясь вниз с холма. Через какое-то время Бен спрашивает:

— Вот этот самый, да?

Я киваю.

— Да, — соглашается Радар, — история классная, если мы не сдохнем.

Будет еще лучше, если мы найдем Марго, думаю я, но не говорю никому об этом. Бен все-таки включает радио и находит какую-то станцию с неторопливыми печальными песнями, чтобы можно было подпевать.

3 ур. Час двадцать первый

Мы проехали по трассе больше тысячи ста миль, и пора наконец с нее сворачивать. По дороге, которая ведет дальше на север, к Катскиллам, ехать со скоростью семьдесят семь миль в час решительно невозможно. Но это не страшно. Радар, наш великолепный стратег, заложил в расчеты запасные полчаса, не сказав об этом нам. Тут очень красиво, уже позднее утро, и девственный лес залит солнцем. В таком свете даже кирпичные домики в деревеньках, которые мы проезжаем, кажутся новенькими.

Мы с Лэйси рассказываем Бену с Радаром о Марго все, что только удается вспомнить, в надежде, что это поможет нам ее найти. Напоминаем им, какая она. И самим себе тоже. Она ездит на «Хонде Цивик». Она светлая шатенка, волосы прямые. Любит заброшенные здания.

— У нее с собой черный блокнот, — говорю я.

Бен поворачивается ко мне:

— Понял, Кью. Если увижу в Ээгло девчонку, в точности похожую на нашу Марго, но у нее в руках не будет блокнота, я ничего предпринимать не буду. Это же самый верный признак.

Я не обращаю на него внимания. Я просто хочу побольше о ней вспомнить. Вспомнить ее в последний раз, с надеждой увидеть ее снова.